Чтение 44–й страницы книги ~Киноповести~

улыбнулась мне самым приветливым образом:

- Пожалуйста, фру Ларссон, что угодно. С удовольствием!..

Потом с работы приехал Эдик, и я кормила его в столовой разными
разностями и его любимыми пирожками с капустой. Сама я почти не ела,
только прихлебывала сильно разбавленный тоником джин.

- Чудесные пирожки! - Сказал Эдик. - Кажется, я становлюсь
начальником отдела.

- Ура! - Я торжественно приподняла свой слабенький дринк. - Я так за
тебя рада!..

- Это в равной степени касается и тебя. Я получу довольно ощутимую
прибавку, и мы, наконец, сможем...

- Купить тур в советский союз! - Обрадовалась я.

- Можно. Хотя я бы сделал лучше внеочередной взнос за дом. Это будет
практичнее, если смотреть в будущее.

- Но мы и так уже полтора года оттягиваем поздку в Ленинград. - Я
расстроилась и маханула чуть ли не полстакана.

- Ты неисправима, - огорчился Эдик. - Если в прошлом году тебе не
захотелось бы иметь свою машину - мы бы поехали в россию. Пожалуйста, не
пей больше.

- Я - пью?! Это называется "пить"? Я сижу и прихлебываю почти чистый
тоник! На, попробуй!..

- Спасибо, я не хочу. Спасибо, я же сказал тебе... Я тебе верю. Не
нервничай. И еще. У меня к тебе маленькая просьба: родная моя, не бери
больше соль у фру хельстрем. И вообще, не проси у нее ничего. И ни у кого.
Никогда. Я тебе уже несколько раз говорил - у нас это не принято. Наши
проблемы - это наши проблемы, и никто не обязан...

- Ах, сука! - Возмутилась я.

- Я еще не закончил, - твердо сказал Эдик, и я на секунду заткнулась.
- Твоя очаровательная, чисто русская непосредственность здесь может быть
неверно понята.

Я залпом допила стакан, стукнула им по столу и автоматически перешла
на наш великий и могучий:

- Но я же попросила у этой стервы всего лишь щепотку соли, едрена
мать!!! Совесть у нее есть?!

- Каждый народ имеет свои национальные особенности, - тоже по-русски
мягко попытался сказать Эдик, но меня уже было не остановить. А может
быть, я была слегка поддавши...

- Вот это верно! Вот это верно!.. Мать вашу с вашими национальными
особенностями!.. В Ленинграде мне и в голову бы не пришло - удобно или
неудобно попросить у соседки щепотку соли или кусок хлеба! Или перехватить
пятерку до получки!.. В гробу и в белых тапочках я имела в виду такие
национальные особенности, когда все вокруг улыбаются, а сами прикидывают -
куда бы пнуть побольнее!

- Не сердись, моя дорогая, - тихо сказал Эдик и убрал со стола
бутылку с джином. - Не расстраивайся.

Ночью в спальне мы лежали каждый под своим одеялом. Эдик читал. Я
смотрела в потолок. Рядом со мной посапывала Фрося.

Потом Эдик отложил газету и выключил свет у себя над головой.

- Что тебе сказал доктор? - Спросил он.

- Сказал, что у меня, как ему кажется, все в порядке. И хотел
посмотреть тебя...

- Вот как? Странно...

- Ничего странного, - я тоже выключила свой свет. - Когда муж и жена
хотят иметь детей и у них что-то не ладится - проверять нужно обоих.

- Ну, хорошо, хорошо, - примирительно прошептал он и попытался меня
обнять.

Угрожающе зарычала на него маленькая Фрося.

- Ты не могла бы выставить Фросю за дверь? - Спросил Эдик.

- Не надо, эдинька... У меня был сегодня очень тяжелый день, -
сказала я и прижала к себе Фросю.

Эдик молча встал, собрал свою постель и ушел спать в кабинет.

Мы с Фросей поцеловались и заснули...

В воскресенье у нас на участке перед домом было все, как в
заграничном фильме: стояли машины приехавших к нам гостей, а их владельцы,
с женами и детьми, - все одетые в белые или очень светлые шмотки, -
попивали свои аперитивчики. Женщины, сидя в садовых плетеных креслицах,
мужчины - стоя, сгруппировавшись возле Эдварда.

Сам же Эдвард в фартуке и перчатках шуровал около большого гриля и
жарил куски оленины, переворачивая их на решетке двумя длинными большими
вилками.

Еще до приезда гостей я все приготовила - и гриль, и мясо, и специи,
и столик с напитками для взрослых, отдельный столик со сладостями для
детворы, и, конечно, самовар - гордость любого шведа, побывавшего в
россии!

Почти всех мужиков я знала еще по двум последним инрыбпромовским
выставкам в Ленинграде. С их женами перезнакомилась уже здесь и теперь, на
правах хозяйки дома, в поте лица своего вкалывала массовиком-затейником с
детворой, которой набралось десятка полтора. От четырех до двенадцати лет.

На нервной почве мне ничего толкового в голову не пришло, и
единственное, чем я могла их занять, это самой кретинской игрой в мире -
перетягиванием каната! Но как ни странно, это оказалось именно то, что
нужно. Мы разделились на две команды - я с малышней на одном конце
веревки, старший сын Гюнвальда и еще несколько ребятишек - на другом, и
стали перетягивать друг друга, падая и кувыркаясь, вскакивая на ноги и тут
же бросаясь в новую схватку...

Я и сама так завелась, что ни черта вокруг себя не видела! Ни того,
как за мной нехорошим глазом следил уже сильно поддавший Гюнвальд, ни как
кружились мужики вокруг господина турреля, одного из директоров фирмы, ни
как с тревогой смотрела на наши варварские игры беременная четвертым
ребенком жена Гюнвальда. Она сидела в плетеном креслице с мороженым в
руке, и когда рука уставала, она ставила вазочку с мороженым себе на
огромный живот.

- Э-э-эй, ухнем!.. - Запевала я, стараясь придать своей команде некий
ритм борьбы. - Еще ра-а-зик, еще раз! Э-э-эй, ухнем!

И мои маленькие шведы, ни фига не понимая, яростно вопили русское
слово "ухнем!!!" И таскали на этом дурацком канате друг друга по всему
участку. А вокруг нас моталась Фрося и лаяла как сумасшедшая!

Женщины нам аплодировали, мужчины подбадривали воплями.

Кончилось это тем, что мы с малышней поднатужились, поднапружились,
перетянули своих противников и завалились все в одну кучу-малу. Хохот,
крики восторга, визг!.. Где победители, где побежденные?!

Я еле выбралась из-под груды маленьких тел и увидела, что платье мое
пришло в полную негодность - все в зелени травы, а на животе огромное
коричневое пятно.

- Кошмар! - Ужаснулась я.

- Это мой шоколад, - объяснил мне один из малышей. - Когда мы падали,
он у меня изо рта выскочил.

- Не огорчайся. Сейчас я переоденусь и принесу тебе другую шоколадку.

Наверху, в спальне я быстро сбросила замызганное платье, осталась в
одних трусиках (лифчики здесь я совсем разучилась носить), открыла шкаф и
достала оттуда летние джинсы и светлую кофточку. И наткнулась на давно
припрятанную бутылку с остатками джина. Взяла ее - ну, совсем на донышке!
- И прямо из горла прикончила.

И вдруг услышала шаги на лестнице. Не хватает еще, чтобы Эдик увидел
эту мою заначку! Я сунула бутылку под кровать и крикнула:

- Эдик, ты? - И обернулась.

В дверях спальни тяжело дышал пьяный Гюнвальд Ренн.

Я испугалась, схватила джинсы, прикрыла ими грудь.

- Ты что?! Уйди сейчас же! Не видишь, переодеваюсь!.. - Я и не
заметила, что в растерянности и испуге стала говорить по-русски.

Огромный Гюнвальд прикрыл дверь и молча, не сводя с меня глаз, стал
расстегивать брюки.

- Что ты делаешь?.. - Я даже кричать не могла. Окно спальни было
открыто и меня могли услышать в саду. - Прекрати сейчас же!..

Я попыталась проскользнуть мимо него к двери, но он перехватил меня,
вырвал джинсы и стал осыпать меня поцелуями.

- Пусти!.. Отвяжись, дурак пьяный!.. Отпусти меня!..

- Я тебе заплачу!.. - Бормотал он и тащил меня к постели. - Я тебе
заплачу даже больше, чем платил тогда в Ленинграде! Надеюсь, ты помнишь,
сколько я там тебе платил?!

- Отпусти, подонок! Мразь!.. Сволочь!.. - Он выламывал мне руки и
силы мои были уже на исходе. - Как ты можешь?!.. Ты же в моем доме! В моем
доме!..

- Это ты в моем доме! В моей стране!.. - Хрипел он, сдирая с меня
трусики. - Тем, что ты здесь живешь, ты обязана мне! Это я подложил тебя
под Эдварда, дрянь!.. Помнишь, кем ты была? Проститутка!!!

Он бросил меня на кровать и стал лихорадочно стаскивать с себя брюки.
На мгновение я высвободилась, случайно нащупала рукой бутылку из-под джина
у кровати и со всего размаха опустила ее на голову Гюнвальда Ренна.

Осколки брызнули словно от взрыва. Обливаясь кровью, гюнвальд обмяк и
стал оседать на пол.

Я вскочила, распахнула дверь спальни, выволокла эту бесчувственную