Чтение 44–й страницы книги ~Эксклюзивный грех~

... Теперь сомненья решены:

Они на мельницу должны Приехать завтра до рассвета, Взвести друг на друга
курок И метить в ляжку иль в висок.

- Тебе все понятно? - улыбнулась Надя.

- Да уж, понятно, - протянул Дима. - Александр Сергеич подсказывает:
мотивы убийств - любовь, страсть и ревность.

- А это мотивы любых преступлений, - убежденно сказала Надя.

- Плюс еще - деньги, - пробормотал Дима.

***

То ли в самом деле гаданье, то ли сытый желудок, то ли спиртное - а может, все это, вместе взятое, - помогли Диме сосредоточиться. Он молчал - и когда они пили кофе с вкуснейшим десертом (шоколад, мороженое, взбитые сливки), и когда вышли из кафе, пересекли Невский и направились вдоль Фонтанки против ее течения. В голове журналиста стали потихоньку - каждая на свою полочку - раскладываться версии и зарождаться планы.

Надя доверчиво взяла Диму под руку. В другой руке он держал привычную
свою сумку ?Рибок?, небрежно ею помахивал. Им достаточно было удалиться на
двадцать шагов от шумного Невского, как не стало пешеходов - ни встречных,
ни попутных. Только фары пролетавших по набережной машин да редкие фонари
освещали питерский вечер.

Они свернули налево, в Графский переулок, бывшую улицу Марии Ульяновой.

- Вот в этой школе я учился, - указал Дима на ложноклассическое
бледно-желтое здание. - А скоро я покажу место, где стоял наш дом. Все равно
нам по пути.

- Стоял? А что с твоим домом сейчас?

- Снесли. Мне повезло. Один из трех домов, - горьковато усмехнулся Дима,
- что снесли в Питере в прошлом, двадцатом, веке, оказался моим.

Дима замолк, и Надя не стала больше его расспрашивать. В молчании они
дошли до конца переулка и свернули направо, на Владимирский проспект. Здесь
было оживленнее, встречались пешеходы, шли трамваи. Впереди, слева от них,
возвышался, возносился ввысь подсвеченный Владимирский собор.

- Здесь жил Достоевский, молодой, - указал Дима на один из домов. - И
там, чуть дальше, на Кузнечном, - его последнее жилье...

- Я знаю. Мы с мамой были там пять лет назад.

- А знаешь, что Федор Михайлович нанимал квартиру обязательно в угловом
доме, и чтобы из окон была видна церковь?

- Счастливый человек, - улыбнулась Надежда, - он мог выбирать себе место
жительства.

Тут, безо всякого перехода, журналист заговорил об ?их деле?:

- Завтра продолжим расследование. Приоритетными я теперь считаю следующие
версии. Во-первых, беременность Лены Коноваловой. Тем более, - улыбнулся
Дима, - Пушкин нам подсказывает, что все дело - в любви... Во-вторых, мне
интересен араб-миллионер. И, в-третьих, я не сбрасываю со счетов маньяка с
холодильного завода.

- А его-то почему?

- Потому что у него есть деньги, чтобы меня заказать. И наших матерей -
тоже. И потому, что у него есть мотив: скрыть свое тяжкое, неприглядное
сумасшедшее прошлое. В конце концов, он в думу собирается баллотироваться.
Пусть в городскую, но все-таки... И еще: он псих. Маньяк. И откуда-то знает
меня... Поэтому - мало ли что взбрело в его больную голову!..

- А как тебе нравится депутат Государственной думы, его однокашник, -
господин (или товарищ) Котов? И друг Котова - миллионер Шепилов?

- Они мне оба тоже нравятся. В смысле - НЕ нравятся. Главным образом,
потому, что у них у каждого хватит денег, чтобы организовать и убийства, и
похищения в архивах...

- Вот жизнь настала, - философски проговорила Надя, - мы ищем не убийц, а
тех, у кого хватит денег, чтобы убить...

- Что ты хочешь!.. - легкомысленно отмахнулся Дима. - Звериный оскал
капитализма... Но вот каким концом к нашему делу могут относиться избранник
народа Котов и бизнесмен Шепилов, я пока убей не пойму... Ну, ничего, у нас
и до них руки дойдут. Мы ими обоими займемся, когда вернемся назад, в
Москву.

- А что мы будем делать завтра здесь, в Питере? - спросила Надя,
заглядывая на ходу снизу вверх, в Димино лицо.

- Хорошо бы найти того парня, того Р. из маминого дневника, что жил тогда
с нашим холодильным психом Ефремовым в одной комнате. Это ж самый
непосредственный свидетель его безумия. Или - вдруг маньяк и его тоже
пришиб?.. И еще хорошо бы поднять архивы ленинградской ?Скорой-психиатрички?
- может, там остались следы госпитализации товарища Ефремова? Ну а если и
они вдруг исчезли - это тоже многое объясняет, правда?

Они перебежали по диагонали широкую проезжую часть Владимирского
проспекта. Собор теперь возвышался прямо над ними - но отчего-то не подавлял
своей величиной, не отпугивал. Надя достала из сумочки малую денежку и
сунула одинокой нищей: согбенной, замотанной в платок старушонке.

- А я никогда попрошайкам не подаю, - вздохнул Дима. - Я заметил: как
подам кому - сразу со мной какая-нибудь пакость случается.

Надя хотела было сказать: ?Это ты просто оправдываешь свою
бесчувственность?, - но произнесла другое:

- А почему ты араба тоже считаешь возможным убийцей? Ведь его уже нет в
живых!

- Вот именно! - воскликнул Дима. - Именно! Араб хотя и террорист, но по
совместительству - мультимиллионер. А вдруг он моей и твоей маме что-то по
завещанию отстегнул? Миллион-другой долларов на бедность? Ведь они ему
тогда, двадцать лет назад, жизнь спасли!..

- Ну, отстегнул - и отстегнул, - дернула плечом Надя. - Убивать-то женщин
зачем?

- А может, завещание палестинца его коллегам по работе не понравилось?
Может, они хотят, чтоб все деньги товарища Абу на священный джихад пошли?

- А эту версию как ты проверишь?

- А я завтра в ?Желтой субмарине? в Интернете адрес адвоката Абу Хамада
найду. И свяжусь с ним - по электронной почте или по телефону. И сам у него
про завещание расспрошу.

- Если ты адвоката найдешь, - усомнилась Надя. - И если он захочет тебе
отвечать.

- Да, - легко согласился Дима, - ?если? и ?если?. Они свернули в
Кузнечный и теперь шли по левой стороне переулка по направлению к Лиговке.
Справа белой тушей проплыл рынок. Навстречу им сосредоточенно прошагал бомж:
в одной руке лыжная палка, в другой - три авоськи: в первой звенели бутылки,
во второй помещались расплющенные алюминиевые банки, а в третьей иные
бутылки, пластиковые.

- А что с Коноваловой? - спросила Надя. Она вдруг заметила, что они уже
довольно долго идут с Димой нога в ногу, и это отчего-то порадовало ее.

- Тоже загадочный случай, правда?

- Правда-то - правда, но при чем здесь наши матери?

- Понятия не имею.

- Может, Евгения Станиславовна и моя мама увидели тогда, в день
самоубийства Коноваловой, что-то? Что-то, чему значения не придали? Что-то,
о чем твоя мама даже в дневнике не написала?

- Не знаю, Надечка. Мало информации. Надо завтра идти в прокуратуру.
Искать это дело двадцатилетней давности. Ведь уголовное дело о самоубийстве
Коноваловой наверняка заводили! Значит, оно до сих пор в архиве лежит...

- Или - уже не лежит...

- Может, уже не лежит, - легко согласился Дима. - Если до архива
прокуратуры так же просто добраться, как до архива Технического
университета. А если папки с делом Коноваловой вдруг нет - это для нас тоже
результат. Значит, мы опять-таки на след вышли... Тогда будем искать
следователя, который вел тогда дело, оперов, экспертов... Отыщем подружек
Коноваловой. Лину эту, других... Где-нибудь что-то да выплывет...

Они пересекли широкую улицу Марата у Музея Арктики и Антарктики.

- Вот этим маршрутом я каждый день таскался из школы, - вдруг переменил
тему Дима. - Ранец, пионерский галстук, куртка нараспашку...

- Странно, а я тебя в Ленинграде совсем не помню, - вздохнула Надя.

- Конечно, не помнишь. Я тебя и знать не хотел, малявку эдакую.

- Но ты бывал у моей мамы на днях рождения. Значит, я тебя видела...

- Правильно. Но я единственно потому у вас на Васильевском бывал, что у
вас тогда телефон был, а у нас в коммуналке - нет. Я закрывался от всех (и
от тебя тоже) в другой комнате и названивал друзьям и подругам.

- Подругам? Да тебе всего двенадцать было, когда вы в Москву переехали!

- Правильно. Но у меня и в двенадцать все равно уже были подруги.

Может, Надя, шагавшая рядом с его плечом, или полузабытые места детства,
или эйфория от выпивки и сытного обеда были тому причиной, - но Дима ощутил
чувство, посещавшее его чрезвычайно редко. Он вдруг стал видеть и ощущать
окружавшие его вещи и предметы необыкновенно остро и чуть странно. Вот этот
отсвет фонаря на скате крыши - это блик, звезда или ангел?.. Вот эта дама,
что идет навстречу - в болоньевой куртке, на руках - левретка в
комбинезончике, - может, эта дама не с Пушкинской улицы в Кузнечный
вывернула, а вышла прямиком из девятнадцатого века, из пролеток и
крепдешина?.. А вот за яркими окнами в полуподвале сидит за столиком
парочка, перед каждым пиво, а они глядят, не отрываясь, друг на друга -
может, это не питерское, а парижское кафе? Зайдешь туда, а все говорят
по-французски, и барменша пропоет тебе: ?Бонжур, мсье??..

И тут Дима увидел довольно медленно приближавшуюся к ним со стороны
Лиговки машину. То была серая ?девятка? с затененными стеклами, с
заляпанными грязью передними номерами. Не будь он в странном, восторженном,
остро чувствительном состоянии духа, он бы и внимания на нее не обратил -
мало ли по улицам Питера ездит грязных ?девяток?! Но тут его неожиданно
поразило нечто похожее на дежа вю. Какая-то странная - может, ментальная,
сверхчувствительная - схожесть этой машины с другой, однажды уже виденной на
московском проспекте Андропова... От нее явно исходила угроза, от этой
машины!

И в этот момент Дима увидел, как окошко автомобиля открывается и из него
начинает высовываться длинный черный предмет. Еще не успев осознать, что
происходит, он толкнул Надю влево, к домам - и сам бросился за ней, дальше