Чтение 44–й страницы книги ~Убийственное лето~

последних посетителей. Он объяснил мне, где улица Юбак. И я пошел туда
пешком. Слышал только свои шаги по тротуару.
В подъезде свет не горел. Я на ощупь нашел последний ящик с замочком.
Потянув что есть силы, сорвал тот замочек вместе с кольцами. Внутри
оказалась связка ключей. Один обычный и два для засова.
Поднялся на четвертый этаж. Большое окно слабо освещало лестницу. На
каждой площадке было по две квартиры, но у левой двери была только одна
замочная скважина. Осторожно отпер правую, прислушиваясь при каждом
повороте ключа, не разбудил ли кого.
Вошел, зажег свет. Прикрыл дверь, заглянул в тесную кухню. Стены
красные. На раковине два вымытых стакана. В холодильнике одна начатая
бутылка пива. Кто пил пиво? Только не она.
В главной, тоже красной, комнате не было следов того, что тут кто-то
находился недавно. Покрывало на постели гладко заправлено. В шкафах пусто.
Ничего такого, что говорило бы о ее пребывании. На столике пепельница, но
чистая.
Затем я пошел в туалет. Конечно, я не ждал увидеть отражение своей жены
в зеркале над умывальником только потому, что она глядела в него несколько
дней назад, но то, что нашел на полочке, словно ударило по голове:
зажигалка "Дюпон" с надписью "Эна" сбоку.
Я хорошо помнил, что во вторник, когда ударил ее и выложил на постель
все из ее сумочки, зажигалка была там. После, насколько мне известно, Эна
ездила в Динь только раз, в день велогонки. Значит, забыла тогда
зажигалку? Это было на нее непохоже. А может, оставила нарочно, чтобы я
нашел?
Мне кое-что пришло в голову. Вернулся на кухню и вынул из-под мойки
ведерко с педалью, там были окурки сигарет "Житан" и упаковка от печенья.
Я уж не знал, что думать.
Несколько минут сидел на постели, думал. Еще раз проверил ящики. Мысль
была: "Если она понимала, что ты сюда придешь, значит, где-то оставлена
записка". На часах был уже четвертый час. Я старался не думать об окурках
и о том, что тут до меня были мужчины. Я думал о том, что ей было страшно
и приходилось осторожничать. И знаете, о чем я вспомнил? О ее записке:

"Ну и чего ты добился, парень, роясь в моей сумке?"

Я-то думал, записка предназначена мне. А вдруг она писала ее для одного
из тех, кто следил за ней и рылся в ее вещах? Если она написала что-нибудь
для меня, то спрятала там, куда никто чужой не догадается заглянуть.
Было уже пять минут пятого. За окном начало светать. И тут я догадался.
Вернулся в туалет и снял полочку, на которую была положена зажигалка. Это
была прямоугольная, полая пластина, внутри лежали две визитные карточки. Я
постучал, думая найти еще что-нибудь, но напрасно. Одна визитная карточка
- Жана Лебаллека, хозяина лесопилки на дороге в Ла Жави, а другая - Мишеля
Туре, агента по недвижимости, с адресом конторы на бульваре Гассенди и
домашним - на шоссе Будон. На обороте одной из карточек незнакомым
почерком был записан адрес какого-то столяра в Дине, но его имя
перечеркнули.
Никакой записки от Эны не было, только вот карточки. Я сунул их в
карман, поставил полочку на место, проверил, не осталось ли следов моего
пребывания, и ушел. Внизу в темноте я немного постоял в нерешительности,
но в конце концов опустил ключи в ящик.
Сел в "ДС" на бульваре Гассенди - кругом не было ни души - и сперва
поехал глянуть на план города в витрине туристической конторы. После
посмотрел, где живет Туре. Дом как дом. Вернувшись на бульвар Гассенди, я,
перед тем как ехать на Ла Жави, проверил, где находится контора по
недвижимости.
До ворот лесопилки по спидометру оказалось пять километров. Рядом стоял
знак с названием ближайшей деревни - Ле Брюске. Увидеть это название тут
было очень странно, тем более в ту минуту, словно кто захотел сыграть со
мной шутку. В Бога я не верю и вспоминаю о нем лишь изредка на пожарах,
однако эта надпись произвела на меня впечатление.
Во дворе Лебаллека я увидел черный "пежо", такой, как мне описывал
брат. В окне нижнего этажа был уже свет. Наверно, там кухня и кто-то
всклокоченный, с мутными спросонок глазами, как оно бывает со мной или
Микки по утрам, пил кофе. К телефонному проводу, натянутому от дороги к
дому, без лестницы не добраться. Я глянул во двор, чтобы понять, как
расположены помещения, и вернулся к машине.
Проехал вперед еще три километра. Не доезжая Брюске, в сторону шла
дорога к лесу, и я свернул туда. Поставив машину, двинулся дальше пешком.
Вокруг никакого жилья, только на поляне полуразваленная кошара, ни дверей,
ни крыши.
Поглядел на часы и бегом к машине. На то, чтобы добежать до нее,
развернуться и выехать на дорогу в Динь, ушло две минуты и еще две, чтобы
проскочить лесопилку Лебаллека.
Но тут я на несколько секунд остановился. Поехал дальше, при въезде в
город свернул налево и потом притормозил на площади, где была стоянка.
Чтобы добраться сюда от лесопилки, мне понадобилось на средней скорости
шесть минут, но сейчас не было никакого движения, которое будет мешать,
когда я стану спасать свою шкуру.

КАЗНЬ (10)

Проехав через Дюранс у Ле Мое и бросив на ходу в реку отпиленный кусок
ствола, я остановился на открытой площадке между Маноском и Эксом. Откинув
сиденья, чтобы немного отдохнуть, уснул. Почти до девяти.
Через час был в Марселе. Я уже говорил, что служил тут и знаю город. Я
быстро нашел больницу "Ле Тимон", но психиатрическое отделение находилось
в стороне, и пришлось немало покрутиться, прежде чем я нашел въезд туда.
На стоянке я поглубже засунул "ремингтон" и патроны в багажник и запер его
на ключ.
Ева Браун ожидала меня в холле, сидела очень прямо на скамейке, закрыв
глаза. Вроде как похудела и постарела. Открыв глаза и увидев меня с
чемоданом, сказала: "Бедный мой зять, сколько беспокойств у вас из-за
меня. Вещи Элианы обнаружены в одном из отелей".
Я спросил, видела ли она Эну. Та с грустной улыбкой ответила: "Выглядит
неплохо. Даже как обычно. Но понимаете, она словно покинула землю. Все
время зовет папу. Спрашивает, почему он не идет к ней. Это единственное,
что ее сейчас волнует". И смахнула слезу. Пристально глядя в пол,
добавила: "Ей дали снотворное. Ей нужно много спать".
Чуть позже меня провели в палату. Я посидел около постели,
прислушиваясь к мирному дыханию и дав волю слезам, которые сдерживал
столько дней. Эна лежала на спине, волосы были собраны, руки вытянуты
вдоль тела. Ее одели в сурового полотна рубаху без ворота, будто она
заключенная. Во сне лицо ее казалось осунувшимся, но маленький пухлый рот
был прежним, каким я любил его.
Когда пришла медсестра, я отдал ей платья и белье из чемодана.
В углу стоял знакомый белый чемодан. Вполголоса я спросил, в какой
гостинице нашли вещи, и та ответила: "Отель "Бель Рив". Возле вокзала
Сен-Шарль". Мне следует туда заехать рассчитаться. Я спросил: "А где
матерчатая сумка?". Сестра сказала, что такой не приносили.
Перед уходом наклонился к Эне и поцеловал влажный лоб, потрогал руку.
При сестре не посмел поцеловать в губы и потом ругал себя, потому как в
следующие два раза такой возможности уже не было.
Ее лечащий врач мадам Фельдман приняла меня в своем кабинете на первом
этаже. Это черноволосая женщина лет пятидесяти, маленькая, довольно
плотная, с прекрасным добрым лицом и смеющимися глазами. Вокруг глаз у нее
такие же морщинки, как у Микки. Она уже успела побеседовать с Евой Браун.
Некоторые ее вопросы показались мне скучными, другие ставили в тупик. Не
проявляя раздражения, она сказала: "Если бы я не хотела во всем
разобраться, то не стала бы спрашивать". Нет, она не пыталась сразить меня
непонятными словами. Объяснила, что моя жена больна психически довольно
давно, возможно, уже много лет. Именно поэтому, вспоминая свое счастливое
детство, она и говорит, что ей девять лет. И до минувшей субботы
догадывалась о нависшей опасности. Невроз. Невроз этот нарастал
постепенно, как следствие шока особенной силы. А страхи приводили, видимо,
к спазмам мозга и к обморокам. Я вспомнил: "болит затылок".
Мадам Фельдман сказала мне: "В прошлую субботу, только не знаю где и
когда, ваша жена испытала эмоциональный шок такой же силы, как и первый,
давнишний. И не смогла превозмочь это. Вы когда-нибудь видели постройку с
провалившейся крышей? - спросила она. - То же самое произошло и с ней. Она
сделала то, что случается крайне редко и что еще недавно оставило бы моих
коллег равнодушными. Перешла от состояния ужаса, вызванного неврозом, к
состоянию психоза, то есть к болезни, иной не только по своему характеру,
но и по серьезности. Теперь уже можно утверждать, что как нормальная
личность она перестала существовать, это ясно всем, кроме нее самой. Она
действительно верит, что ей девять лет. Вчера, увидев себя в зеркале, она
нисколько не усомнилась в том, что она маленькая девочка, и только
попросила убрать зеркало. Вы меня понимаете?"
Я сказал - да. У меня было много вопросов, но я сидел такой разбитый,
что только опустил голову.
Потом мадам Фельдман что-то вынула из стола и положила передо мной. Я
узнал флакон, который тогда, во вторник, выпал из ее сумки на постель.
Врачиха сказала мне: "Когда вашу жену нашли на пляже и привезли сюда, этот
флакон был зажат у нее в руке, пришлось отнимать силой". Встряхнув флакон,
она показала, что в нем порошок: "Сейчас чего только не производят,
возможно, выпускают и порошок для ногтей. Но этот как раз не для ногтей".
Я подумал было о наркотике, но она сказала: "Это очень сильное средство,