сослуживца, - это же дезертирство! Ибо остановившимся от ужаса взглядом он
уже водил по совершенно пустым залам их посольства-и все это по вине таких
чиновников, как тот, которого он только что распек. Какая катастрофа,
никто не пришел! Со страху он всюду прибегал первым. Он не знал ни
усталости, ни колебаний, ни досады. Кто выполняет свой долг, тому никогда
не скучно. Один у него был недостаток. Его вежливость. Хотел одарить ею
всех, с каждым минуточку поболтать, кое с кем подольше. Кого выбрать? И,
терзаясь, носился из угла в угол залы, высматривал, морщил лоб, вспоминая,
не забыл ли кого. А время неслось, словно поток.
густыми бровями и чернотой карих глазах светилась мука, когда он, мчась к
какой-нибудь важной особе, проскакивал мимо, правда, не таких важных, для
которых, однако, надо было тоже найти словечко, кожа, побуревшая от
вечного беспокойства, руки, готовые с лучшими намерениями прийти на
помощь, если язык, слишком быстро тараторивший, заносил его с разбегу на
какую-нибудь сомнительную тему, - все это теперь пошло в дело в комнатах
Штемлеров, да еще полным ходом, так как было страшно поздно. Но,
оглядевшись, он немного поостыл. Иностранцев не было. Так что он мог
начать обход поспокойнее.
им, слезливо улыбнувшись, словно прощался с кем-то, отер щеки, приблизился
и сказал несколько слов о болезни маршала сейма. Тот, однако, был
закадычным другом Костопольского, который потому и располагал новостями
посвежее. Дикерт слегка смешался, снова схватился за платок и, пока
Костопольский говорил, держал его в воздухе, словно сдаваясь, вывесил
флаг, потом едва коснулся им лица. Ему можно было и отойти, но таково уж
лицемерие светских ситуаций. Ничто его больше уже не удерживало. Каждый
сообщил, что знал. Легко сказать-оставить его, но с каким впечатлением!
Вот именно это, то есть завершение разговора, у Дикерта получалось
неважно. Он смотрел правде в глаза-меня парализует "до свидания"! -
жаловался он. Ежесекундно откладывал и откладывал, но никак не мог
закруглить. Боже упаси приблизиться ему к прощанью.
приносил, и что слышал. Он понимал, разговоры на приемах иными быть не
могут. Он первый ретировался всякий раз, когда в таких обстоятельствах
сталкивался с оригинальностью. Как знать, не огорчался ли даже, как если
бы прочитал дипломатическое донесение, написанное слишком самостоятельным
языком. Он верил в сношения между учреждениями, в общую форму, в
одинаковость чиновничьего языка. Министерство было для него братством, но
не забегай вперед. Он склонял голову перед этим правилом и равнялся на
других. На низших, а нередко и на высших, блеск которых обратился в дела,
а не в слова. Он страдал от этой банальности. Никогда не переходил ее
границ.
чтобы никому не дать постичь его личных качеств. И они оставались под
сомнением. Что было у Дикерта под его мелкостью, кто мог об этом
догадаться? Такие, как он, оценивали друг друга лишь в своем кругу, будто
масоны. Фасад у них был гладкий.
растекался вширь. Он никогда не позволил бы себе выделиться среди
товарищей, так что подходил к людям с никчемными разговорами. Словно актер
на сцене, который, манипулируя пустым кувшином, делает вид, что наливает.
Откуда он знает, что уже хватит? И я этого не знаю, думал о себе Дикерт.
Только ни за что не высовываться, вздыхал он, а как бы мне хотелось
наполнить кувшин!
снились какие-то трогательные сны, и он вытягивал перед собой руки.
Какая-то затхлость! Где же те разговоры, которые он вел с друзьями в
деревне много лет назад. Да и сейчас ему случается интеллигентно поболтать
со старыми приятелями.
скрывал это. Ум у него был на потом. А пока он лишь следил, чтобы не
сморозить чего-нибудь. Так легко запутаться. Но это ему не грозило. Не
потому даже, что Дикерт так строго следил за собой, а потому, что он так
горячо верил. В учреждение! Мысль, что он в нем, никогда Дикерта не
покидала.
положением. С тех пор, как семь лет назад, поступив служить, он
прикоснулся к нему, это ощущение поселилось в его сердце. И так у них у
всех. Казалось, это любовники учреждения.
если оно благоволило к ним, если бы оно их бросило, это повергло бы их в
отчаяние.
Поднес цветок к глазам, затем дунул в лепестки, бросил. - Его взяли утром,
где-то на Лешно', со всей группой. Не вернулся к обеду, но такое
случается. Вечером дал знать. Он на Даниловичевской улице.
Дикерта, чтобы не ожидать его ареста.
не будет.
Он сжал губы.
Мать не оставит меня в покое.
неприятности.
могут быть неприятности. С Болдажевской?
неприятности! С пятого на десятое он знал, что Скирлинский считает себя ее
женихом. Хочет чем-то отличаться от других. Это пожалуйста. Но чтобы
переживать! Ельский подтвердил:
боишься, если следствие начнется, нельзя будет дать ему обратный ход? Что
ты вообще знаешь об этом деле?
брата можно будет вытащить. Но с трудом. Мечтал он только об одном. Пусть
бы улики оказались настолько серьезными, что единственным выходом станет
заграница.
духовно он уже был довольно далек от него, так пусть же отправится
подальше с этим своим коммунизмом. Лишь бы не здесь, не на месте. Во
многих отношениях это было бы делом щекотливым. Да еще и под одной крышей.
толком не представляю где, шьется с самыми худшими элементами, только что
домой всего этого не тащит.
думаешь, мать знает? Или отец?
постоянно же. Никакой от этого пользы, никакого спокойствия, так что ему
не в чем было себя упрекнуть.
книг, так ведь нелегальную литературу не узнаешь по внешнему ее виду.
Но-ты же знаешь нашу квартиру! Безнадежно. Тысячи комнат, антресолей,
шкафы в коридорах. Бог ты мой! - И вдруг, уже не в силах скрывать дольше
то, что его по-настоящему беспокоило, но не оттого, что беспокойство это
сейчас так возросло, а оттого, что все остальное в этот миг ушло на задний
план, он вздохнул: - Что теперь будет с моим Лондоном?
их группы. Мол, на такую должность опять подошел один из них. Тридцать
пять лет, советник в посольстве, да еще где!
вину. Отец в политику не вмешивался. Я! Весь университет прошел без
пятнышка! Не влез ни в одно правление, не запачкался никакой дружбой. А он
взял и все это пустил по ветру. - Дикерт преувеличивал и сам знал об этом.
Ельский, которому надо было бы его утешить, молчал. Дикерт поторопил его:
- Как ты думаешь?
расставлял братьев. Сказал тогда, что его специальность-исследовать пути
проникновения коммунистических идей в учреждения. Если у министерства
возникнут сомнения относительно Дикерта, то именно у Козица спросят, как
обстоят дела. И тут-то, поскольку советник Дикерт вызывал у того
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Никитин Юрий
Никитин Юрий
Муркок Майкл