Чтение 44–й страницы книги ~Затерянные в океане~

свет погас!

Он исчез внезапно, на глазах у матросов, не сводивших с него взгляда.
Свет гаснул не постепенно, как бледнеет и тает, скрываясь из виду, звезда,
-- нет, он потух сразу, как если бы кто быстро задул его.

"Словно бочку соленой воды опрокинули на камбузную плиту",--вспоминал
один матрос, увидевший исчезновение огня.

Едва свет погас, гребцы тотчас же отшвырнули весла и бросили руль.
Стоит ли дальше вести плот? Ни луны, ни звезд на небе. Огонек был их
единственной путеводной звездой, и, когда он исчез, они не имели ни
малейшего понятия, куда держать курс. Ветер то и дело менял направление, но
даже если бы он дул все время в одну сторону, всякий знал, как ненадежно ему
доверяться, особенно с таким парусом и рулем!

Если и прежде матросы были почти убеждены, что преследуют в океане
блуждающий огонек, и готовы были бросить погоню, то теперь стоило только ему
погаснуть, как ночное плавание прекратилось.

Отчаяние вновь овладело матросами, и с дикими, злобными проклятиями они
бросили парус на произвол судьбы--пусть ветры несут их по волнам, в любое
место на океане, где, по воле рока, их злосчастная доля завершится
мучительной агонией!

Глава LXXVI. ТЬМА КРОМЕШНАЯ

Ночь была темная -- как образно говорят испанцы, "словно горшок дегтя".

Трудно было представить себе, что она станет еще темней. И все же
вскоре с воды тихо поднялся густой туман, окутавший большой плот.

В таком мраке ничего нельзя было разглядеть--даже огонек, если бы он и
загорелся вновь.

Пока не было тумана, они все высматривали огонек: то один, то другой
вставал на вахту, с отчаянной надеждой ожидая, не зажжется ли он вновь. Но
по мере того как воздух все больше насыщался испарениями, это мрачное
упорство понемногу ослабевало и под конец покинуло их.

К полуночи туман настолько сгустился, что ничего не стало видно на
расстоянии и шести футов. Люди на плоту смутно различали только своих самых
ближайших соседей, да и то словно сквозь прозрачную серую пелену.

Но темнота не мешала им разговаривать. Так как вместе с призрачным
огоньком погасла всякая надежда на помощь, естественно, их мысли должны были
направиться по другому руслу. Матросы вспомнили о той драме, от которой их
так неожиданно отвлекли.

Голод, жгучий, нестерпимый голод, заставил их перенестись мысленно к
сцене, которую так и не удалось закончить должным образом, чему помешал
блеснувший впереди обманчивый свет. И теперь моряки задумались над тем, как
по-иному сложилось бы все, не сделайся они жертвой миража.

Вот что занимало их мысли и служило темой для разговоров. И в этот
торжественный, полуночный час, в туманной мгле, мрачно нависшей над
бездонной пучиной, они снова принялись обсуждать страшный вопрос: "Кто
следующий?"

Прийти к решению теперь, казалось, уже не так трудно, как прежде.

Большая часть матросов надумала, какого держаться курса. О том, чтобы
опять бросать жребий, и речи не было. Да и к чему? Они уже прошли через это.
Ну, а если те двое еще не свели счеты до конца, то, без сомнения, дело
должно решиться только между ними. Тут и спорить не о чем.

Все единогласно заявили, что на съедение изголодавшимся скитальцам
пойдет либо Легро, либо О'Горман. Иными словами, надо снова продолжать
поединок, который так неожиданно пришлось отложить.

Пожалуй, такое решение вряд ли можно признать несправедливым, разве
только по отношению к ирландцу. В тот момент, когда ему помешали, победа
была уже за ним. Будь у него еще полсекунды--враг лежал бы бездыханным у его
ног.

Любой третейский суд вынес бы решение в пользу О'Гормона и, быть может,
избавил бы его от дальнейшей необходимости рисковать жизнью. Но здесь, где
судьями выступали жертвы кораблекрушения, разбойничья шайка с невольничьего
судна, причем добрая половина склонялась на сторону его противника, приговор
был иной.

Большинством голосов постановили: поединок между ирландцем и Легро
начнется снова и закончится только со смертью одного из участников.

Впрочем, сейчас нельзя было возобновить схватку: мешали ночь и мрак. Но
с первыми же солнечными лучами смертный бой возобновится.

Порешив таким образом, бывшие матросы с "Пандоры" улеглись отдыхать.
Правда, спалось им не так покойно, как на баке невольничьего судна. Жажда,
голод, страх перед беспросветным будущим, не говоря уже о жестком
ложе,--плохие спутники для сна. Да и измучены были матросы и телом и духом
почти до полного изнеможения.

Некоторые спали. Они заснули бы даже в преддверии ада, у врат Плутона,
под вой Цербера, раздающийся прямо у них над ухом.

Лишь немногие не могли или не хотели уснуть. Всю ночь напролет то один,
то другой, а иногда и двое сразу, бродили по плоту или ползали по доскам,
едва ли сознавая толком, что делают. Просто чудо, как эти люди не свалились
за борт -- ведь они были, в полном смысле слова, почти лунатиками. Но,
несмотря на всю неестественность движений, им как-то удавалось удерживаться
на плоту. Бултыхнуться через край -- значило бы прямехонько угодить головой
в пасть акул, которые уже поджидали, готовясь растерзать жертву своими
острыми зубами. Быть может, сохранять равновесие этим бессонным скитальцам
помогал какой-то инстинкт или же смутное предчувствие опасности.

Глава LXXVII. ТАЙНЫЙ СГОВОР

Большинство матросов задремали, но тишины, полной, глубокой тишины, все
еще не было. Временами слышался то шепот ветра, шелестевшего в поднятом
парусе, то слабый плеск волн, рассекаемых тяжелыми бревнами плота.

Звуки эти перемежались с шумным дыханием спящих: кто ненароком
всхрапнет, кто пробормочет что-то--непроизвольные речи человека, которому
снится страшный сон.

Изредка раздавался шум совсем иного рода. Это несколько отверженных,
которым не удалось заснуть, завели короткий разговор. Или же кто-нибудь,
спросонок наткнувшись на распростертое тело сотоварища и нарушив его
сладостный отдых, вернул несчастного к сознанию мучительной
действительности, от которой тот искал забвения во сне.

Обычно в таких случаях затевалась злобная перебранка. Угрозы, проклятия
градом сыпались с языка и у разбуженного и у того, кто его потревожил. И
вслед за тем оба, все еще ворча, умолкали.

В этот час, когда ночь всего темнее, а туман гуще, два матроса
примостились у подножия мачты: впрочем, заметить их можно было, только
подойдя вплотную.

Согнувшись в три погибели, на коленях, подавшись туловищем вперед, они
упирались в доски обеими руками.

Поза была явно неподходящая для отдыха. И в самом деле, если бы
кто-нибудь понаблюдал за ними или подслушал их тихий разговор, он понял бы,
что помыслы этих людей далеки от сна.

Но кто мог увидеть их в этой кромешной тьме? Правда, некоторые их
спутники лежали всего в нескольких футах, но они либо спали, либо находились
слишком далеко, чтобы расслышать шепот этих двух матросов.

А те продолжали разговаривать чуть слышно, поочередно подставляя губы к
самому уху собеседника. И пока они шептались, по выражению их взглядов можно
было догадаться, о чем -- или, вернее, о ком -- идет речь.

Речь шла о человеке, который лежал, растянувшись во весь рост на
бревнах, неподалеку от мачты и как будто спал. Да он и в самом деле крепко
спал: оглушительный храп вырывался временами из его рта.

Этот спящий, так шумно храпевший матрос был ирландец О'Горман -- один
из участников прерванной дуэли, которая должна была возобновиться на
рассвете. Какие бы злодейства ни совершил он за свою жизнь (а за ним
числилось немало грехов, ведь мы назвали его только наименее преступным из
всей этой злодейской шайки!), трусом он, во всяком случае, не был. Если
человек может так крепко спать, зная, что ждет его при пробуждении, значит,
он храбр и не боится смерти.

Два матроса у мачты не сводили с него глаз. Однако они не могли
отчетливо разглядеть лежащего. Сквозь белую пелену тумана смутно
вырисовывалось человеческое тело, раскинувшееся на досках, причем видны были
только нижняя часть туловища и ноги. Впрочем, даже при свете дня им не
удалось бы увидеть отсюда его плечи и голову: их заслоняла пустая бочка
из-под рома, о которой мы уже говорили.

Пока в бочке оставалась хоть капля, ирландец больше всех увеселял себя
этим напитком: теперь же, когда ром был распит, возможно, самый запах
спиртного привлек сюда матроса, подыскивавшего местечко для отдыха.

Так или иначе, оно должно было стать его последним приютом в жизни.
Волей жестокого рока О'Горману не суждено уже было проснуться!

Такова была судьба, которую готовили ему два притаившихся у мачты
матроса.

-- Вот здорово спит! -- шепнул один из них на ухо другому.--Слышишь,
как храпит? Черт побери! Чисто боров!

-- Да, спит, хоть из пушки стреляй! -- подтвердил другой.

-- Это хорошо! -- тихонько сказал первый матрос, многозначительно пожав
плечами.-- Если обладим дельце как следует, ему уж тогда не очухаться...
Верно говорю, парень?

-- Как скажешь, так и сделаю, -- заявил другой. -- Да что нужно-то?

-- Главное -- без шума. Стукни разок -- и готово! Только это надо
умеючи. Пырнешь его ножом прямехонько в сердце--он и не шевельнется. Сам не
заметит, как очутится на том свете. Даже зависть берет, как подумаю, что он
так легко отделается от всей этой чепухи!

-- Как бы шуму-то не вышло!

-- Да это легче легкого -- не труднее, чем бултыхнуться за борт.