Чтение 44–й страницы книги ~Бледное пламя~

оборвать увлекательнейшую беседу, чтобы предаться этой забаве, и конечно, с
моей стороны было бы грубостью отказаться с ним поиграть. Вот некоторые из
лучших моих результатов: "брак-вред" в три хода, "пол-муж" -- в четыре и
"родить-зарыть" (с "добить" посередке) -- в шесть ходов.

Строка 821: А кто убил балканского царя?

Страх как хочется сообщить, что в черновике читается:

А кто убил земблянского царя?

-- но, увы, это не так: карточки с черновым вариантом Шейд не сохранил.

Строка 830: Сибил

Эта изысканная рифма возникает как апофеоз, как венец всей Песни,
синтезирующий контрапунктические аспекты ее "нездешнего колокола".

Строки 835-838: Теперь за Красотой следить хочу

Песнь, начатая 19 июля на шестьдесят восьмой карточке, открывается
образцовым шейдизмом: лукавым ауканьем нескольких фраз в дебрях переносов.
На деле, обещания, данные в этих четырех строках, так и остались
невыполненными, -- лишь эхо ритмических заклинаний уцелело в строках
915 и 923-924 (разрешившихся свирепым выпадом в строках
925-930). Поэт, будто вспыльчивый кочет, хлопочет крылами,
изготовляясь к всплеску накатывающего вдохновения, но солнце так и не
всходит. Взамен обещанной буйной поэзии мы получаем парочку шуток, толику
сатиры и, в конце Песни, чудное сияние нежности и покоя.

Строки 840-872: два способа писанья

В сущности -- три, если вспомнить о наиважнейшем способе: положиться на
отблески и отголоски подсознательного мира, на его "немые команды" (строка
871).

Строка 873: лучший срок

В то время, как мой дорогой друг начинал этой строкой стопку карточек,
которую ему предстояло исписать 20 июля (с семьдесят первой по семьдесят
восьмую, последняя строка -- 948), Градус всходил в аэропорту Орли на
борт реактивного самолета, пристегивал ремень, читал газету, возносился,
парил, пачкал небеса.

Строки 887-888: Коль мой биограф будет слишком сух или несведущ

Слишком сух? Или несведущ? Знал бы мой бедный друг загодя, кто станет
его биографом, он обошелся бы без этих оговорок. На самом деле, я даже имел
удовольствие свидетельствовать (одним мартовским утром) обряд, описанный им
в следующих строках. Я собрался в Вашингтон и перед самым отъездом вспомнил,
что он просил меня что-то такое выяснить в Библиотеке Конгресса. В моем
сознании и посейчас отчетливо звучит неприветливый голос Сибил: "Но Джон не
может принять вас, он сидит в ванне", -- и хриплый рев Джона из ванной
комнаты: "Да пусть войдет, Сибил, не изнасилует же он меня!". Однако ни я,
ни он -- не сумели припомнить, что именно мне надлежало узнать.

Строка 894: король

В первые месяцы Земблянской революции портреты короля частенько
появлялись в Америке. Время от времени какой-нибудь университетский
приставала, обладатель настырной памяти, или клубная дама из тех, что вечно
привязывались к Шейду и к его чудаковатому другу, спрашивали меня с
глуповатой многозначительностью, обыкновенной в подобных случаях, говорил ли
мне кто-либо, до чего я похож на несчастного монарха. Я отвечал в том духе,
что "все китайцы на одно лицо", и старался переменить разговор. Но вот
однажды, в гостиной преподавательского клуба, где я посиживал в кругу
коллег, мне довелось испытать особенно стеснительный натиск. Заезжий
немецкий лектор из Оксфорда без устали твердил -- то в голос, то шепотом, --
об "абсолютно неслыханном" сходстве, а когда я небрежно заметил, что все
зембляне, отпуская бороду, становятся похожи один на другого, -- и что в
сущности название "Зембла" происходит не от испорченного русского слова
"земля", а от "Semblerland" -- страна отражений или подобий, -- мой
мучитель сказал: "О да, но король Карл не носил бороды, и все же вы с ним
совсем на одно лицо! Я имел честь [добавил он] сидеть в нескольких ярдах от
королевской ложи на Спортивном фестивале в Онгаве в пятьдесят шестом году,
мы там были с женой, она родом из Швеции. У нас есть дома его фотография, а
ее сестра коротко знала мать одного из его пажей, очень интересная была
женщина. Да неужели же вы не видите [чуть ли не дергая Шейда за лацкан]
поразительного сходства их черт, -- верхняя часть лица и глаза, о да, глаза
и переносица?"

-- Отнюдь, сэр, -- сказал Шейд, переложив ногу на ногу и по обыкновению
слегка откачнувшись в кресле перед тем, как что-то изречь, -- ни малейшего
сходства. Сходства -- это лишь тени различий. Различные люди усматривают
различные сходства и сходные различия.

Добрейший Неточка, во всю эту беседу хранивший на удивление несчастный
вид, тихо заметил, как тягостна мысль, что такой "приятный правитель" скорее
всего погиб в заключении.

Тут в разговор ввязался профессор физики. Он был из так называемых
"розовых" и веровал во все, во что веруют так называемые "розовые" (в
прогрессивное образование, в неподкупность всякого, кто шпионит для русских,
в радиоактивные осадки, порождаемые исключительно взрывами, производимыми
США, в существование в недавнем прошлом "эры Маккарти", в советские
достижения, включая "Доктора Живаго", и в прочее в том же роде): "Ваши
сожаления безосновательны, -- сказал он. -- Как известно, этот жалкий
правитель сбежал, переодевшись монахиней, но какова бы ни была или ни есть
его участь, народу Земблы она безразлична. История отвергла его -- вот и вся
его эпитафия".

Шейд: "Истинная правда, сэр. В должное время история отвергает всякого.
Но мертв король или жив не менее вас и Кинбота, давайте все-таки с уважением
относиться к фактам. Я знаю от него [указывая на меня], что широко
распространенные бредни насчет монахини -- это всего лишь пошлая
проэкстремистская байка. Экстремисты и их друзья, чтобы скрыть свой конфуз,
выдумывают разный вздор, а истина состоит в том, что король ушел из дворца,
пересек горы и покинул страну не в черном облачении поблекшей старой девы,
но, словно атлет, затянутым в алую шерсть".

-- Странно, странно, -- пробормотал немецкий гость, благодаря
наследственности (предки его обитали в ольховых лесах) один только и
уловивший жутковатую нотку, звякнувшую и затихшую.

Шейд (улыбнувшись и потрепав меня по колену): "Короли не умирают, они
просто исчезают, -- а, Чарли?"

-- Кто это сказал? -- резко, будто спросонья, спросил невежественный и
оттого всегда подозрительный глава английского отделения.

-- Да вот, хоть меня возьмите, -- продолжал мой бесценный друг,
игнорируя мистера Х., -- про меня говорили, что я похож по крайности на
четверых: на Сэмюеля Джонсона, на прекрасно восстановленного прародителя
человека из Экстонского музея и еще на двух местных жителей, в том числе --
на ту немытую и нечесанную каргу, что разливает по плошкам картофельное пюре
в кафетерии Левин-холла.

-- Третья ведьма, -- изящно уточнил я, и все рассмеялись.

-- Я бы сказал, -- заметил мистер Пардон (американская история), -- что
в ней больше сходства с судьей Гольдсвортом ("Один из нас", -- вставил Шейд,
кивая), особенно, когда он злобится на весь свет после плотного обеда.

-- Я слышал, -- поспешно начал Неточка, -- что Гольдсворты прекрасно
проводят время...

-- Какая жалость, я ничего не могу доказать, -- бормотал настырный
немецкий гость. -- Вот если бы был портрет. Нет ли тут где-нибудь...

-- Наверняка, -- сказал молодой Эмеральд, вылезая из кресла.

Тут ко мне обратился профессор Пардон:

-- А мне казалось, что вы родились в России, и что ваша фамилия -- это
анаграмма, полученная из Боткин или Бодкин?

Кинбот: "Вы меня путаете с каким-то беглецом из Новой Земблы"
(саркастически выделив "Новую").

-- Не вы ли говорили, Чарльз, что kinbote означает на вашем
языке "цареубийца"? -- спросил мой дражайший Шейд.

-- Да, губитель королей, -- ответил я (страстно желая пояснить, что
король, утопивший свою подлинную личность в зеркале изгнания, в сущности, и
есть цареубийца).

Шейд (обращаясь к немецкому гостю): "Профессор Кинбот -- автор
замечательной книги о фамилиях. Кажется [ко мне], существует и английский
перевод?"

-- Оксфорд, пятьдесят шестой, -- ответил я.

-- Но русский язык вы все-таки знаете? -- спросил Пардон. -- Я,
помнится, слышал на днях, как вы разговаривали с этим... как же его... о
Господи (старательно складывает губы).

Шейд: "Сэр, мы все испытываем страх, подступаясь к этому имени"
(смеется).

Профессор Харлей: "Держите в уме французское название шины --
punoo".

Шейд: "Ну, сэр, боюсь, вы всего лишь пнули препятствие" (оглушительно
смеется).

-- Покрышкин, -- скаламбурил я. -- Да, -- продолжал я, обращаясь к
Пардону, -- разумеется, я говорю по-русски. Видите ли, этот язык был в ходу
par excellence{11}, и гораздо более французского, во всяком случае, среди
земблянской знати и при Дворе. Теперь, конечно, все изменилось. Теперь
именно в низших сословиях силком насаждают русскую речь.

-- Но ведь и мы пытаемся преподавать в школах русский язык, -- сказал
"розовый".