приказа о моем зачислении с первого февраля, сегодня кинул нашему Ермолаю
заявление по собственному желанию, а завтра... - Павел внезапно помрачнел. -
Мне завтра в Москву ехать, согласовывать планы, знакомиться с
лабораторией... Знаешь, давай я с утра позвоню Лимонтьеву и отбоярюсь
как-нибудь. Скажу, что начальство не отпускает или еще что.
начинать с мелкого вранья. Это надолго?
настроилась, а эту неделю не выдержу, настрой уже другой. Совсем другой. -
Таня задумалась. - Мы вот что сделаем: я с тобой поеду.
Немного подремала в самолете - и все. Потом, пройдя паспортный контроль и
чисто условную таможню, Таня с толпой других пассажиров вышла в просторный,
светлый зал прибытия и среди встречающих увидела невысокую, совсем
молоденькую шатенку с приколотым на груди листом бумаги, на котором большими
красными русскими буквами было написано: "ТАТЯНА ЛАРИНА". Она подошла к
девушке и сказала:
поток новых впечатлений, встреч, динамичной работы. В первый вечер она
поднялась в свой номер после роскошного ужина, который закатили ей по случаю
знакомства Иржи и Дана, с гудящей головой, не чуя под собой ног, рухнула на
белоснежное покрывало и провалилась в забытье, продлившееся минуты две-три..
Потом она лежала, сначала с закрытыми глазами, затем с открытыми - смотрела
на перебегающие по потолку разноцветные отблески уличной рекламы. Потом
встала, разделась, умылась, почистила зубы и легла уже под одеяло.
Повалялась еще часок, встала, включила лампу и электрический чайник,
покурила у открытой в теплую ночь форточки, высыпала в стакан-кофе из
миниатюрного пакетика, обнаруженного в плетеной корзиночке на столе, и
уселась в который раз перечитывать сценарий. Рассвет застал ее у зеркала -
она демонстрировала самой себе мимику и позы Александры Николаевны, какой
она представлялась в воображении Тани.
оказалась одной из первых. Отведав йогурта, шпикачек с цветной капустой,
слабенького, но терпкого и очень сладкого кофе с корицей и булочку с маслом,
она почувствовала, что засыпает прямо за столом, и громадным усилием воли
заставила себя выйти в холл. Там она сидела, курила, листала журналы с
непонятными словами, позевывала, поминутно взглядывала на часы и с ужасом
думала, что если и не заснет посреди своего первого рабочего дня, то уж
непременно проведет его в тупой сонной одури, и рассерженный Иржи (по его
предложению они еще вчера перешли на имена) отправит ее обратно...
Обратно... К Павлу, к Нюточке... Вообще хорошо бы...
шатенку, переводчицу Марженку, и первой поспешила ей навстречу. На черной
студийной "шкоде" они проехали через весь город, и Таня со свежим
любопытством смотрела через стекло. Автомобиль въехал в ворота студии и
долго колесил между разных строений, сквериков, изгородей, пока не
остановился у длинного трехэтажного здания красного кирпича.
первая читка с экспликацией, которую прервали уже заполночь и продолжили на
следующий день, поскольку большинство исполнителей чешским не владело, и
Иржи вынужден был после каждой фразы делать паузы, чтобы переводчики,
приставленные к каждому из иностранцев, могли донести до них ее смысл. Он
очень неплохо владел и русским, и польским, и немецким, но сегодня решил
пользоваться только чешским: в его интернациональной команде любой другой
язык понял бы один, от силы два человека, а переводчики растерялись бы
вконец. С читкой, естественно, тоже возникали проблемы и задержки, хотя
каждый читал свои реплики на родном языке, а остальные вслушивались в
интонации и водили пальцами по раскрытым страницам, отслеживая смысл
сказанного. Несколько раз Иржи гонял ассистентов за лимонадом, кофе и
пирожками. Под конец у всех стали заплетаться языки и путаться мысли, и
пришлось распустить народ до утра. По домам их развозил автобус с мрачным
шофером, который проторчал у подъезда пятого павильона с шести до полуночи.
В гостинице измученная Таня опять сразу же повалилась на кровать, но уже
через полтора часа, отчаявшись заснуть, глушила кофе и ковырялась в своих
сегодняшних заметках, сделанных на полях сценария.
этот улыбчивый лысый толстячок, в работе был беспощаден, как Симон Легри из
"Хижины дяди Тома". Таня приезжала на студию с красными воспаленными
глазами, а уезжала выжатая как лимон. Днем на щеках ее выступал лихорадочный
румянец, руки дрожали, движения сделались отрывистыми, ей постоянно
приходилось контролировать себя, иначе она начинала гнать свои сцены в
ураганно-пулеметном темпе. Роскошные гостиничные завтраки и ужины Таня
оставляла почти нетронутыми, подкрепляясь преимущественно кофе и сигаретами.
глаза будут отдыхать лучше, ведь стоило их закрыть, на черноту под веками
набегали мучительно яркие круги, пятна и стрелки. В голову сама собой лезла
всякая дурь: отрывочные реплики из сценария, перемежаемые какими-то
бессмысленными виршами, калейдоскоп картинок - из будущего фильма, из лиц и
предметов ее
пыталась вызвать милые, родные образы, которые только и могли успокоить ее:
Павла, Нюточки, Лизаветы, хотя бы Беломора. Но на мгновение блеснув в ее
сознании, они рассыпались ядовито-ослепительными искрами... Таня сбрасывала
одеяло и устремлялась в сверкающую белую ванную, под обжигающе-холодный душ.
Растеревшись докрасна, она набрасывала халат, включала чайник, курила и
ждала рассвета. Когда небо светлело и гасли ночные фонари, она одевалась,
гуляла по свежим, безлюдным раннеутренним улицам, заставляя себя идти
помедленнее и дышать ровнее. Время потихоньку подползало к семи - открытию
кафетерия, а потом и к восьми пятнадцати, когда к стеклянным дверям
гостиницы подкатывала черная "шкода" с румяной, выспавшейся Марженкой.
удивление спокойно. Казалось, нервы то ли устали бунтовать, то ли решили
сжалиться над ней и, не дав ей сна, одарили подобием покоя. Она до самого
приезда Марженки пролежала как деревянная колода, в таком же деревянном
состоянии доехала до студии и отдала себя, словно манекен, гримеру и
костюмерше.
столько актерских, сколько чисто технических. Все сегодняшние "потоки" будут
особенно тщательно отсмотрены на предмет того, как смотрятся на пленке
подсветка, декорации, костюмы и грим, хорош ли угол камеры в том или ином
кадре и тому подобное, после чего почти наверняка угодят в корзину. Иржи
даже предупредил актеров, что пока не будет требовать от них гениальной
игры. Сегодняшняя сцена была не из трудных: Тане предстояло сидеть в
бутафорской карете без колес, оборудованной обитой бархатом скамеечкой, с
отсутствующим видом слушать барона Фризенгофа и несколько раз невпопад
сказать: "Да, дорогой". В фильме этот эпизод дополнится видом кареты (уже
другой, настоящей), едущей по живописной дороге - и размытой, почти
психоделической врезкой с воспоминаниями о верховой прогулке с Пушкиным,
которым предается Александра Николаевна в эти мгновения поездки супругов из
России в Австрию.
темном чепце с выбивающимися из-под него черными буклями, по команде Иржн
заняла место на скамейке. Рядом с ней сел Зоннтаг-Фризенгоф с пышными
накладными бакенбардами, одетый в длиннополый дорожный сюртук. Иржи махнул
рукой, осветители навели на них юпитеры, ближе подъехала камера. Таня
зажмурилась.
зашлась неудержимым смехом. Она чувствовала, что все недоуменно, а потом и
встревоженно смотрят на нее, что по ее горячим щекам, портя грим, стекают
слезы, что сотрясающий тело смех болью отдается в груди, но сделать с собой
ничего не могла. Сжав руки в кулаки, она подняла голову и сквозь приступы
смеха проговорила:
то ли, не дай Бог, больница. Над ней с встревоженными лицами склонились Иржи
и Дана и с невозмутимым видом - крупная женщина в белом халате. Левый рукав
старинного платья был засучен, в ямке локтевого сгиба лежала ватка. Слабо
пахло спиртом и дезинфекцией.
не понимаю, что со мной...
тебя так часто?
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Семенова Мария
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Орлов Алекс