приставлением часового; первого на три дня, второго на неделю".
Зайончковский, спущенный 23 сего январи на берег в офицерской форме, напился
пьяным до скотского состояния и в бесчинстве столь же пьяными матросами с
госпитального судна "Орел" был избит по морде в кровь.
предписываю немедленно исключить его из кают-компании,
исполнения офицерских обязанностей, объявить ему мое распоряжение о лишении
его дисциплинарных прав, предоставленных прапорщикам, и не увольнять на
берег до прибытия в русский порт".
Тостогонов, спущенный 23 января на берег в офицерском платье, был неприлично
пьян и произносил ругательные слова по адресу офицера, рекомендовавшего ему
вернуться на корабль, чтобы видом и поведением своим не позорить достоинства
офицерского звания.
кают-компании и не увольнять на берег до прибытия в русский порт".
вызывая этим только остроты наших офицеров:
богослужителем.
замашки поповские. Я уверен, что под свитским мундиром он носит подрясник.
офицерами, не опрашивал команду о ее претензиях. Все это было для него
лишним. Единственная связь была у него с людьми-это приказы. Строгий по
службе, крутой характером, он хотел страхом повлиять на других и "выбрать
слабину" дисциплины, которая расползалась, как материя из гнилых ниток. Но
он не знал
правительственных тузов, война, даже с империалистической точки зрения самая
безыдейная из всех предыдущих войн и сопровождаемая одними лишь неудачами,
рождала в душе отчаяние, а отчаяние толкало людей на безумные выходки.
заводили знакомство с командой. На долю матросов оставались туземки.
Те, что переживали семейную драму, приезжали жаловаться начальству на
безобразие команды, но их не понимали и не выслушивали. Что им еще
оставалось делать при виде в бухте страшной эскадры? Только исторгать на нее
свои проклятия. Некоторые туземцы радовались, когда к ним приходили белые
гости, даже сами старались завлечь их к себе, и смотрели на это просто, как
на коммерческую сделку. У них, доведенных французским империализмом до
страшной нищеты, была лишь одна забота-побольше получить денег с белого
гостя. Пока какой-нибудь матрос оставался в хижине с мимолетной своей
подругой, чернокожий сакалав, иногда муж ее, терпеливо стоял на страже у
двери и жевал от скуки бетель. И если мальчики и девочки, его же дети и дети
той, что скрывалась в хижине с чужим мужчиной, лезли, беспокоясь за мать, к
двери, то он свирепо отгонял их прочь. Нельзя было нарушать брачного покоя
гостя-он рассердится и не будет щедрым на деньги.
другом виде. Однажды матросы с нашего "Орла", гуляя по лесу недалеко от
города, услышали пьяные голоса и пошли на них, осторожно пробираясь сквозь
чащу. Вскоре им представилась незабываемая картина. Матросы, которых,
казалось, ничем нельзя было удивить, на этот раз остолбенели. Перед ними
открылась поляна, а на ней, блестя под солнцем белизной кожи, лежала женщина
с обнаженным животом. Около нее было три пьяных молодых офицера.
мичманскими погонами на плечах, отойдя сажени на две, приспосабливал
фотографический аппарат, чтобы снять их. Женщина была, вероятно, мертвецки
пьяна, потому что тут же валялись порожние бутылки от вина и стояла плетеная
корзина с какими-то припасами.
пикантных снимков.-Ты зайди немного вправо, чтобы на карточке детали
получились.
нужно снять. Один пусть смотрит на своего партнера, а другой-на живот, на
разложенные на нем карты. Сделайте озабоченные лица.
другой играющий.-Мы уже раз пять снимались, и все по-разному. Кончай скорей.
Нужно опять заняться более серьезным делом...
деревьев и кустарника, он напряженно сопел носом, а потом вдруг крикнул
искусственно хрипящим басом, крикнул по-начальнически
адмирал:
женщины, вскочили и растерянно закрутили головами. Третий уронил свой
фотографический аппарат и вытянулся. Женщина, продолжая лежать на месте,
даже не пошевелилась.
синий воротник форменки.
стрелять в ту сторону леса, откуда слышались голоса матросов.
месяца два-три. Маленький городок Хелльвиль превратится в сплошной вертеп.
разъедать гангрена разложения.
нашем поведении. Иногда мы оставались равнодушными к важным событиям, а
иногда незначительный факт приводил нас в крайнее волнение.
с запасными флагами. Открыв дверцу, сигнальщик вдруг
крутолобую голову и застыл в немом изумлении: внутри ящика копошился
цыпленок. Как он сюда попал? Может быть, товарищи подсунули его, чтобы
посмеяться над Зефировым? Человек долго терялся в догадках, пока не увидел в
уголке за флагами яичную скорлупу. Истина сразу обнаружилась. Зефиров
вспомнил, как на одной из предыдущих стоянок эскадры он купил у туземцев
десятка три яиц. Иногда, при недостатке казенной пищи, он подкармливался
ими. Одно яйцо случайно завалилось за флаги. На корабле, стоявшем в
тропиках, температура в тени, и даже ночью, была высокая, как в инкубаторе.
Зародыш в яйце ожил и превратился в цыпленка.
на розовых, почти прозрачных ножках. Ослепленный дневным светом, он жалобно
пищал, быть может, призывая свою мать. Зефиров нагнулся над ним и заулыбался
от умиления. Потом он осторожно положил цыпленка на ладонь и понес его к
вахтенному начальнику.
удержаться от улыбки. Зефирова обступили рулевые и младшие сигнальщики, с
удивлением рассматривая его находку. Лейтенант Павлинов сообщил по телефону
новость в кают-компанию. Офицеры гурьбой повалили на передний мостик. Сюда
же пришли старший офицер Сидоров и сам командир броненосца Юнг. Зефиров,
чувствуя себя героем дня, совлечением рассказывал, каким образом цыпленок
мог вылупиться из яйца. Офицеры удивлялись, по-разному выражали свой
восторг:
растрогались и подобрели.
матросы, но и машинисты, и кочегары. На небольшой площадке они не могли все
поместиться. Вахтенный начальник гнал их обратно, а они умоляли:
людей. Шире раздвинулся круг, чтобы всем был виден новорожденный, слабо
бегающий по деревянному настилу палубы. Он казался нам необыкновенно
привлекательным, этот живой шафрановый одуванчик с нежно-розовым клювом, с
черными и маленькими, как бисер, глазками, наивно смотревшими на нас. Я не
узнавал команды и самого себя. Тягостное настроение исчезло, как будто мы и
не переживали ни сдачи Порт-Артура, ни гибели 1-й эскадры, ни впечатления от
статей Кладо, доказывавшего, что 2-я эскадра слабее японского флота почти в
два раза, ни страшной расправы с рабочими, учиненной царем 9 января. При
взгляде на цыпленка просветлялись самые мрачные лица. Возбужденные, мы