к земле, истоптанной яростью копыт, к горячей и мягкой родимой земле,
чтобы грянуть о нее грудью... Жена выла по-волчьи, неразборчиво выкрикивая
не то жалобы, не то проклятия, скрюченными когтистыми пальцами хватала и
трясла тело сына. Сбегались, грудились вокруг растерянные москвичи.
метали в город горящие, обернутые смоленой паклей стрелы. Пламя вздыбилось
над верхушками хором. Видно, зажгли князев конный двор, гордость Данилы.
<Не тушат! - догадал воевода. - Перепали Юрьевы молодцы. К женкам под
подолы залезли!> - помыслил он, ярея. Что-то стронулось и отвердело в
сердце старого тысяцкого. Он тяжело повел шеей, велел холопам, не глядя:
шелом, встал на колени, сложил сыну руки, ткнулся губами в дорогое, уже
похолодевшее лицо и встал. Сказал сурово:
глазами ратных и узрел, как тянутся перед ним растерянные было дружинники,
- вас поведу сам!
приказов.
за реку, сними коломенский полк и - на рысях!
возразил было боярин.
презрением. - Сымай заставы, всех веди!
и дружинники, чаявшие было пересидеть сражение в городе.
плохо различил кто, - подъехав на дорогом коне, закочевряжился было, и
Протасий, молча вырвав лезвие дорогой тяжелой сабли и страшно оскалясь, с
маху, вложив в удар все, что застилало туманом глаза, развалил спорщика
вкось, от плеча до паха, наполы. И голова с одной рукою, помедлив,
шмякнулась сбочь коня, а полтея, обвиснув, повалилась на другую сторону,
глухо ткнувшись о бревенчатую мостовую. И, уже не глядя на труп, опустив
клинок (стремянный кинулся платом обтереть кровь с лезвия сабли), Протасий
повелел прочим: - Пойдете напереди! - И к своим: - Который умедлит из
ентих, колоть без жалости!
позволяя измываться над прочими, - эти обязаны были теперь, в сей тяжкий
час, лечь костьми за своего князя. Лягут! А свои пойдут назади и не
позволят даже и трусам повернуть вспять.
почти зарывшиеся в воду бревна, коломенский полк. <Теперь - всеми силами в
лоб, и пусть поможет Бог или уж решит со мною, как ему нать по совести!> -
помыслил Протасий и, подняв глаза на главы соборной церкви, перекрестил
чело...
тело свербело под панцирем, и не почешешь, на-ко! Пришлось спешно вести
полк на выручку великому князю, и теперь, в виду московских стен, лепо
было отдохнуть, отмыть пот и грязь, а там, не торопясь, приступать к осаде
города. Но ни вздохнуть, ни даже поспать старику не довелось. Михайло
объявил бой из утра, а у Бороздина все подходили и подходили останние
рати. И боярин, из упрямства, встречал их сам, хотя давно уж, в его-то
годы, следовало слезти с коня и, свалив заботы на молодших, завалиться в
шатер...
огнем, был точно пьяный и не вдруг соображал, что же происходит. О полдни
он еще бодрился, но к пабедью уже совсем изнемог. Увидя, что княжеские
рати всюду одолевают, он теперь только и ждал отдыха, не чая никакой беды.
Поэтому, когда из разверстых ворот Москвы излились свежие конные рати и,
разметав пешцев, ринули на тверские полки, Бороздин, вместо того чтобы
бросить своих встречь, в защиту пешцев, начал бестолково метаться, отводя
полк, и полк, сбитый с толку своим же старшим воеводой, не выдержал
конного удара, покатился назад, топча и расстраивая тверскую городскую
пешую рать, прославленное стойкостью ремесленное ополчение, которое тоже
смешалось и вспятило, расстраивая ряды.
силы Москвы и что скачущий напереди, со страшно закаменевшим лицом, даже
не опустивший стального пера на шеломе московский воевода - это сам
тысяцкий Протасий, ищущий себе не чести, а смерти.
что происходит, удержал владимирский конный полк, готовый ринуть в сечу.
Он знал, что в такой каше это бесполезно, может произойти любое всякое, и
ждал гонца от Ивана Акинфича с известием, что тот перешел реку. Тогда - и
не раньше - следовало ударить москвичам в лоб. Гонца не было. Владимирцы
громко роптали. Уже побежала городская исшая рать, и приходилось вводить в
дело запасные полки, но владимирцев он все же удерживал, чая, что Иван
Акинфич наконец-то перейдет реку...
зверея, сшибая друг друга с коней, храня и хрипя, гибли под саблями и
слепыми ударами конских копыт, расщепывая щиты и шеломы. И уже бессчетно
кровавил вновь и вновь Протасий свою дорогую саблю, многажды заворачивал
вспятивших и - достоял-таки. Вдали затрубили тверские рожки, ратные стали
покидать поле, и тогда Протасий велел, в свои черед, собирать остатних
ратников и уводить поредевшие, измотанные дружины назад, к городу. У него
самого плыли уже кровавые круги перед глазами. Бой затухал. А Михаил все
ждал гонцов от воевод левого крыла, и лишь уже поздно-поздно, в начале
ночи, узнал, что Иван Акинфич простоял без дела, так и не перейдя реку.
побежденных и про который московский летописец писал потом с торжеством,
что князь Михайло хотя и много пакости сотвори, но <не успев ни что же>.
хоромы, житничный двор, и обрушилась от сильного огня подгоревшая церковь
- первое и единственное каменное строительство Данилы. Ее так и не
восстановили потом, не до того было, сложили деревянную на пожоге.
гладкое, ражее лицо Акинфича, говорил Михаил, подозревавший измену
боярина. Иван стоял почтительно и только чуть-чуть, совсем незаметно, как
бы про себя, усмехался. Князь Михайло не знал о грамоте Даниловичей, не
мог вызнать! За грамоту ту был спокоен Иван.
Даниловичей. Узнай Иван Акинфич, что Михайло решительно одолевает Юрия, он
бы перешел реку. Но перейти Москву при неясном исходе боя, а там, гляди,
застрять в тылу победоносной московской рати и быть окружену, разбиту и
убиту, как отец под Переяславлем, - этого он не посмел. Протасий верно
угадал характер Ивана и как в воду смотрел, когда бросил свое: <Не
посмеет!> Старший Акинфич попросту боялся. Впрочем, испугавшись на рати,
перед лицом князя Михайлы Иван не трусил отнюдь и потому не робел и
оправдывался толково:
Да и то сказать, княже, прямого наказу не было с полком в заречье
переходить... В зажитье посылал, пограбили малость. Грехом, монастырь
Данилов сожгли... Пополоху наделали, словом.
Ивана Акинфича некую обманную уклонливость. На Переяславль, небось,
кинулись безо Князева слова! Опять же не упрекнешь: то отец, Акинф
Великий, с сына за покойника отца не спросишь.
опуская глаза, - в полках мор открылся. Даве четверо, никак, окончились
железою. Уходить нать, не то всюю рать потеряем без бою! Еще и потому... -
Он не договорил и вновь утупил очи.
лично посетивший занемогших ратников.
ним: робость, глупость или измена?
отступался от всех новгородских дел, рвал тайную грамоту о союзе с
новгородцами противу великого князя, о которой вызнал Михайла,
подтверждал, что Переяславль числит в волости великого княжения, во
исполнение чего разрешает Акинфичам получать доходы со своих переяславских
волостей, и тут же, через баскака, выплачивает все недоданное серебро на
ордынский выход...
Следовало, быть может, отнять у Юрия Можайск, но князь Святослав
довольнехонек сидел в Брянске, уже союзником Юрия, и вряд ли обменял бы
свою новую волость на маленький Можайский удел. Следовало, быть может,
решить что-то с Коломною, но единственный наследник убитого Юрием князя
Константина, Василий, казнен в Орде, и Рязань досталась совсем иным,
пронским, князьям, как слышно, союзникам Юрия... И полною издевкою
звучало, что Акинфичи, не бившиеся на борони, враз получили свое добро. Но
не мог же он лишить принятого великого боярина его родовых отчин,
Лондон Джек
Андреев Николай
Прозоров Александр
Корнев Павел
Мурич Виктор
Куликов Роман