толком не известно, но мое воображение работает вовсю.
бы никогда не подумала. Но сейчас и это уже отошло на задний план. Все
равно, расскажу по порядку весь этот день.
прозрачного стекла, которое я тщательно протираю, чтобы не потерять ни
крупицы света, - ведь его и так отнимает у меня противная решетка. Плющ
тоже грозит на пясть на меня и погрузить комнату во мрак, но пока я еще
не решаюсь оборвать ни одного листочка. Ведь этот плющ живет, он свобо-
ден, он растет. Совершить насилие, изуродовать его! И все же придется
пойти на это. Он ощущает воздействие апреля, он торопится, тянется в
длину, в ширину, лезет из всех щелей. Корни - его замурованы в камне, но
он растет, он жаждет воздуха и солнца. То же самое происходит и с бедной
человеческой мыслью. Теперь я понимаю, почему в древние времена были
священные растения... священные птицы... Малиновка тотчас влетела в ка-
меру и бесцеремонно села ко мне на плечо. Потом, по своему обыкновению,
начала все осматривать, все трогать. Бедняжка! Здесь нет для нее почти
ничего интересного. Но ведь она свободна, она может жить в полях, и
все-таки предпочитает эту тюрьму, свой старый плющ и мою унылую каморку.
Выть может, она любит меня? Нет. Здесь ей тепло, и она охотно клюет мои
хлебные крошки. Теперь я уже боюсь, не слишком ли приручила ее. А вдруг
она влетит в кухню Шварцев и станет добычей их злого кота! И причиной
этой ужасной смерти будут мои заботы... Быть растерзанной, сожранной
хищным животным! А что происходит с нами, слабыми человеческими сущест-
вами - чистосердечными и беззащитными? Нас тоже терзают и уничтожают
безжалостные люди. Они убивают нас медленной смертью, пуская в ход свои
острые когти и зубы.
вой, какой была моя мансарда на Корте-Минелли в те времена, когда солнце
Венеции... Нет, не надо вспоминать о том солнце. Оно никогда больше не
поднимется над моей головой. О, если бы вы, друзья мои, могли покло-
ниться от меня ликующей Италии с ее "сияющими небесами и лучезарным сво-
дом"... Мне, должно быть, никогда больше не придется их увидеть.
раньше обычного. И я называю это прогулкой! Площадка длиной в тридцать
футов окружена болотом и заперта меж высоких стен! И все-таки здесь кра-
сиво, по крайней мере так мне кажется теперь, когда я успела побывать
тут при разном освещении. Вечером это место красиво, потому что пе-
чально. Я уверена, что в крепости немало таких же невинных людей, как я,
но живется им значительно хуже. Они сидят в казематах, откуда никогда не
выходят, куда никто не может войти, куда не попадает даже свет луны -
подруги всех отчаявшихся сердец. Право, мне грех жаловаться. О боже!
Будь у меня хоть малейшая власть на земле, я бы всех сделала счастливы-
ми!..
своих отвыкших от улыбки губ. Никто не остановил его, нас оставили нае-
дине, и вот - о чудо! - Готлиб заговорил почти как разумное существо.
на своем окне. Это потому, что вчера я не видел тебя и ты ничего мне не
приказала.
писать - незачем, раз ты согласилась говорить со мной. Я хочу служить
тебе, а не надоедать.
духом тьмы. Он одолел мое жалкое тело, но душой моей завладеть не смог.
перестали быть возвышенными и правдивыми. И представьте себе, говоря о
доброте божьей, о людских горестях, о справедливости провидения, которое
в будущем должно вознаградить за страдания, о евангельских добродетелях,
даже об искусстве - о музыке, о поэзии, - этот слабоумный, этот маньяк
достиг подлинного красноречия. Мне еще не удалось понять, в какой именно
религии он почерпнул все свои представления и эту пылкую восторженность,
кажется, он не католик и не протестант, но, то и дело повторяя, что при-
держивается лишь одной, истинной религии, он сказал мне только, что без
ведома родителей принадлежит к какой-то особой секте. Я слишком неве-
жественна, чтобы угадать, к какой именно. Постепенно я буду проникать в
тайну этой души, необыкновенно сильной и прекрасной, но также необыкно-
венно болезненной и печальной. Ведь, в сущности, бедный Готлиб такой же
помешанный, каким был поэт Зденко, каким был добродетельный и благород-
ный Альберт!.. Безумие вновь завладело Готлибом, когда после горячих ре-
чей его восторженный пыл внезапно иссяк. Словно маленький ребенок, он
вдруг начал лепетать что-то об ангеле-малиновке и о дьяволекоте, о своей
матери, вступившей в союз с котом и с вселившимся в него злым духом, об
отце, которого взгляд этого кота Вельзевула якобы обратил в камень. С
болью слушая эти мрачные бредни, я все же сумела отвлечь юношу, задав
ему вопрос о других узниках тюрьмы. Теперь, когда оказалось, что записки
попадали ко мне не с верхнего этажа башни, как я предполагала, а по но-
чам бросались Готлибом снизу - очевидно, при помощи какого-нибудь нехит-
рого сооружения, - все эти подробности были мне не так уж интересны, но
Готлиб, беспрекословно выполнявший все мои желания, уже узнал то, что
мне так хотелось узнать прежде. Он сообщил мне, что узница, живущая за
моей башней, молода и хороша собой, что он ее видел. Я не особенно прис-
лушивалась к его словам, как вдруг он произнес имя, которое заставило
меня вздрогнуть. Эту узницу зовут Амалией.
во мне это имя! Я знала двух Амалий, и обе толкнули меня в пропасть,
открыв мне свои тайны. Которая же из двух эта - принцесса прусская или
молодая баронесса Рудольштадт? Скорее всего ни та, ни другая. Готлиб со-
вершенно не любопытен и, конечно, не догадался сделать ни шагу, не задал
по собственному побуждению ни одного вопроса. Он действует как автомат и
сумел сказать мне только одно - что ее зовут Амалией. Он видел узницу,
но видел ее на свой лад, словно через какую-то дымку. Должно быть, она
молода и хороша собой - так сказала госпожа Шварц, - но он, Готлиб,
признался, что ничего в этом не смыслит. Он только почувствовал, увидев
ее у окна, что она - не добрый дух, не ангел. Ее фамилию держат в секре-
те. Она богата и получает обеды у четы Шварц. Но ее, как и меня, держат
в одиночной камере. Она никогда не выходит на прогулку. Часто бывает
больна. Вот все, что мне удалось выпытать у Готлиба. Ему стоит только
прислушаться к болтовне родителей, и он узнает больше - ведь они ничуть
не стесняются при нем. Он обещал, что будет слушать внимательно и потом
сообщит мне, с каких пор эта Амалия находится в тюрьме. Что касается ее
фамилии, то, кажется, Шварцы ее не знают. Могли ли бы они не знать ее,
если бы это была аббатиса Кведлинбургская? Неужели король отправил в
тюрьму свою сестру? Да, принцесс так же отправляют в тюрьму, как простых
смертных, и даже чаще. Молодая баронесса Рудольштадт... За что бы она
могла оказаться здесь? По какому праву мог бы Фридрих отнять у нее сво-
боду? Меня мучит любопытство, свойственное всем узникам, и мои догадки,
основанные на одном только имени, - плод праздного и нездорового вообра-
жения. Пусть так! У меня будет камень на сердце до тех пор, пока я не
узнаю, кто та подруга по несчастью, которая носит имя Амалия, сыгравшее
такую важную роль в моей жизни.
промежуток времени был заполнен разными событиями. Спешу поделиться ими
с вами, друзья мои.
бывают приступы мозговой горячки, вроде той, что была у меня в замке Ис-
полинов после длительного пребывания в пещере, когда я разыскивала
Альберта, но не такой сильной. Я страдаю ужасной бессонницей, перемежаю-
щейся со сновидениями, во время которых сама не знаю, бодрствую я или
сплю. И в эти минуты мне все чудятся звуки той страшной скрипки, ее ста-
ринные цыганские напевы, духовные гимны и боевые песни. Эти слабые зву-
ки, словно приносимые отдаленным ветерком, причиняют мне боль, но, когда
иллюзия завладевает мною, я не могу запретить себе с жадностью прислуши-
ваться к ним. То мне кажется, что скрипка играет, скользя по сонным во-
дам, окружающим крепость, то - что звуки доносятся откуда-то сверху, а
иной раз - что они идут снизу, вырываясь из отдушины одного из казема-
тов. Они терзают меня, надрывают мне сердце. И все-таки, когда наступает
ночь, я не сажусь за дневник, чтобы как-то отвлечься, а ложусь в постель
и стараюсь снова впасть в то полузабытье, которое и приносит мне мое
сновидение или, вернее, мою музыкальную полудремоту, ибо во всем этом
есть что-то реальное. Должно быть, в камере одного из заключенных звучит
настоящая скрипка, но что он играет и как? Он находится так далеко, что
мне слышны лишь разрозненные звуки, а мое больное воображение дополняет
остальное - я сама это понимаю. Отныне мне суждено не сомневаться в
смерти Альберта, но в то же время и не считать ее совершившимся фактом.
По-видимому, такова уж моя натура - надеяться вопреки всему и не сги-
баться под тяжестью судьбы.
разбудил легкий шорох. Я открыла глаза. Было совсем темно, и я ничего не
могла разглядеть, но явственно слышала, как кто-то ходит возле моей кро-
вати, хотя шаги были очень осторожны. Я решила, что это госпожа Шварц
Лукьяненко Сергей
Максимов Альберт
Конан-Дойль Артур
Акунин Борис
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий