лавки, покряхтев, Ноздреватой вопросил, утверждая:
Коломенски на мытном дворе тамошнем обозы держат непутем! Вишь, Хвост с
Василь Василичем не в ладах, дак потому... Мои-то и шумят, шумят... - Он
задумчиво уставился туда, где виднелись маковицы заречного Данилова
монастыря. Сказал без связи с прежним: - Толковал своим: пущай меня тамо
схоронят, от князя Данилы невдали! Рачительной был князь! Хозяин! Иван-от
Данилыч, тот тоже. И Семен Иваныч... Семен-то помер? - вопросил он,
взглядывая, и Никита испугался жидкой голубизны стариковских глаз: уже не
заговаривается ли купец? Но тот поднял руку, не спеша перекрестил лоб.
Повторил-примолвил: - Помер! И Василь Протасьич помер, царство ему
небесное! А меня вон и черная не взяла... Вишь, паря, - опять помолчав,
довершил он, - бояре спорят, а нам, купецкому званию, докука. Обозы
держат, товар, глядишь, в распуту попадет... да... Дак кто-нито один уж...
Пущай Алексей Петрович в тысяцких походит тогда!
ясная, и он верно понимал днешнее нестроение на Москве. Пожав плечами - не
станешь же спорить с матерым старцем! - Никита простился и сбежал по
склону к коню. Отвязал жеребца, вдел ногу в стремя и, беря с места в рысь,
устремил в ремесленный Подол.
день, весь пронизанный солнечною голубизной, струящийся, свежий, весь в
запахах далекого Заречья, влажной сыри, тонкого острого аромата ивняка, и
хвои, и неведомых далеких земель и стран, оставивших свой след в темном
нутре богатой лавки. И - эх! Скакать бы сейчас в ничто! В голубую,
выписную, далекую сказочную страну Индию! Ускакать бы! Уплыть на небесном
облаке! Ото всего: споров, дрязг, нелепой московской замятни, от
томительного облика недостижимой, недоступной милой... Ускакать, уплыть,
оставив сердце у ног ее, у красных узорных новгородских ее выступок,
здесь, на Москве...
лучники, стояли стук, звон и звяк. Тут ковали, чеканили, узорили медь и
серебро.
кожи. Подмастерья наколачивали мелкими гвоздиками кожаные заготовки на
деревянную основу, обрезали, кроили, ковали и гнули медь, железо и
серебро, узорили сбрую. Пермята, усмехаясь в каштановые усы, уча молодых,
щурясь, с одного удара плющил серебряные бляхи на дорогом конском
оголовье, превращая с одного маха капельку блестящего металла в чеканный
маленький цветок.
Вота! Вота!
воздуху словно живой, но каждый удар был безошибочен и падал вниз, ни на
волос не сдвигая узора чекана. Молодшие завороженно глядели на работу
мастера.
по привычке руки о кожаный фартук. Протянув тяжелую лапу, он дружески
потряс Никиту.
узорное седло, где по серебру уже сидели в гнездах крупные красные камни.
- Пущай Василь Василич не сумует! Маленько подзадержали, тово! Дак зато
работа - вот она!
лалами и извитою, схожей с восточною, узорною чернью. Седельники, пожалуй,
больше всех иных мастеров перенимали восточный пошиб. Да и не диво: мало
ли драгоценных седел, восточной сбруи, выделанной хорезмийскими и
аланскими хитрецами, привозили бухарские гости на Москву!
волос, добираясь до затылка, и, хитро щурясь, глянул на Никиту:
оборонить! - И, не давая Никите возразить чего ли, отмолвить, продолжал,
указывая на ряды заготовок: - А ето Хвосту, Лексей Петровичу, работаем!
Гляди, передолит вашего! - И захохотал, довольный.
не обижаясь, опять крепко хлопнул его по плечу, примолвил:
брат, у кого руки с того места растут, завсегда и всякому надобен! Топор
держишь в руках? Саблю держишь? Ну! Не пропадем, паря! - И, уже вываживая
его из шумной горницы во двор, осерьезнев, сказал: - Твой-то чего думат? А
на Москве такая толковня, што не усидеть ему на отцовом месте теперь!
неуверенности) озадачили его мастера на литейном дворе. Да так уж и
повелось исстари, что тот, кто имеет дело с огненною работой, с металлом,
ковкою и литьем, те мастера - всем мастерам голова, недаром в деревне
кузнеца почитают за колдуна и целителя. А и тут, в городе, на княжеском,
устроенном заново Симеоном литейном дворе, что помещался невдали от
Кремника, мастера были, почитай, все колдуны - так наповадили думать о них
на Москве, особенно с той поры, как мастер Борис отлил при князе Семене
большой соборный колокол.
ворота литейного двора, скорее земляной крепости, обнесенной приземистыми
городнями, набитыми утолоченной глиною и обмазанными глиною изнутри - ради
возможной огненной пакости. Тут была черная пережженная земля, под ногами
хрустели битые опоки, дымили печи в просторных сараях, где мерцал и мерк
раскаленный металл и было как в аду: от гари, от тяжелого сладковатого
запаха раскаленного железа. Уши закладывало от ударов тяжких молотов и
дробной россыпи ручников, так что говорить приходилось, крича в голос на
ухо соседу. Черномазые - верно, что похожие на чертей - подмастерья
(только зубы да белки глаз и виднеются одни на измазанном потном лице)
выныривали из густо покрытого сажею чрева сарая, смеялись и казались от
того еще страшнее.
главного сарая, нырнули в закуток и оказались в довольно светлой хоромине,
уставленной разложенным по полицам разноличным кузнечным снарядом - от
великих изымал до крохотных пробойников из закаленного харалуга, каких-то
щипчиков, молоточков, клещей непонятного Никите назначения.
куска бересты на железную пластину, простукивая тонюсенькими чеканами
грани рисунка. В углу другой мочил что-то в черно-зеленой вонючей жидкости
и вдруг вынул, окунув долгие клещи, загоревшуюся жарким серебром насадку
для копья. Никита уразумел, что это как раз те насадки для праздничного
оружия, ради которых его и послали сюда, и что работа, следственно, еще не
готова.
него, не погнешь, - отдыхали мастера.
дело кем-нибудь наклонялся долу, и темная ароматная влага выливалась в
чару, а из нее в чью-нибудь пересохшую от огненной работы гортань.
подмастерье с насадками, сказал походя:
того, то иного нет... Молоды - они непроворы!
лицом и колючим, цепким взглядом близко посаженных глаз. - Лучше боярина
прошай, почто серебра не даст! Уксусу нет, кислоты нет! Князь в Орде, дак
и товар в... - тут было произнесено столь неподобное, что Никита только
крякнул. Однако молодой матерщинник не унимался и тут же начал вязаться к
Никите, хоть тому и во снях бы не видеть, где что достают для литейного
дела и каковой надобен тут припас! Оказывается, что смерть старого
тысяцкого и отъезд Алексия и здесь многое порушили и остановили. Мастерам
недодавали кормов, задерживали дачу серебра, и теперь весь двор <как на
дыбах ходил> по поводу того, кому быть вместо покойного Василья Протасьича
тысяцким на Москве.
целиком. Два-три мастера из <стариков> да полдюжины подмастерьев - вот и
все, что осталось от прежнего, и ныне тут были все новые, как выразился
Телюга - <одна рязань>.
пивший квас. - Хороший дубовый уголь был, тудыт твою... Распустили всех, и
на поди! Угля нет, работы нет и дельных заказов нету, работаем замки, да
скобы, да светцы вон... Ну, наральники к сохам, ото уж кажный год, как
повелось по обычаю, а уж когда последню-то бронь варили? У меня
подмастерья, рязань толстопятая, литого шелома в глаза не видели, все
клепанину проворили у себя, дак! Дельного зерцала, налокотников... Да чо,
дельной рогатины с морозом, с наводкой, чтобы чернь по серебру, сотворить
не могут!
мол, такой харалуг, тудыт-растудыт, ни проволоки протянуть, ни колец не
склепать путем!
мало! Скажет: почто не в железных сапогах?
- А што толку!
лесам!
Никитин Юрий
Якубенко Николай
Акунин Борис
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Сертаков Виталий