Чтение 44–й страницы книги ~Ремесло~

Его лицо выражало напряженную работу мысли.
Глаза округлились. На щеках выступили багровые
пятна. Наконец он воскликнул:

-- Ты оставил рефлектор, мерзавец! Ты кинул
палку, сволочь, и удрал!

Я добавил:

-- А над рефлектором болталась штора...

-- Тихо, -- скачал Мокер, -- официант поглядывает.

-- Клал я на официанта, -- выкрикнул Баскин,

-- задушу гада!..
Дроздов повторял:

-- Старички! Старички! Я был в невменяемом
состоянии... Я, можно сказать, впервые полюбил...
Я бешено увлекся...
Баскин издал глухое рычание,
Я спросил у Мокера:

-- Хоть компьютер-то был застрахован?

-- Как тебе сказать?.. В принципе.. -- начал
Мокер и осекся.
Рычание Баскина перешло в короткий дребезжащий
смешок.
Тогда я сказал:

-- Нужно выпить. Нужно выпить. Нужно выпить.
А то будут жертвы. Необходимо выпить и мирно
разойтись. Хотя бы на время. Иначе я задушу Мокера,
а Эрик -- Левку...

-- Сбегать? -- коротко предложил Дроздов.

-- Я пойду с тобой, -- вызвался Мокер.
Кажется, впервые он решил совершить нечто
будничное и заурядное. А может, боялся с нами
оставаться. Не знаю...

Мы собрали по доллару. Виля с Дроздовым ушли.

Говорить было не о чем. Эрик решил позвонить
жене. Через минуту он вернулся и сказал:

-- Я пойду.

Затем подозвал официанта и уплатил. Мы даже
не попрощались. Я посидел минуты две и тоже решил
уйти. Пить мне не стоило. В час мы должны были
увидеться с Линн Фарбер...

Я вышел на Бродвей. Прямо на тротуаре были
разложены сумки и зонтики. Огромный негр, стоя
возле ящика из-под радиолы, тасовал сверкающие
глянцевые карты.

Дым от уличных жаровен поднимался к небу.
Из порнографических лавок доносился запах карамели.
Бесчисленные транзисторы наполняли воздух
пульсирующими звуками джаза.

Я шел сквозь гул и крики. Я был частью толпы
и все же ощущал себя посторонним. А может быть,
все здесь испытывали нечто подобное? Может быть,
в этом и заключается главный секрет Америки? В
умении каждого быть одним из многих? И сохранять
при этом то, что дорого ему одному?..

Сегодня я готов был раствориться в этой толпе.
Но уже завтра все может быть по-другому,

Потому что долгие годы я всего лишь боролся
за жизнь и рассудок. В этом мне помогал инстинкт
самосохранения. И может быть, еще сегодня я дорожу
жизнью как таковой. Но уже завтра мне придется
думать о будущем.

Да, я мечтал породниться с Америкой. Однако
не хотел, чтобы меня любили. И еще меньше хотел,
чтобы терпели, не любя.

Я мечтал о человеческом равнодушии. О той
глубокой безучастности, которая служит единственной
формой неоспоримого признания. Смогу ли я добиться этого?

Недостаточно полюбить этот город, сохранивший
мне жизнь. Теперь мне бы хотелось достичь равнодушия к нему...

Я остановился перед витриной магазина "Барнис".
Лица манекенов светились безучастностью и равнодушием.

Я постоял еще минуту и снова оказался в толпе.
Она поглотила меня без всякого любопытства. Воздух
был сыроватым и теплым. Из-под асфальта доносился
грохот сабвея. Боковые улицы казались неожиданно
пустынными. В тупике неловко разворачивался грузовик.

Я двинулся вперед, разглядывая тех, кому шел
навстречу.

Нью-Йорк.

1984 г.