втором, духовном существе Христа не забудем в мыслях о малых сих! -
Алексий поднял загоревшийся взор и твердо поглядел на князя. - Не хлебом
единым! Но глаголом, ежечасно исходящим из уст божиих, жив человек! Пото и
грады, и власть, и храмовая лепота, и научение книжное! В двуедином
существе мира истина, и ты, князь, охраняя зримое, не волен забывать и о
незримом, в мыслях о плоти не утерять дух, иже животворит плоть!
еще одна смерть, удобная Москве! А батюшка искал святого...
Быть может, ты или я уже и видали его? Встретили, а не сумели опознать в
рубище убогого странника?
как уведать?
Феогност огорчен тобою! Тем, что ты защитил языческое капище, не разрешив
срубить Велесову рощу...
пору наказ прохожей колдуньи, Кумопы, ему было мучительно стыдно. Но
Алексий сам вывел его из затруднения:
напрасной злобы в малых сих, ибо токмо сердечным убеждением, а не силою
топора надобно приучать к свету истины! И церковная лепота, затеянная
тобою, паки и паки душеполезна ко благу утверждения веры Христовой!
Спустись к мастерам, князь, - примолвил Алексий, помолчав. - Поговори,
приветь! Красота рукотворная в веках больше скажет потомкам доброго о нас
самих, чем пролитая кровь и суетная прижизненная слава...
руку Алексия с крестом и поцеловал, крепко прижавшись губами.
Пока не нашел, но бодрись! Помни по всяк час, что и я с тобою!
старших мастеров: Захария, Иосиф, Наколай и Денис. Захария был сив, в
курчавой бороде угодника Николы, жилист и прям. Иосиф и Николай чуть
помоложе, первый - мягче, второй - задорнее, и видом Николай больше
смахивал на плотника-древоделю, чем на мастера иконного письма. Денис был
отличен ото всех - худ, тонок лицом, с большими надмирными глазами инока и
долгими перстами тревожных рук. Отказавшийся от вина и за всю встречу
изронивший всего слова два, он, однако, и выражением глаз и беглою улыбкою
тайного понимания тотчас пришел по душе князю, почуявшему в молчаливом
иконном мастере родственную породу ума.
дичился, не ведая, о чем толковать с изографами? По счастью, Захария
тотчас повел речь о нуждах ремесла: извести, красках, яйце, хоромах и
коште мастерам, поденной плате и прочем, о чем уже уряжали с боярами, но
старейшине иконников, как понял Симеон, хотелось услышать подтверждение
договоренного из уст самого князя.
голос Николай. - А с весны, как отеплеет, и за кисти!
<черква> тотчас обличило в нем выходца из Великого Новгорода.
полагалось по чину, когда перед ним, сидящим, стояли люди в преклонных
летах, кто ни буди - боярин или смерд.) Слуге приказал обнести иконописцев
чарою. Мастера оживились, разговор потек свободнее, и уже под обличьем
просителя-смерда проглянуло в Захарии затаенное - талан и гордость
мастера, неотлучная от знания тайн непростого своего ремесла.
же отвечал, ероша свою и без того путаную бороду. - Есть личина, харя, вон
в коих кудесят на Святках, есть лицо, какое у кажного из нас, - все ж таки
по образу и подобию! И есть лик, высшее! Образ божий! В коем явлена горняя
правда, токмо воплощенная в земном!
Цареграде? То в древних книгах писано! Постой! - отодвинул Захария локтем
Иосифа. - Князь, он много знат, а того, что я ведаю в реместве своем, не
постиг! Верно баю? Поди, кисть в руки не брал, сколь пива с яйцом мешать,
не знашь и того? Ну! А ты не замай! На то и мастеры, чтобы свое знатье
иметь! То бы и мы не надобны были!
в задор, когда знатцу уже все одно, боярин ли, сам князь перед ним, - а
вера высказать свое, кровное. Симеон знал это чувство и потому не прерывал
изографа, даже слегка любуясь буйным стариком.
лик отверстый! Так надобно писать, чтобы надмирно, яко от Господа самого!
Яко свет исходящ! Во фрягах ныне почали ближе к земному, к телесному, деву
Марию яко каку ни то Марью портомойницу пишут, оттого - еретики! У нас не
так! Строго! Яко святой Лука, евангелист, писал, тем побытом и мы, русские
мастеры! И у греков ныне не так!
цареградскому канону пишем угодников и доднесь...
А я примолвлю: в Новом Городи так, а во Плескове инако пишут, и в
Смоленске опять свое, и на Москве! Почитай, в кажном гради стольном свой
пошиб! А у греков высоко, но мертво, как-то сурово... Грубо у их!
хошь младеня Христа! Лоб должон быть велик, яко у дитяти рано рожденного;
уста, нос - ищо детски суть, а лоб высок и здесь - выпукло, якоже и у
смыслена мужа. И глаза велики, и тут, в подглазьях, яко у старца, надлежит
прописать, дабы скорбь была! Оттоле глядит! Из бездонного! На мир! На все
грехи наши!
корявый перст, как бы призывая собрата в свидетели. - Без туги мудр!
Твердыня мира, словом! А Богоматерь? В ей переже девство надо писать! Шею
округлу, упругу, лик овален, удлинен, губы юны и рот собран, не распущен,
тово, как у ентих, полоротых, верхня губа с мыском, яко девственнице
надлежит... Но и строгость в ей! Нос тонок, прям, с горбиною, крылья
собраны тож, а брови высоки - дабы мысль была! И воля, и норов! Потому -
Матерь божия! А глаза велики и тоже яко и стары, от созерцания зла и
всякой печали, в коей мы по всяк день ни к кому иному, а к ей прежде
прочих святых прибегаем, к Богоматери! И тоже свет неотмирный, надмирный
свет от нее!
мысли в ем! Из людей же он, спервоначалу-то! И штобы зраком - пронзал!
Значит, лоб так вот, на две половины пропиши и тута складку, тово, и глаза
штоб не прямо, а с движением - озирает мир! И лик сухо надобно писать,
резко таково - старец! И все плотское отверг! Словом, лик надобно писать,
не лицо, то, что светит, что свыше! Яко у святых от лица огнь исходящ
зрели, надмирный свет!
он все еще объяснял: и о цвете гиматия у Марии-девы, и о золоте иконном...
Наконец изографы стали шумно прощаться.
повторил про себя: <Окно в инобытие! Словно через слюду оконную видимый
тварный мир, так в иконе и чрез нее - мир духовный, не напоминание даже,
не знак, а сама надмирная истина!>
строенный, Михаила Архангела - в нем же и могила твоя, - будет пристойно
украшен высокою живописью.
и всякое прехитрое художество, что приобщает нас к высшему себя?
Зодчество, и пение церковное, а и резь, и узорочье всякое! Почто и
украшают любое творение рук человечьих, ежели не ради духа божья, незримо
разлитого окрест и во всем воплощенного? Пото и создает художество токмо
человек!> - Князь даже остановился, обожженный открывшейся истиной.
в сознании с высшей истиною духовного бытия. В художестве, в постоянном
творении красоты восходит человек от земного бытия к престолу всевышнего!
Надобно токмо, чтобы и художество творилось не в суете и не в гордости
ума. Дабы не принять за отсвет высшей истины мечтания мира сего, что
только смущают и бередят душу...
наведен порядок. Вздохнули с облегчением купцы, избавленные от диких
поборов и грабежей, вздохнули русские князья, коим теперь уже не грозила
напрасная смерть в Орде по капризу своенравного повелителя. Как-то
незаметно потишели и сошли на нет <послы>, сжигавшие при Узбеке целые
города. Новый хан окружил себя, по слухам, учеными мужами и слагателями
стихов. Менялся на глазах ханский двор, в коем царила и коим управляла
теперь Тайдулла, любимая жена Джанибекова. Дела русского улуса новый хан
тоже старался решать по закону и по правде. Посол Киндяк был им отпущен на
Русь с князем Ярославом Пронским выгнать Ивана Коротопола из Рязани