с песком для защиты таиландских стрелков. В одном месте стена обрывалась,
там через речку был перекинут мост. На другой стороне реки были вьетнамские
части, также невидимые: их позиции были отлично замаскированы. Но сомнений
не оставалось: кто бы ни вступил на мост, невидимые вьетнамцы тотчас бы
открыли огонь.
цыпочки. Франц, припав к щели между двумя мешками, тоже попытался что-то
увидеть. Но не успел: его сразу же оттеснил один из фотографов,
чувствовавший себя в большем праве занять это место.
ворон, сидело семь фотографов, вперив взгляд в другой берег.
рту широкую трубу и на кхмерском языке прокричала тем, кто был на другой
стороне реки: Здесь врачи; они просят разрешить им вступить на территорию
Камбоджи и оказать там медицинскую помощь; их намерения не имеют ничего
общего с политическим вмешательством; ими руководит лишь беспокойство за
жизни людей.
абсолютная, что на всех напала тоска. Эту тишину нарушало лишь щелканье
фотоаппаратов, походившее на пение какого-то заморского насекомого.
концу. Вокруг Европы границы тишины смыкаются, и пространство, на котором
совершается Великий Поход, всего лишь маленький помост посреди планеты.
Толпы, что некогда теснились вокруг помоста, уже давно рассеялись, и Великий
Поход продолжается в одиночестве и без зрителей. Да, говорит себе Франц,
Великий Поход продолжается, невзирая на равнодушие мира, но становится
нервозным и чахоточным: вчера против американцев, оккупирующих Вьетнам,
сегодня против Вьетнама, оккупирующего Камбоджу, вчера за Израиль, сегодня
за палестинцев, вчера за Кубу, завтра против Кубы, но всегда против Америки;
во все времена против бойни и во все времена в поддержку другой бойни;
Европа марширует, и для того, чтобы поспеть за ритмом событий и ни одно не
пропустить, ее шаг чем дальше, тем больше ускоряется, и Великий Поход
становится походом подпрыгивающих, спешащих людей, а сцена - все
сокращается, пока в один прекрасный день не стянется в ничтожную
безразмерную точку.
снова отозвалась невообразимая и беспредельно равнодушная тишина.
лицу, как пощечина. И певец с белым флагом, и американская актриса были
подавленны, растерянны и, похоже, не знали, что делать дальше.
вовсе не отделяло его от них, не наполняло иронией, напротив, именно сейчас
он испытывал к ним бесконечную любовь, какую мы испытываем к людям
осужденным. Да, Великий Поход близится к концу, но разве это повод для
Франца предать его? Разве его собственная жизнь также не близится к концу?
Надо ли смеяться над эксгибиционизмом тех, кто сопровождал мужественных
врачей к границе? Что могут делать все эти люди, кроме как разыгрывать
спектакль? Есть ли у них лучший выбор?
по сбору подписей в защиту политзаключенных в Праге. Он прекрасно понимал,
что эта кампания заключенным не принесет пользы. Его истинной целью было не
освободить заключенных, а показать, что есть еще люди, которые не испытывают
страха. То, что он делал, был спектакль. По у него не было иной возможности.
У него не было выбора между поступком и театральным действом. У него был
выбор: или разыграть спектакль, или бездействовать. Существуют ситуации,
когда люди обречены разыгрывать спектакль. Их борьба с молчаливой силой (с
молчаливой силой на другой стороне реки, с полицией, превращенной в
молчаливые микрофоны в стене) есть борьба театральной труппы, которая
отважилась сразиться с армией.
тишине на другой стороне реки.
бешенство. Он стоял чуть в стороне от моста, разделявшего Таиланд и
Камбоджу, и вдруг загорелся неодолимым желанием взбежать па пего, огласить
небо ужасной бранью и умереть в бесконечном гудении пуль.
напоминает нам о сыне Сталина, который бросился на заряженную электрическим
током проволоку, чтобы покончить с собой, когда не стало сил смотреть, как
полюсы человеческого существования вплотную приблизились друг к другу, и
потому уже не было разницы между возвышенным и низким, между ангелом и
мухой, между Богом и говном.
комичному тщеславию марширующих в нем, что блистательный шум европейской
истории умирает в беспредельной тишине, и потому уже нет разницы между
историей и молчанием. В эту минуту он хотел положить на весы свою
собственную жизнь, чтобы доказать, что Великий Поход весит больше, чем
говно.
было говно, на другую - сын Сталина налег всей своей тяжестью, и весы не
покачнулись.
всеми остальными, гуськом направлявшимися к автобусам.
разделить на четыре категории согласно тому, под какого рода взглядом мы
хотим жить.
глаз, иными словами - о взгляде публики. Это случай немецкого певца,
американской актрисы, а также редактора с большой бородой. Он привык к своим
читателям, и когда однажды русские закрыли его еженедельник, у него возникло
ощущение, будто он очутился во стократно разреженном воздухе. Никто не мог
заменить ему взгляд незнакомых глаз. Ему казалось, он задохнется. Но в один
прекрасный день он понял, что на каждом шагу его преследует полиция, что
прослушивают его телефонные разговоры и даже тайно фотографируют на улице.
Анонимные глаза вдруг стали повсюду сопровождать его, и он снова мог дышать!
Он был счастлив! Он театрально обращал свои речи к микрофонам в стене. В
полиции он обрел утраченную публику.
знакомых глаз. Это неутомимые устроители коктейлей и ужинов. Они счастливее
людей первой категории, ибо те, когда теряют публику, испытывают ощущение,
будто в зале их жизни погасли лампы. Почти с каждым из них такое случается
раньше или позже. Люди второй категории, напротив, уж каким-никаким нужным
взглядом сумеют разжиться всегда. К ним относится Мария-Клод и ее дочь.
любимого человека. Их положение столь же небезопасно, как и положение людей
первой категории. Однажды глаза любимого человека закроются, и в зале
наступит тьма. К таким людям относятся Тереза и Томаш.
взглядом отсутствующих людей. Это мечтатели. Например, Франц. Он ехал к
камбоджийским границам исключительно ради Сабины. Автобус трясется по
таиландской дороге, а он чувствует, как в него впивается ее долгий взгляд.
обрадуется, что у него, как и у отца, библейское имя. [Томаш - библ. Фома;
Шимон - библ. Симон.]) Глаза, о которых он мечтает, это глаза Томаша. После
того как он ввязался в кампанию по сбору подписей, его выгнали из
университета. Девушка, с которой он встречался, была племянницей
деревенского приходского священника. Он женился на ней, стал трактористом в
кооперативе, верующим католиком и отцом. Потом от кого-то узнал, что Томаш
тоже живет в деревне, и возрадовался: судьба расположила их жизни в
симметрии! Это вдохновило его написать письмо. Ответа он не ждал. Хотел
только, чтобы Томаш окинул его жизнь своим взглядом.
никогда не любил матери. С детства он искал отца. Он готов был поверить, что
несправедливость, причиненная отцу, предваряет и объясняет несправедливость,
какую отец допускает по отношению к нему. Он никогда не держал сердца на
отца, поскольку не хотел стать союзником матери, неустанно очернявшей его.
уехал учиться в Прагу. В ту пору Томаш уже мыл окна. Шимон нередко поджидал
его на улице, чтобы разыграть случайную встречу. Но отец так ни разу и не
остановился потолковать с ним.
той причине, что его судьба напоминала ему судьбу отца. Редактор никогда не
слышал имени Томаша. Статья об Эдипе была забыта, и редактор узнал о ней
только от Шимона, который попросил его пойти и уговорить Томаша подписать
петицию. Редактор согласился лишь потому, что хотел доставить радость парню,
которого любил.
тогдашнего волнения. Отцу он явно не нравился. Зато отец нравился ему. Он