сторон, едва не вносят, от лишнего усердия, на крыльцо. Федор Кошка с
Иваном Родионовым Квашней первые понимают свою промашку, ставят князя на
ноги, отпихивают других, и вот он подымается по ступеням, по венецейским
сукнам, чеканя шаг, и краснеет, и бледнеет, и мурашки бегут по коже, и пот
промочил уже всю нижнюю, хрусткого шелку рубаху на спине.
Дружки стягивают с него дорожный опашень и зипун, кто-то соображает
переменить князю рубаху, вытирают вином лицо, шею, спину и грудь. И вот
свежая рубаха холодит плечи, и Федор Кошка на коленях хлопочет с тканым
поясом, подносят зипун цареградской парчи, застегивают праздничный золотой
с капторгами пояс, причесывают костяным новогородским гребнем непослушные,
торчащие врозь волосы, ободряют, подмигивают, натягивают на ноги тонкие
красные сапоги... За стеною, в столовой горнице, уже запевает хор:
В горницу вступают Дмитрий Зерно и Андрей Иваныч Акинфов, кланяются, зовут
князя ко столу. Он идет, мало что соображая и видя, его сажают, расчищая
дорогу, гремит хор:
изукрашенных свеч в шандалах. Близит вывод невесты к столу (чин кое в чем
нарушен, в Нижнем уже было первое застолье, но - без жениха), и вот ведут,
ведут! Его подталкивают, он встает, неживыми руками мнет бахрому
расстеленного по краю стола полотенца.
высокою грудью, огромными голубыми глазами, завешенная до бровей густою
бахромой дорогой шелковой шали, отчего виднее становится нежный обвод
круглящихся щек и белой шеи, охваченной бирюзовым наборочником,
останавливается посреди горницы. Румянец вспыхивает у нее на лице, ходит
волнами, и Дмитрий густо, облегченно и благодарно краснеет. Невеста куда
проще Микулинской жены, проще и краше, на его погляд. Он видит
близко-поблизку испуганно-любопытный взгляд, сочные губы, не ведая в сей
миг, что любуется в девушке тем, что нравилось когда-то его прадеду и что
будет принято на Москве и века спустя как первый признак истинной женской
красоты ( о чем Иван Грозный когда-то напишет английской королеве, требуя
найти ему невесту <попухлявее>).
состоянии ныне путем помыслить, но невеста ему нравится - до сладкого жара
в теле, до румянца, и он едва не роняет чару густого меду, которую
подносит ему на серебряном подносе суздальская княжна, поддерживаемая со
сторон двумя вывожальницами. И первый, через стол, поцелуй - не поцелуй, а
лишь тронули губами друг друга... Оглушающе гремит хор коломенских
песельниц, и вот она обернулась, уходит...
головой, говорит:
лаптем! - И закатывается счастливым, заливистым хохотом.
Все уже торопятся в сани.
ставших перед ним на колени на расстеленном тулупе московского князя и
младшую дочерь, не столь понимая, сколь чувствуя, что с этим браком
окончательно отрекается от великого стола владимирского и гордых надежд
покойного родителя своего и теперь остается ему одна только услада - что
его внуки от дочери и этого неуклюжего отрока наследуют все же вышнюю
власть в Русской земле! А ему, ему хоть это вот утешение, подготовленное
дальновидным Алексием, что он как-никак тесть, родич, а не боярин служилый
в московской думе, каковыми становятся ныне все новые и новые мелкие
удельные князья, и что было бы уже и вовсе соромно, прямо-таки непереносно
ему, вчерашнему великому князю Залесской Руси! И потому еще дрожат сухие,
утратившие властную силу руки князя и икона, которой он обносит троекратно
головы жениха с невестою, вздрагивает у него в руках... Не кончены, далеко
не кончены еще спор и злобы, и аж до царя Василия Шуйского, до смутного
времени дотянется ниточка трудной борьбы служений и измен князей
суздальских дому московских государей... Но сейчас здесь старый человек,
благословляющий дочерь с женихом, навек отрекается высшей власти, и не
потому ли еще так увлажнены его глаза и предательская слеза, нежданно
проблеснув, прячется в долгой бороде Дмитрия Константиныча?
путь. Гомон толпы. (Мор схлынул, и все уже будто забыли о нем!) Громкая
самостийная <Слава>. Только что в палатах московки пели <Разлилось,
разлелеялось>, а тут уже запевают свою, коломенскую, рязанскую <Славу>.
и навсегда решив, что верхом ему ехать достойнее. И вот церковь, паперть,
жарко пылающая свечным блеском внутренность храма. Тесаные стены отмыты до
чистоты янтаря. Венчает молодых красивый рослый коломенский протопоп
Дмитрий, Митяй. Митрополит Алексий говорит им напутное слово. И хотя до
Дмитрия мало что доходит в сей час, но в церкви он опоминается, чуточку
приходит в себя и уже к большому столу храбро решает не робеть. А потому,
когда сват, скусив концы ржаных пирогов, снимает наконец шаль, открывая
молодую уже с переплетенными косами и в повойнике, Дмитрий по зову всех
гостей крепко и неумело берет ее за уши и прижимает, притискивает сочные
губы девушки к своим губам. Оба задыхаются, не ведая, что делать дальше, и
долго не садятся на расстеленную для них мехом наружу овчину.
громче, оглушая гостей.
скоморохи пляшут, дудят и выделывают головокружительные прыжки на том
конце столов, уже молодые откормили друг друга кашей, уже полупьяны гости,
а Дмитрий с Евдокией ждут, украдкой сцепив руки пальцами, - два почти
ребенка, для которых сейчас, кроме любви, нет уже ничего на свете, и
тотчас подымаются, заалев, когда их зовут вести в холодную горницу, на
высокую постель из снопов.
Овдотья, наклонясь, стаскивает с него сапоги, собирает раскатившиеся
иноземные золотые кругляши. Они раздеваются, не трогая друг друга, в
скудном свете одной тоненькой свечи, наконец тушат и ее. Дмитрий ощупью
находит девушку, затаскивает неловко через себя на постель, пугается, и
это спасает его от грубости. Они долго лежат рядом под легким собольим
одеялом, ласкаясь и привыкая друг к другу. Потом Овдотья ложится на спину
- верно, тоже подружки учили, - крепко прижмуривает глаза. Ей почти не
больно и скоро становится легко. После они лежат, обнявшись и жарко дыша,
ни тот ни другой еще ничего толком не понявши, но им хорошо и будет хорошо
всю жизнь, двум детям, узнавшим любовь впервые и только после освятившего
ее венца, в чем была (Дмитрий, конечно, ни днесь, ни после не задумывается
об этом), помимо всех политических расчетов и интриг, житейская мудрость
владыки Алексия.
будет здравствовать князя Дмитрия протопоп Митяй и до того придет юному
князю по нраву, что будет позже князевым духовником и едва не станет -
годы спустя, по князеву хотению - митрополитом всея Руси... Много чего еще
будет на княжеской свадьбе и после нее!
своем и, отвлекаясь от священных слов, прикидывает, когда возможно сказать
Дмитрию о сугубых надобностях государства, и первой из них - строительстве
взамен сгоревшей крепости каменного Кремника. Ибо он ждет иных, грозных
событий и хочет приуготовить к ним заранее новую столицу Руси.
задравши голову, не мог не постоять!
стеклянной череды сосулек звонко опадала частая капель. Птицы уже дрались
меж собой, выхватывая клочки шерсти и ветоши - ладили гнезда.
рыхлый ильменский известняк. Вмазывали рядами плинфу.
уперев руки в боки, ферязь с откинутым алым воротом, застегнутая у горла
костяною запоной и распахнутая, свободно свисала с плеч. Задирая голову,
едва не сронил щегольскую, с бобровым околышем высокую шапку.
Торопа, другой был ему неведом.
говоря: не знаю, мол!