армяке на распашку и с ключами за поясом. - Пшол!.. И впрямь выжига...
Пшол!
кувыркнулся было, но не упал, выправился, молча посмотрел на всех зрителей
и пошел далее.
на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься... Знаем!
мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то
последнего слова. Но ничто не отозвалось ниоткуда; все было глухо и мертво,
как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного... Вдруг,
далеко, шагов за двести от него, в конце улицы, в сгущавшейся темноте,
различил он толпу, говор, крики... Среди толпы стоял какой-то экипаж...
Замелькал среди улицы огонек. "Что такое?" Раскольников поворотил вправо и
пошел на толпу. Он точно цеплялся за все и холодно усмехнулся, подумав это,
потому что уж наверно решил про контору и твердо знал, что сейчас все
кончится.
горячих серый лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял
подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу,
впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик,
которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все
говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял:
всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный
лошадьми человек, без чувств по-видимому, очень худо одетый, но в
"благородном" платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было
все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку.
не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и
я то ж. Пьяный свечки не поставит - известно!.. Вижу его, улицу переходит,
шатается, чуть не валится, - крикнул одноважды, да в другой, да в третий,
да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно,
что ль, он, ал уж очень был нетверез... Лошади-то молодые, пужливые, -
дернули, а он вскричал - они пуще... вот и беда.
голос.
принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь его
прибытия; полицейские, уж конечно, немало заботились, как уладить это
последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть и в
больницу. Никто не знал его имени.
ярко осветил лицо несчастного; он узнал его.
чиновник, отставной, титулярный советник, Мармеладов! Он здесь живет,
подле, в доме Козеля... Доктора поскорее! Я заплачу, вот! - Он вытащил из
кармана деньги и показывал полицейскому. Он был в удивительном волнении.
назвал и себя, дал свой адрес и всеми силами, как будто дело шло о родном
отце, уговаривал перенести поскорее бесчувственного Мармеладова в его
квартиру.
богатого... Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю... Он
пьяница... Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в
больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!..
Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то...
законное, и во всяком случае тут помощь ближе была. Раздавленного подняли и
понесли; нашлись помощники. Дом Козеля был шагах в тридцати. Раскольников
шел сзади, осторожно поддерживал голову и показывал дорогу.
вот так! Я заплачу, я поблагодарю, - бормотал он.
минута, тотчас же принималась ходить взад и вперед по своей маленькой
комнате, от окна до печки и обратно, плотно скрестив руки на груди, говоря
сама с собой и кашляя. В последнее время она стала все чаще и больше
разговаривать с своею старшею девочкой, десятилетнею Поленькой, которая
хотя и многого еще не понимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна
матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и
всеми силами хитрила, чтобы представится все понимающею. В этот раз
Поленька раздевала маленького брата, которому весь день нездоровилось, чтоб
уложить его спать. В ожидании, пока ему переменят рубашку, которую
предстояло ночью же вымыть, мальчик сидел на стуле молча, с серьезною
миной, прямо и недвижимо, с протянутыми вперед ножками, плотно вместе
сжатыми, пяточками к публике, а носками врозь. Он слушал, что говорила
мамаша с сестрицей, надув губки, выпучив глазки и не шевелясь, точь-в-точь
как обыкновенно должны сидеть все умные мальчики, когда их раздевают, чтоб
идти спать. Еще меньше его девочка, в совершенных лохмотьях, стояла у ширм
и ждала своей очереди. Дверь на лестницу была отворена, чтобы хоть
сколько-нибудь защититься от волн табачного дыма, врывавшихся из других
комнат и поминутно заставлявших долго и мучительно кашлять бедную
чахоточную. Катерина Ивановна как будто еще больше похудела в эту неделю, и
красные пятна на щеках ее горели еще ярче, чем прежде.
она, ходя по комнате, - до какой степени мы весело и пышно жили в доме у
папеньки и как этот пьяница погубил меня и вас всех погубит! Папаша был
статский полковник и уже почти губернатор; ему только оставался всего один
какой-нибудь шаг, так что все к нему ездили и говорили: "Мы вас уж так и
считаем, Иван Михайлыч, за нашего губернатора". Когда я... кхе! когда я...
кхе-кхе-кхе... о, треклятая жизнь! - вскрикнула она, отхаркивая мокроту и
схватившись за грудь, - когда я... ах, когда на последнем бале... у
предводителя... меня увидала княгиня Безземельная, - которая меня потом
благословляла, когда я выходила за твоего папашу, Поля, - то тотчас
спросила: "Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при
выпуске?"... (Прореху-то зашить надо; вот взяла бы иглу да сейчас бы и
заштопала, как я тебя учила, а то завтра... кхе! завтра... кхе-кхе-кхе!..
пуще разо-рвет! - крикнула она надрываясь)... - Тогда еще из Петербурга
только что приехал камер-юнкер князь Щегольской... протанцевал со мной
мазурку и на другой же день хотел приехать с предложением; но я сама
отблагодарила в лестных выражениях и сказала, что сердце мое принадлежит
давно другому. Этот другой был твой отец, Поля; папенька ужасно сердился...
А вода готова? Ну, давай рубашечку; а чулочки?.. Лида, - обратилась она к
маленькой дочери, - ты уж так, без рубашки, эту ночь поспи; как-нибудь...
да чулочки выложи подле... Заодно вымыть... Что этот лохмотник нейдет,
пьяница! Рубашку заносил, как обтирку какую-нибудь, изорвал всю... Все бы
уж заодно, чтобы сряду двух ночей не мучиться! Господи! Кхе-кхе-кхе-кхе!
Опять! Что это? - вскрикнула она, взглянув на толпу в сенях и на людей,
протеснявшихся с какою-то ношей в ее комнату. - Что это? Что это несут?
Господи!
когда уже втащили в комнату окровавленного и бесчувственного Мармеладова.
Раскольников.