Чтение 44–й страницы книги ~Бессмертная трилогия~

- Благодарю вас.

- Но, признаюсь, - смущенно добавил Луначарский (он не любил отказывать),
- признаюсь, я не очень уверен, что товарищ Ленин даст согласие на ваш
гениальный проект. Владимир Ильич, видите ли, любит скрипку, рояль....

- Рояль - это интернациональная балалайка! - перебил возмущенный
композитор.

- Конечно, конечно. Н-н-но...

И народный комиссар беспомощно подергал свою рыжеватую бородку.

- Эту балалайку... с педалями... я уж, во всяком случае, перестрою.

- Пожалуйста, товарищ, пожалуйста.

Луначарский поднялся с кресла. Разгневанный Реварсавр также.

- Надеюсь, Совнарком не может мне этого запретить.

- Боже упаси!

- Прощайте.

- До свидания.

Анатолий Васильевич поспешил крепко-крепко пожать ему руку:

- Если вам, товарищ Реварсавр, понадобится от меня какая-нибудь бумажка
для революционной перестройки буржуазного рояля...

- Конечно, понадобится.

- Весь к вашим услугам.

- Премного благодарен.

Впоследствии, примерно года через полтора, я с друзьями-имажинистами - с
Есениным, с Шершеневичем, с Рюриком Ивневым и художником Жоржем Якуловым -
восторженно слушал в "Стойле Пегаса" ревопусы Реварсавра, написанные
специально для перенастроенного им рояля. Обычные человеческие пальцы были,
конечно, непригодны для исполнения ревмузыки. Поэтому наш имажинистский
композитор воспользовался небольшими садовыми граблями. Это не шутка и не
преувеличение. Это история и эпоха.

Свои ревопусы - N 1, N 2, N 3, N 4, N 5, N 6, N 7 и т, д. - Реварсавр
исполнял перед коллегией Наркомпроса.

- Ты, Арсений, сыграл все восемнадцать ревопусов?

- Конечно.

- Бисировал?

- Нет. Это было собрание невежд.

- Воображаю!

- Представь, Анатолий, у них у всех довольно быстро разболелись головы, -
он говорил мрачно, без юмора. - Они жрали пирамидон, как лошади.

- Несчастный идеалист! - воскликнул Есенин. - На кой черт ты попер к ним,
к этим чинушам?

- Понимаешь ли, Серега, Луначарский навыдавал мне столько внушительнейших
бумажек... Я хотел отблагодарить его.

- И отблагодарил? Своими ревопусами?

- А чем же еще? Не колбасой же и селедками!

- Да, к сожалению, продовольствием ты, милый, не очень богат.

- Но буду! Когда человечество поумнеет.

- А у Анатолия Васильевича тоже разболелась голова? - спросил Шершеневич.

- Вероятно. Но он держался довольно стойко. Человек тренированный.
Закаленный.

И глаза фавна сверкнули:

- На ваших стихах закалился.

Несколько позже Реварсавр (уже как Арсений Авраамов) написал книгу
"Воплощение" (об Есенине и обо мне). На первом листе в качество эпиграфа
было напечатано: "В вас веру мою исповедую".

1919 год

"В Архангельском районе противник превосходящими силами с артиллерийской
подготовкой ведет наступление на наши позиции".

"Одесса занята французами и добровольцами. Город разбит на четыре
участка: французский (156-я дивизия); африканский (зуавы), польский
(легионеры) и добровольческий".

"На Ревельском направлении появились на фронте новые белогвардейские
отряды в черных касках с белыми крестами. Эти отряды организованы местными
баронами при ближайшем участии англичан".

"Из Баку в Батум проследовал эшелон английских войск".

"Центром воссоздания белой России назначается Харьков".

"Для борьбы с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности
создается Московская Чрезвычайная Комиссия".

"Французский министр иностранных дел Пишон заявил: "Мы намерены
отстаивать в России наши права, нарушенные большевиками" ".

"Английские адмиралы заявили, что они будут без предупреждения
расстреливать всякое судно, имеющее на вымпеле красный флаг".

"В связи с чрезвычайным переполнением московских тюрем и тюремных больниц
сыпной тиф принял там эпидемический характер".

"Утвержден закон об учреждении Донского правительствующего Сената, две
трети которого составлены Красновым из бывших царских сенаторов".

"В Сибири, в каждой губернии Колчаком назначен генерал-губернатор из
старых царских генералов".

"Признать Советскую Республику угрожаемой по сыпному тифу".

"Запасы нефти на Московской электрической станции почти совершенно
иссякли".

"Установлено новое движение трамвайных вагонов. Линии 1,3,5,8,11,13,18 и
19 отменяются".

"Коллегия Горпродукта постановила продажу часов отменить".

"Работники Советской власти в провинции часто бывают в безвыходном
положении: надо представить смету в 10 экземплярах, а бумаги нет".

"Постановлено в Москве прекратить подачу потребителям электричества с 11
часов вечера".

"С 10 января хлеб в Петрограде выдается населению по прежней норме, то
есть по I категории по 1/2 фунта, по II - 1/4 и по III - 1/8 фунта на день".

"Объявляется на 5 и 6 января с, г, всеобщая обязательная повинность по
очистке площадей, улиц, тротуаров и бульваров Москвы от снега".

И так далее в том же роде.

Это из газет за первую неделю января.

Бонч-Бруевич рассказывает:

"В 1919 г, в Кремле красноармейцами был устроен
литературно-музыкально-вокальный вечер, на котором, между прочим, должна
была выступить артистка Гзовская. Ленин решил пойти послушать и пригласил
меня пойти вместе с ним. Мы сели в первый ряд.

Гзовская задорно объявила "Наш марш" Владимира Маяковского.

Артистка начала читать. То плавно ходя, то бросаясь по сцене, она
произносила слова этого необыкновенного марша:

Бейте в площади бунтов топот!

Выше, гордых голов гряда!

Мы разливом второго потопа

Перемоем миров города.

- Что за чепуха! - воскликнул Владимир Ильич. - Что это, "мартобря"
какое-то?..

И он насупился.

А та, не подозревая, какое впечатление стихи производят на Владимира
Ильича, которому она так тщательно и так изящно раскланивалась при всех
вызовах, искусно выводила:

Видите, скушно звезд небу!

Без него наши песни вьем.

Эй, Большая Медведица! требуй, чтоб на небо нас взяли живьем.

И после опять под марш:

Радости пей! Пой!

В жилах весна разлита.

Сердце, бей бой!

Грудь наша - медь литавр.

И остановилась. Все захлопали. Владимир Ильич закачал головой, явно
показывая отрицательное отношение. Он прямо смотрел на Гзовскую и не шевелил
пальцем.

- Ведь это же черт знает что такое! Требует, чтобы нас на небо взяли
живьем. Ведь надо же договориться до такой чепухи! Мы бьемся со всякими
предрассудками, а тут, подите пожалуйста, со сцены Кремлевского
красноармейского клуба нам читают такую ерунду.

И он поднялся.

- Незнаком я с этим поэтом, - отрывисто сказал Владимир Ильич, - и если
он все так пишет, его писания нам не по пути. И читать такие вещи на
красноармейских вечерах - это просто преступление. Надо всегда спрашивать
артистов, что они будут читать на бис. Она под такт прекрасно читает такую
сверхъестественную чепуху, что стыдно слушать! Ведь словечка понять нельзя,
тарарабумбия какая-то!

Все это он сказал вслух отчетливо, ясно и стал прощаться с устроителями
вечера, окружившими его плотным кольцом. Наступила неожиданная тишина, и он,
торопясь, прошел сплошной стеной красноармейцев к себе наверх в кабинет.

Владимир Ильич долго помнил этот вечер, и, когда его звали на тот или
другой концерт, он часто спрашивал: "А не будут ли там читать нам "Их
марш"?.." Его задевало, что словом "наш" Владимир Маяковский как бы
навязывал слушателям такое произведение, которое им не нужно.

Его отрицательное отношение к Маяковскому с тех пор осталось
непоколебимым на всю жизнь. Я помню, как кто-то упомянул при нем о
Маяковском. Он только кинул один вопрос: "Это автор "Их марша"?.." - и
тотчас же прервал разговор, как бы совсем не желая ничего больше знать об
этом глубоко не удовлетворявшем его поэте.