коней.
стремянного, соскочил в снег. Гавша с Григорьем Посахном, оба улыбаясь,
как именинники, приняли князя едва не под руки.
Троицы. И уже подымаясь по широкой тесовой лестнице вечевой палаты, глянул
скоса, прищуря глаз, и вполгласа вопросил:
посулах цесарских...
на посулы падки... - Помолчав, уже когда входили в палату, примолвил: - Ты
тово, княже, к нам посылай гостей-от иноземных. Прилюдно чтоб... Какой
пакости али молвы худой не стало!
Послушно склонил голову. Рати ждали, дак не лезли с советами! А как мир,
дак и вновь указуют: от сих и до сих... Не думал тогда, посылая к
Феогносту о епископе для Плескова, как оно ся повернет потом. На выхвалу
деял, щедрость хотел выказать свою! А стань он вновь великим князем
владимирским?.. И опять не дали додумать до конца. Зарассаживались,
пристойно загомонили. Сейчас почнут о кормах, подводах, вирах, мытном
сборе... А ему скучать, улыбаясь, выслушивая и кивая в ответ. Ничего он не
может и не волен решать здесь! Так и сидели бы заместо него тот же Иван
Акинфов альбо Игнатий Бороздин! Пустые речи - боярская забота, не его! А
приходит сидеть ему. Кивать. Соглашаться. Даже и сына в Орду без ихнего
совета послать не возмог! Кормят. <Кормленый князь>. На случай ратной
грозы принятой воевода. И не упрекнешь! Кормят не скудно, любят... Пока
свой!
только тогда, уже в первых сумерках, воротил домовь, к заждавшейся
Анастасии, к детям, к семье, ради которой и жил и нес тяготы своего
нужного господарства, подчас несносно отяготительного, как ныне, когда (к
счастью для всех!) ушла от него возможность на бою, лик в лик, встретить и
поразить ворога своего, отобравшего у него и отчизну, и волость, и власть.
его недостатки и слабости. Потому в мальчишеском обожании Федора была
изрядная доля материнского заботного чувства. <Жалел> родителя, как
понимают это слово в народе, соединяя в нем в одно и любовь, и
жалость-заботу, стремление опекать и защищать любимое существо. Он очень
рано, семи-, восьмилетним отроком, уже умел по едва заметному движению
бровей Александра понять, чем недоволен отец, и, в меру своих слабых сил
мальчишеских, подчас вызывая невольные улыбки старших, пытался отвести
беду от родителя-батюшки.
лишь по книгам да от мудрых наставников своих. Во Пскове княжич бегал по
улицам ремесленного окологородья, часами, морщась от жара, простаивал в
кузнях, бывал у замочников, секирников, шорников, седельных или щитных
мастеров; дирался со сверстниками на посаде, дважды едва не утонул,
перебираясь в ледоход через Великую, не пораз падал с лошади на полном
скаку, а воротясь с улицы, весь исцарапанный и в ушибах, садился за
псалтырь, а потом и за <Историю> Малалы. Архидиакон псковского крома учил
мальчика греческому, и к двенадцати годам Федор уже читал Омировы
<Деяния>, <Александрию> и труды Златоуста, Пселла и Григория Великого.
Дома были речи и споры бояр, послы иноземные, и не один раз мальчик
незамеченным просиживал в думной палате, слушая витиеватые речи с
уклончивыми и цветистыми оборотами, и всем своим юным разумом, а больше по
выражению лиц, по невзначай брошенному взору или мановению руки старался
понять, о чем говорят и чего хотят эти взрослые важные мужи в дорогих
одеждах.
им вослед (последняя уже в Твери). Но дружить Федя мог только со вторым
своим братом, Всеволодом, - прочие были еще слишком малы. С ним они лазали
по башням крома, рискуя сверзиться вниз, проходили по неохватным
переводинам под кровлями костров. У них и место было свое избрано: противу
крома на крутосклоне Гремячьей горы, почти под самою башней, близ моста
через Пскову. Ископана пещерка малая, и ключик родниковой воды близ нее -
своей, заветной. И там оба отрока просиживали, таясь ото всех; судили
взрослых, рассказывали друг другу разные тайности, приносили детские
клятвы один другому. Подрастая, Федор все реже посещал ихнюю пещерку,
вызывая тем ревность у Всеволода, но в этот день, когда решилась судьба
его поездки в Орду, он сам вызвал брата на старое место и ломающимся
баском поведал тому, что едет, быть может - на смерть!
(Житие Михаила Святого они читали оба не пораз и затвердили, почитай,
наизусть.) А ты, - он сжал до боли плечо брата, - поклянись, что бы со
мной ни створилось... Нет! Повторяй за мной: <Честным крестом и пресвятой
матерью Богородицей клянусь: егда погибнет брат мой старейший в Орде, не
ослабну духом и не престану побарать на враги своея и град наш отчий,
Тверь, ворочу под руку свою, како было при деде нашем, святом, великом
князе Михаиле!>
добавил:
раз подрастет тогда, понял?
нелегко... с колодкой на шее... Дак зато он святой, вот!
вспомнив, что Всеволод ни разу не видал бабушки и, верно, завидует ему,
поправился: - Я ить недолго буду во Твери, разом в Орду поеду! А ворочу
живой, все мы вместях к бабе Анне во Тверь поедем!
мы... любим ее...
пока мощный голос колокола над обрывом не напомнил им, что пора уходить...
слишком рано оборванной юности и первое предвестие грозной грядущей
судьбы.
отправились уже в середине зимы. В Твери за хлопотами радостной встречи он
едва не забыл о давней просьбе Всеволода и только уж перед отъездом в Орду
вспомнил. Великая княгиня Анна прослезилась, услышав о любви к себе
никогда не виданного ею внучонка, и порешила послать Всеволоду
благословение - родовую икону, Спасов лик, древнего суздальского письма.
смутным воспоминаниям, теперь, увидав все это повзрослевшим оком, уже и
сам начал в юношеском нетерпении торопить своих бояринов. Воротиться в
Тверь! Это была у него уже не мечта - дело всей жизни. И впервые, быть
может, он трезво и тяжко помыслил о возможной смерти в Орде... Пусть!
Иного пути не было. Сидючи отай в думе отцовой, он лучше Александра понял,
что латиняне - многоразличные наезжие немцы - да и государи западных
земель не спасут ихнего тверского стола и не помогут Руси в борьбе с
Ордой. А значит, надо было ехать к хану Узбеку и пытать там, в далеком и
грозном Сарае, удачи в споре с заклятою Москвой и непонятным князем Иваном
Данилычем.
Орде, знающих тамошнюю жизнь и язык татарский. Были и старые связи, были и
доброхоты тверские в свите Узбековой. Надлежало все это поднять, уведать,
обновить приятельства, повестить кому надо, послать поминки (без приноса в
Орду и не езди лучше!). Готовя поезд в Твери, с ног сбились. Анна отворила
княжеские сундуки, пришло и тверским гостям покланять. Слава Господу,
город ожил, отстроился, побогател за прошедшие леты. Было что доставать из
сундуков! Обоз собрали уже к весне.
берега, провожая погосты и городки, минуя тяжко выгребающие встречь
купеческие караваны, и когда-то воротят назад!
понимать, как непросто тут все, простое издали, как тяжко порой и самому
хану Узбеку, который четыре лета потратил только на то, чтобы выдать
любимую дочь за египетского султана, ибо прежде, дабы получить согласие
подданных и родичей своих, ему пришлось дарить чуть не всех вельмож
ордынских поряду.