подложив под голову руки, и застыл.
одурманенной хмелем памяти.
такого, чего не надо было говорить. Но как это все вышло? Как он посмел?"
рвать на себе волосы, биться о землю. На пути его еще никогда не
попадались люди, которые бы могли его перехитрить, обмануть. А те, кто
пытался это сделать, потом горько раскаивались и, как правило,
расплачивались жизнью. Оросутцев всегда считал себя хитрым и умным,
сообразительным и дальновидным. Его никогда не пугала пограничная стража,
его не смущали замысловатые запоры сейфов, он всегда умел и удачно обходил
расставленные на его пути препятствия. Он научился быстро сближаться с
людьми, от которых можно было извлечь пользу для своих хозяев, умел
расположить к себе этих людей, пробраться к ним в душу, говорить языком
советских граждан, и вдруг... Кто, кто? Шараборин! Да, именно Шараборин! С
которым он намеревался расправиться окончательно не позднее, чем сегодня,
там, у Кривого озера. Этот дурак и трус смог обвести его вокруг пальца,
как маленького ребенка.
бежал, а направился к Кривому озеру. Ведь не напрасно же он украл
фотоаппарат.
хлестал он сам себя. - Спирт, конечно, спирт. Он нарочно налил мне много,
чтобы выведать все. Подпоил, а я идиот. Последний идиот... Поверил, кому
поверил? Уж лучше бы он, сволочь этакая, прирезал меня, как этого старика
Быканырова. Ведь теперь тайга проглотит, сожрет меня, - и задумался. - А
почему, в самом деле, он меня не прикончил? Ведь я спал как убитый, и даже
не слышал, как он залез мне под кухлянку. Что остановило его? Да, конечно,
теперь все ясно! Он умышленно не зарезал меня. Да, умышленно. Он хочет
прикрыться мной, хочет, чтобы меня настиг и схватил майор. Но нет, не
бывать этому! Не выйдет!" - и он вскочил с места, точно его кто-нибудь
хлестнул бичом.
часы и начал высчитывать вслух.
шестнадцать. Если я в час буду идти по пять километров, нет, по четыре
километра или даже по три, то я сделаю сорок восемь километров. Могу
успеть. Надо успеть. Успею. Он вчера сказал, что осталось пятьдесят
километров. Это я хорошо помню. И хорошо помню, что надо идти строго на
северо-восток.
твердя про себя:
дьявол. И поговорим по душам. Ружье-то у меня, а не у тебя. И будь я
проклят, если не найду озера".
не на северо-восток, а на запад. Но он заподозрил в этом хитрость.
не пойду. По нему пойдет майор".
света, Оросутцев поправил ремень ружья, сорвался с места и, отталкиваясь
палками, побежал, странно подпрыгивая, толчками на северо-восток.
Эверстова, в сопровождении Таас Баса, покинули место ночевки и возобновили
погоню. Правильнее было бы сказать не место ночевки, а место ночного
привала, так как и в эту ночь, как и в предшествующую ей, никто из троих
почти не сомкнул глаз. На всех тяжело отразилась гибель старого охотника
Василия Назаровича Быканырова. Не хотелось ни есть, ни пить, ни
разговаривать. И хотя каждый из троих отлично понимал, что операция еще не
завершена, что преступники еще не пойманы, что надо беречь силы и быть
готовыми ко всяким неожиданностям, тем не менее никто не мог заглушить в
себе боль и тяжесть утраты.
отдохнули и хорошо выспались.
покинули перекресток, еще не притрагивался к еде, которую ему давали, а
ночью несколько раз начинал жалобно скулить и выть.
ставшего им близким за несколько суток знакомства, еще могли делиться друг
с другом своими переживаниями, то майор Шелестов стал еще менее
разговорчив. Он говорил лишь о самом необходимом.
показалось солнце, Шелестов посмотрел на часы: было уже начало десятого.
лучах утреннего солнца она меняла свою окраску из мрачной, хаотической,
какой она казалась ночью, превращалась в спокойно-суровую и величавую. К
небу тянули свои шатровые кроны могучие сосны-великаны, приветливыми и
нарядными казались пушистые ели. Неповторимая игра красок чаровала глаз.
воспринимать сейчас всю ее красоту. Он запечатлевал все лишь зрительно,
механически, а не душой.
незначительным. Он был в том тягостном душевном оцепенении, от которого
нет лекарств. Привычка, выработанная годами, не раскрывать своих
внутренних переживаний еще более усиливала и осложняла их.
Назаровичем, мог так, вдруг, легко освободиться от воспоминаний о нем.
Нет, это не просто. Совсем не просто. Воспоминания шли чередой, ярко
оживляли давно, казалось, уже забытые встречи с Быканыровым, задушевные
беседы с ним, его высказывания, поступки.
повинен в смерти Быканырова. И не потому мучила его эта мысль, что он
боялся ответственности или наказания за случившееся, а потому, что он
сильно любил старика и воспринял его гибель, как чуть ли не самую большую
утрату в своей жизни.
засаде я оставил тебя, отец, а не себя и не Петренко. Но я в глубине души
мало верил в то, что преступники вновь появятся на перекрестке. Я почти
исключил такую возможность, а потому и решил оставить тебя. А ты, Василий
Назарович, не послушал меня, видимо, погорячился и не успел продумать
последствий своей инициативы. Вот как бывает в жизни. Разные бывают
ошибки..."
Шелестов не сразу понял, что упряжка и нарты угодили в большую яму,
занесенную снегом. Олени вытягивались в струнку, лезли из кожи, пытаясь
выкарабкаться наверх, но нарты не трогались с места. Оказалось, что левая
нога майора, попавшая между пнем и стойкой, на которой держались полозья
перевернутых нарт, тормозит движение.
ногу, и олени легко вынесли нарты на крутой край ямы.
поднялся наверх, но тут, ступив левой ногой на утоптанное место, присел и
скривился.
шагов к нартам и сел на них.
левой ноги. - Мало ли их в тайге...
виду Белолюбского и его сообщника.
лейтенант.
до ступни, Шелестов дернулся и едва не вскрикнул.
сказал не совсем уверенно:
сучья и поленья, майор еще раз попытался стать на левую ногу и опять,
ощутив боль, сел на нарты.
только и не хватало. Хорошо еще, что Грицько и Надюша не навалились на
меня со своими оленями и нартами. Совсем была бы каша".
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Круз Андрей
Сапковский Анджей
Самойлова Елена
Громыко Ольга