наклониться над прилавком. Обнаружилось, что это - галантерея. Магазинчик
был недорогой, совсем маленький, раньше майор Колкин здесь не бывал.
в магазин, а за ним шествует его хозяйка.
кухню. В темной, тесной передней человеку чужому трудно было бы найти
дорогу, но она назубок знала, где что находится: вешалка для шляп, столик
для безделушек, лестница наверх. Она держала в руке вечернюю газету, и,
когда открыла кухонную дверь - почти бесшумно, чтобы не потревожить Эки, -
лицо ее светилось от радостного возбуждения. Но она сдерживала себя: отнесла
сумку поближе к сушильной доске рядом с раковиной и принялась разгружать:
вытащила и водрузила на доску тяжелый пакет с картофелем; банку консервов -
ананасы, нарезанные кусочками; два яйца; кусок трескового филе.
жены - фиолетовые чернила его не устраивали - и писал самыми лучшими,
иссиня-черными, макая в чернильницу самопишущую ручку, давно уже не
державшую чернил. Писал он медленно, мучительно, иногда записывая черновой
вариант предложения на другом листке. Старая женщина стояла у раковины,
глядя, как он пишет, ждала, пока он заговорит сам; она даже дыхание затаила,
и оно вырывалось у нее время от времени со странным присвистом. Наконец Эки
положил ручку.
умер. Убит. - Она добавила: - В газетах написали. И этот парень - Ворон -
тоже.
бедствие. - Он принялся медленно читать газетное сообщение.
нем плохо теперь, когда он умер. Он втянул нас в историю, из-за которой мне
пришлось испытать стыд. Думаю, теперь мы сможем спокойно остаться жить в
Ноттвиче.
листка бумаги, исписанные аккуратным, мелким, классическим почерком.
такое злое и порочное, сейчас еще больше сморщилось от нежности и любви; она
прислонилась спиной к раковине и осталась стоять так, в позе бесконечного
терпения. Эки начал читать. Сначала он читал плохо, запинаясь, но звук
собственного голоса придавал ему уверенности; рука его взялась за лацкан
пиджака.
официально, чтобы не подумали - я перехожу границы, пользуясь старым
знакомством.
года..."
съездили в Клактон.
смысле, что мое дело было уже должным образом рассмотрено в Церковном суде,
- но я никогда не смогу поверить, милорд епископ, что Ваше чувство
справедливости - если мне удаст-ся на этот раз убедить Вас в том, что меня
глубочайшим образом обидели, - не побудит Вас сделать все, что в Вашей
власти, чтобы мое дело было пересмотрено. Решением суда я обречен на
пожизненные страдания за то, что в случае с кем-нибудь другим посчитали бы
безобидной шалостью; к тому же шалости этой я даже и не совершал".
милорд епископ, как могла служанка гостиницы поклясться, что узнала
человека, которого видела лишь однажды, за год до суда, в затемненном
помещении, ибо она сама признала в своих показаниях, что человек этот не
позволил поднять штору? Что же касается показаний швейцара, милорд епископ,
то я ведь спросил на суде, разве не истина то, что деньги были переданы ему
полковником Марком Эгертоном и его супругой из рук в руки, но вопрос мой
отвели как неподобающий и не относящийся к делу. Разве это справедливость,
если она опирается на сплетню, недоразумение и лжесвидетельство?"
полковник Марк Эгертон - мой злейший враг и что расследование было начато по
его подстрекательству. Что же касается миссис Эгертон, она - сука и стерва".
говорить открыто. Здесь я разбираю свидетельские показания весьма детально.
Я уже делал это раньше, но мне, кажется, удалось значительно усилить
аргументацию. А в конце, дорогая, я обращаюсь к этому знающему свет человеку
так, как он только и может понять. - Эки знал этот пассаж наизусть; он
развернул его перед нею, словно пылающий свиток, устремив безумный взгляд -
взгляд оболганного святого - в потолок.
свидетельство, данное за взятку, coответствовало истине, что тогда? Совершил
ли я непростительное грехопадение, за которое должен pacплачиваться всю
жизнь тяжкими муками? Должен ли я быть лишен средств к существованию и
зарабатывать на пропитание недостойными методами? Как иначе могу я
прокормить себя и свою жену? Человек - и никто лучше Вас не знает этого, ибо
я видел Вас в Вашем дворце посреди роскоши и богатств, - человек создан из
плоти и обладает не только душою, но и бренным телом. Некоторая плотскость
может быть простительна даже человеку моего призвания. Даже и Вы, милорд
епископ, в свое время - и в этом нет у меня сомнений - развлекались на лугу,
меж стогов".
и преданностью.
лицо, бесформенную черную юбку, засаленную кофту, светилось не что иное, как
глубочайшая преданность и любовь.
"что делал бы я в этот долгий период, пока тянулся процесс, нет, не процесс
- мученичество! - не знаю... не могу представить себе... если бы меня не
поддерживали доверие и неколебимая верность... нет, неколебимая верность и
доверие моей дорогой жены, жены, которую миссис Марк Эгертон сочла для себя
возможным обливать презрением. Будто бы наш Господь избрал служителями себе
богатых и благорожденных. Во всяком случае, этот процесс... научил меня
проводить различие между друзьями моими и врагами. И тем не менее на суде ее
слово, слово женщины, которая меня любит и верит в меня, было приравнено...
имело нулевое значение рядом со словом... этой... этой дрянной и лживой
сплетницы".
чувством гордости и собственной значимости.
Боже, я знаю, надо пойти наверх, привести в порядок ту комнату (может, какие
молодые люди зайдут), но знаешь, Эки, дорогой, как-то мне не больно хочется
это делать. Я лучше тут побуду, рядышком, совсем недолго. Вот ты так пишешь,
я себя прям какой-то святой чувствую.
руки, быстро двигавшейся по бумаге, словно перед нею в этой жалкой кухне
возникло невероятное, прекрасное видение, какое она и не надеялась никогда
увидеть, но которое теперь принадлежало ей.
подлогов и ложных клятв и всяческого немилосердия одна-единственная женщина
остается для меня якорем спасения, единственная женщина, кому я могу верить
до гроба и за гробом".
подумать только, как они с тобой обошлись. Но ты верно сказал, все по
правде. Я тебя никогда не покину. Не покину, даже если в могилу лягу.
Никогда, никогда, никогда...
друг другу с абсолютным доверием, благоговением и состраданием, присущими
лишь истинной любви.
была заперта, как и следовало ожидать, несмотря на то что Сондерс вел себя
весьма тактично и старался изо всех сил незаметно делать то, что он вынужден
был делать. Она смотрела в окно на грязный Мидлендский вокзал в горестном
смятении. Ей казалось, что все, ради чего только и стоило жить, рухнуло; у
нее не осталось даже работы. Поезд тихонько тронулся, и, проезжая мимо
рекламы укрепляющего молочного напитка "Хорликс" для тех, кто испытывает
голод среди ночи, мимо яркого желто-синего изображения Йоркширского
побережья, она думала об утомительных хождениях из одного театрального