он же умный деловой человек, не канцелярская пробка, и даже добрый человек,
а заключённые никогда этого не оценят и никогда не узнают, кто не хотел
разрешить им ёлку, а кто разрешил.
спешил втолкнуться в вагон с другими москвичами, зашёл последний перед
смыком дверей и не старался захватить место, а взялся за столбик и смотрел
на своё мужественное неясно-отсвечивающее изображение в зеркальном стекле,
за которым проносилась чернота туннеля и бесконечные трубы с кабелем. Потом
он перевёл взгляд на молодую женщину, сидящую подле него. Она была одета
старательно, но недорого: в чёрной шубе из искусственного каракуля и в такой
же шапочке. На коленях у неё лежал туго набитый портфель. Климентьев
посмотрел на неё и подумал, что у неё приятное лицо, только утомлённое, и
необычный для молодых женщин взгляд, лишённый интереса к окружающему.
друг на друга столько, сколько без выражения задерживаются взгляды случайных
попутчиков. И за это время глаза женщины насторожились, как будто тревожный
неуверенный вопрос промелькнул в них. Климентьев, памятливый по своей
профессии на лица, при этом узнал женщину и не успел во взгляде скрыть, что
узнал, она же заметила его колебание и, видно, утвердилась в догадке.
Таганке.
смотрел в туннель, но уголком глаза чувствовал, как она смотрит. И тотчас
она решительно встала и подвинулась к нему, так что он был вынужден опять на
неё обернуться.
Потеряла всю независимость самостоятельной молодой женщины, едущей в метро,
и так это выглядело, будто она со своим тяжёлым портфелем собиралась
уступить место подполковнику. Над ней тяготел несчастный жребий всех жён
политических заключённых, то есть жён [врагов народа:] к кому б они ни
обращались, куда б ни приходили, где известно было их безудачливое
замужество -- они как бы влачили за собой несмываемый позор мужей, в глазах
всех они как бы делили тяжесть вины того чёрного злодея, кому однажды
неосторожно вверили свою судьбу. И женщины начинали ощущать себя
действительно виновными, какими сами [враги народа]- их обтерпевшиеся мужья,
напротив, себя не чувствовали.
начальник моего мужа? Я не ошибаюсь?
стояло множество всяких женщин, и он не видел ничего необыкновенного в их
зависимом робком виде. Но здесь, в метро, хотя спросила она в очень
осторожной форме, -- на глазах у всех эта просительная фигура женщины перед
ним выглядела неприлично.
за рукав посадить её.
настойчивым, почти фанатическим взглядом смотрела на подполковника. --
Скажите, почему уже целый год нет сви... не могу его увидеть? Когда же можно
будет, скажите?
шагов попасть в песчинку. Неделю назад из Тюремного Управления МГБ пришло
между другими разрешение зэ-ка Нержину на свидание с женой в воскресенье
двадцать пятого декабря тысяча девятьсот сорок девятого года в Лефортовской
тюрьме. Но при этом было примечание, что по адресу "до востребования", как
просил заключённый, посылать жене извещение о свидании запрещается.
пробормотал, что не знает. Климентьев, сам приученный тюремными уставами
никогда не открывать заключённым правды, не предполагал искренности и в них.
Нержин, конечно, знал, но не хотел сказать, и ясно было, почему не хотел --
по тому самому, почему Тюремное Управление не разрешало адресов "до
востребования": извещение о свидании посылалось открыткой. Там писалось:
"Вам разрешено свидание с вашим мужем в такой-то тюрьме". Мало того, что
адрес жены регистрировался в МГБ -- министерство добивалось, чтобы меньше
было охотниц получать эти открытки, чтоб о жёнах врагов народа было известно
всем их соседям, чтобы такие жёны были выявлены, изолированы и вокруг них
было бы создано здоровое общественное мнение. Жёны именно этого и боялись. А
у жены Нержина и фамилия была другая. Она явно скрывалась от МГБ. И
Климентьев сказал тогда Нержину, что, значит, свидания не будет. И не послал
извещения.
встала и стояла перед ним.
чтобы за грохотом услышала она одна.
лгала она.
последует за ним, то в вестибюле, где малолюдней, объяснить, что недопустимы
такие разговоры на внеслужебной почве.
смотрела в глаза подполковнику сухим, горячим, просящим, невменяемым
взглядом. Климентьев поразился этому взгляду -- какая сила приковала её с
таким упорством и с такой безнадёжностью к человеку, которого она годами не
видит и который только губит всю её жизнь?
ловя колебание в лице Климентьева.
в развитие "Постановления об укреплении тыла", наносился новый удар по
родственникам, уклоняющимся от дачи адресов. Бумагу эту майор Мышин
предполагал объявить заключённым в понедельник. Эта женщина, если не завтра
и если не даст адреса, не увидит своего мужа впредь и может быть никогда.
Если же сейчас сказать ей, то формально извещения не посылалось, в книге оно
не регистрировалось, а она как бы сама пришла в Лефортово наугад.
знал главного врага заключённых -- это были сами заключённые. И знал
главного врага всякой женщины -- это была сама эта женщина. Люди не умеют
молчать даже для собственного спасения. Уже бывало в его карьере, что
проявлял он глупую мягкость, разрешал что-нибудь недозволенное, и никто бы
никогда не узнал -- но те самые, кто пользовались поблажкой, сами же
умудрялись и разболтать о ней.
мрамора станции, Климентьев сказал женщине:
не сказал "в Лефортовскую тюрьму", ибо пассажиры уже подходили к дверям и
были рядом, -- Лефортовский вал -- знаете?
вышел на перрон, чтобы пересесть в следующий поезд.
вообще Нержин был арестант дерзкий и всегда доискивался законов.
только обезнадёжился получить свидание, но и, привыкший ко всяким бедам,
ждал чего-нибудь нового плохого.
высокой арестантской этики, им самим среди всех насаждаемому, надо было
ничуть не выказать радости, ни даже удовлетворения, а равнодушно уточнить, к
какому часу быть готовым -- и уйти. Такое поведение он считал необходимым,
чтобы начальство меньше понимало душу арестанта и не знало бы меры своего
воздействия. Но переход был столь резок, радость -- так велика, что Нержин
не удержался, осветился и от сердца поблагодарил подполковника.
свидание.
объекта; разъяснение о закоренелости государственных преступников, едущих
сегодня на свидание; об их единственном упрямом замысле использовать
нынешнее свидание для передачи доступных им государственных тайн через своих
жён -- непосредственно в Соединённые Штаты Америки. (Сами надзиратели даже
приблизительно не ведали, что разрабатывается в стенах лабораторий, и в них
легко вселялся священный ужас, что клочок бумажки, переданный отсюда, может
погубить всю страну.) Далее следовал перечень основных возможных тайников в
одежде, в обуви и приёмов их обнаружения (одежда, впрочем, выдавалась за час
до свидания -- особая, показная). Путём собеседования уточнялось, насколько
прочно усвоена инструкция об обыске; наконец, прорабатывались разные
примеры, какой оборот может принять разговор свидающихся, как вслушиваться в
него и прерывать все темы, кроме лично-семейных.
Наделашина, побежал в общежитие тюрьмы. Всё так же болталось на его шее
из-под телогрейки короткое вафельное полотенце.
Ещё пять минут назад, когда он стоял в коридоре и ожидал вызова, вся его