вращение в разных плоскостях. Кажущее- ся. Вот именно -- не на самом деле, а
кажущееся. Как кажется мне сидящий напротив, не существующий на самом деле
Магнуст. Как кажется мне мое прошлое, которого не было. Все выдумал.
Кружение головы. А у меня и не голова больше ЧХ это только кажется. У меня
теперь -- головогрудь. Острая головная боль в груди. Сверлящее пронзительное
вращение в головогруди. Нет силы, твердости в ногах -- встать и уйти. Эх-ма,
ребята, мы не так злые, как глупые Чголовоногие. Наклонилось, приблизилось
ко мне сизое облако лица несуществующего Магнуста и сказало мне увещевающе:
-- Лютостанский был вашим подчиненным и убить Нанноса без вашего согласия не
мог... -- Мог, -- ответил я вяло. -- Он тогда уже многое мог... Засмеялся
зло кажущийся мне Магнуст и сказал тихо: Я предлагаю вам рассказать правду.
Я не могу и не хочу жечь вам лицо зажигалкой, как Лютостанский сжег бороду
Элиэйзеру Нанносу. Но у меня есть средства заставить вас говорить правду...
И сразу же из облака дохнуло на меня, остро потянуло из прошлого вонью
паленых волос и подгорающего мяса, мелькнуло в разрыве серой пелены
горбоносое лицо. Голубые глаза блаженного, истекавшие крупными каплями слез.
Нелепость плачущих стариков... -- Какие же это, интересно знать, есть у вас
средства? -- спросил я громко и неожиданно для себя икнул. И качнулся сильно
на стуле. А жидюка зловредный мне ответил: -- Свидетельские показания против
вас, данные Аркадием Мерзоном. -- И где же он вам их дал? В нарсуде
Фрунзенского района? -- Нет. Он дал их под присягой в Государственной
прокуратуре в Иерусалиме. -- Мерзоон? В Иерусалиме? Ч- Да, Мерзон. В
Иерусалиме. Ваши компетентные органы разрешили ему эмиграцию в Израиль и
обещали молчать о его прошлом в обмен на определенные поручения... -- Ай да
Мерзон! И вы его раскололи? -- == подкинул я Магнусту петелечку. Он спокойно
пожал плечами: -- Я в израильской прокуратуре не служу и лколоть" Мерзона не
мог. -- А где ж вы служите -- в МОССАДе? Или в лШин-бет"? Он не спеша
закурил, посмотрел на меня из-под приподнятой брови и хладнокровно отрезал:
-- Я не служу ни в МОССАДе, ни в лШин-бет". Когда надо будет -- я вам
сообщу, где я работаю. Или вы догадаетесь сами. -- Воля ваша, -- развел я
руками. Если он из ЦРУ или из армейской разведки, я за одну только
самовольную встречу с ним сгорел дотла. Нет, другого выхода не существует,
единственный МОДУС ОПЕРАНДИ -- Ковшук с его кухонным тесаком. И присохнет
тогда дело, как-нибудь это все рассосется. Ведь рассосался же однажды тумор
у меня в груди! И спросил с настоящим интересом: -- А что с Мерзоном-то
произошло? -- С Мсрзоном? Он прожил очень тихо несколько месяцев, потом
пришел в прокуратуру и рассказал все, что знал. Вернулся домой и повесился.
Я покачал сочувственно головой и расхохотался: -- И вы грозитесь мне
показаниями не просто эмигранта, а покойника? Дохляка? Самоубийцы? Его же
свидетельствам -- хрен цена? А Магнуст одобрительно дотронулся до моего
плеча, улыбнулся: -- Превосходно! В наших переговорах наметился серьезный
сдвиг. Вы уже воспринимаете меня как суд. Это хорошо. Но -- рано. По всем
человеческим законам один человек никого судить не может. -- Тогда чего же
ты хочешь? -- в ярости выкрикнул я. -- Правды. Как вы убили Ншшоса... АУДИ,
ВИДЕ, СИЛЕ. ... вызвал с докладом оперуполномоченного Аркадия Мерзона...
Пикантная подробность ситуации заключалась в том, что в центральном аппарате
Конторы и на местах еще служили много евреев. Ох уж эта еврейская страсть к
полицейской работе! Со времен первого русского обер-полицмейстера, которым
был еврей Дивьер, они хотят надзирать за правопорядком и нравственно- стью
российского населения. А уж при советской власти они слетелись в Контору,
как воронье на падаль. Уж очень эта работа пришлась им по сердцу,
национальный характер раскрылся в полной мере. Ну и, конечно, сладко небось
было вчерашнему вшивому пейсатому парии сменить заплатанный лапсердак на
габардиновую гимнастерку с кожаной ловкой портупеей, скрипящие хромовые
сапожки, разъезжать в легковой машине и пользоваться властью над
согражданами, доселе невиданной и неслыханной. КОНФИТЭОР -- Я ПРИЗНАЮ:
работники они были хорошие. Повторяю, это не их заслуга, а удачное
приложение национального характера к завитку истории. То, за что их веками
презирали и ненавидели другие народы, в Конторе сделало их лучшими и
незаменимыми. До поры, до времени. Ибо в быстротекущих наших ТЕМПОРА-МУТАМУР
они понесли самые большие потери. Волны чисток -- одна за другой -- вымывали
их из несокрушимого бастиона Конторы. Их выгоняли, сажали и расстреливали
как ягодовских выкормышей, потом как окружение Дзержинского и Менжинского,
потом как ежовцев, потом как абакумовцев. И только уж потом просто как
евреев. Смешно, что смерть Пахана спасла их от полного уничтожения, но сразу
же за этим поднялась заключительная волна их изгнания и посадок --
подгребали бериевских последышей. И-конец. Больше, насколько я знаю, их к
нам не берут. Сочтено нецелесообразным использовать их на работе в Конторе.
А тогда они еще служили. В ежедневном ужасе, в непреходящей тоске яростно и
добросовестно трудились. И жалобно, потерянно улыбались, когда в буфете
Лютостанский объяснял полковнику Маркусу: -- Я вам, Осип Наумыч, так скажу:
есть евреи и есть жиды. Вот вы хоть и еврей, а приличный человек, наш, можно
сказать... А жидам, сионистам мы спуску не дадим!.. Или, поглаживая
трясущимися наманикюренными пальцами свое бледное пудреное лицо, рассуждал
озабоченно с Семеном Котляром: -- Еврей -- это ничего, это полбеды, и среди
них встречаются люди нормальные. И главное, на виду он у нас -- мы его и
поддержать, и придержать, и вразумить можем. А что с еврейками прикажете
делать? Вот от кого все зло! Окрутит простого русского человека, партийца,
честного товарища, заморочит, оженит на себе и давай его переучивать,
переделывать, мозги ему фаршировать, как щуку на Пасху. Чуть времени прошло
-- а у него уже вся сердцевина сгнила, продался он еврейскому кагалу, и не
товарищ он нам больше, а готовый кандидат на вербовку, завтрашний перебежчик
и шпион. Полковник Коднер не выдержал и написал заявление в партком. Его
дернули в Управление кадров и за узкий национализм в самосознании уволили,
не дали дослужить до двадцати пяти лет полной пенсии три месяца. Я думаю,
многие евреи из Конторы ему завидовали: они бы и сами мечтали вырваться. Но
кочегар уходить с вахты самовольно не может. Он должен ждать смены. Как в
песне поется: л... ты вахты, не кончив, не смеешь бросать... " Одних
медленно, но верно выгоняли, других отсылали слу- жить к черту на кулички, а
третьих сажали. Но они все еще рьяно трудились, хотя надежда на спасение
из-за принадлежности к святая святых становилась все призрачнее, и
постепенно их сковывало оцепенение близкой муки, предстоящего позора и
неминуемой погибели. Все меньше ощущали они себя кочегарами, все отчетливее
-- просто на глазах -- превращались они в топливо.... А я рассеянно слушал
доклад Мерзона, который вел дело фотокорреспондента Шнейдерова.
Пушкарь-фотограф, видимо, ополоумев, на дне рождения у шурина, а может,
деверя -- короче говоря, мужа сестры, -- напившись, стал с заведомым
антисоветским умыслом доказывать, что знаменитая фотография лЛенин и Сталин
в Горках" является фальшивкой, подделкой, что, мол, любой мало-мальски
грамотный пушкарь сразу догадается, что это монтаж. И он, мол, сам видел
негатив -- сидит там в обнимку с вождем не Пахан Джо, а ленинский любимчик
Бухарин. И была бы его, Шнейдерова, воля, он бы лучше изготовил снимок, на
котором сидят в обнимку Иосиф Виссарионович Джугашвили и Адольф Алоизович
Шикльгрубер, -- эта парочка посильнее и поуместнее, на одной бы им скамейке
-- судебной -- и сидеть. Гости с вечеринки мигом слиняли, а шурин, или
деверь, или как-его-там, решил на их скромность не полагаться и сдал нам
родственника сам. Вот и тряс теперь Шнейдерова Мерзон, допытываясь, от кого
он услышал о фальсификации фотографии, где видел негатив, зачем болтал, и
все остальное узнавал, что в таких случаях полагается. Но мне его доклад был
неинтересен. Сейчас мне было абсолютно наплевать, с кем там сидел
основоположник на лавочке -- с Паханом, Бухариным или Адольфом. Я дождался,
пока он кончил, показал ему на свой симменсовский телефонный аппарат с
красной табличкой на диске: лВЕДЕНИЕ СЕКРЕТНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ СТРОГО
ЗАПРЕЩЕНО", постучал себя пальцем по уху и протянул ему, не выпуская из рук,
записку: лСегодня в 21 час будь на террасе ресторана в Химках". Он прочел,
перевел на меня зачумленный взгляд и медленно затек бледностью. Я чиркнул
спичкой, поджег записку, дождался пока в пепельнице опало пламя, растер
пепел и тогда скомандовал: -- Вы свободны. Будете докладывать дело по мере
получения новых материалов... Оперуполномоченный Аркадий Мерзон, лобастое
тяжелоно- сое существо, похожее на бобра, сидел на террасе летнего ресторана
лРечной вокзал" в Химках, пил большими рюмками водку и сосредоточенно читал
газету лПравда". Я наблюдал за ним с обзорной площадки, откуда хорошо
просматривалась вся полупустая терраса, и прикидывал, нет ли за ним наружки,
не тащит ли он за собой лхвоста". Мне совершенно не нужно было, чтобы
топтуны из Особой Инспекции Свинилупова засекли меня здесь с Мерзоном.
Потому что дело у меня было к нему хоть служебное, но интерес я выкручивал
личный. А Мерзон изучал газету. Он ее не читал, а прорабатывал. Может быть
он хотел найти в ней тайные указания или какие-нибудь намеки на свое
будущее, а может, просто готовился к завтрашней полит- ишформации. Сейчас мы
на ежедневных политинформациях очень горячо обсуждали судебный произвол во
Франции, где следователь Жакино, сука недорезанная, изъял беззаконно у Жака
Дюкло записную книжку и не хотел отдавать ее ни в какую. До того дошло
нарушение капиталистической законности, что редактора лЮманите" Андре Стиля
окунули на три дня в тюрьму лСантэ". Ну, правда, прогрессивные силы всего
мира дали просраться служителям их слепой Фемиды! Такая буря протеста
поднялась во всем мире, что в два счета, заразы, выпустили наших славных
единоверцев, книжку с записями -- от кого сколько получено -- возвратили, и
стиль лЮманите" признали подходящим. А Дюкло подал в суд на Жакино. Мы тем
временем на политинформациях обсуждали трудности юридического
крючкотворства, которое преодолевают наши товарищи во Франции. А в Англии
что творилось! Стыдно сказать, журналисты продажные, нехристи, организовали
бешеную травлю в печати архиепископа Кентерберийского Хьюлета Джонсона.
Святого человека обвинили в том, что он как бы наш агент. Следователь
Зацаренный всех нас рассмешил: велел влезть на стул епископу Андрею, бывшему
князю Ухтомскому, и распевать акафистом письмо советских трудящихся в защиту
честного англиканского духовенства. А сам Задаренный дирижировал пением, как
регент, своей резиновой палкой... Так что, скорее всего, Мерзон штудировал
газету, готовясь к завтрашней партийной пятиминутке: им всем сейчас надо
было проявлять самую высокую сознательность и политическую грамотность.
Топтунов я не обнаружил и спустился к Мерзону на террасу. -- Ну как,