Чтение 44–й страницы книги ~Стандинг или правила хорошего тона~

Берю оборачивается. Его лицо внезапно становится похожим на сплошной
ожог. Взгляд туманный.

Консьержка глянула на плиту и испустила крик отчаяния.

-- Моя припарка!

Ужасный все слопал! Кастрюля пуста! Госпожа Церберша не верит глазам. У
нее начинается приступ бронхита. В груди у нее свистит, как в норвежской
кастрюле-скороварке.

-- Вы его простите, -- шепотом говорю я и вкладываю ей в руку
десятифранковую бумажку, чтобы как-то смягчить ее страдания, -- мой товарищ
страдает мокротно-блудливой недостаточностью и лечится льняной мукой. Его
сейчас здорово прихватило, у него приступ, вот он и не сдержался.

Толстый, не раздумывая, направляется в ту забегаловку, где мы были
вчера. На всякий пожарный случай он выпивает пузырь божоле, чтобы
протолкнуть припарку, потому что пищеварительный тракт категорически
отказывается сотрудничать с подобной бурдой. Ему бы лучше прочистить
внутренности из туалетного бачка. А еще проще -- прочиститься ершиком или
вэнтусом. Но у него свои соображения по поводу лечения -- божоле. После
второй бутылки он стал задыхаться, и тут пробка из муки не выдерживает
мощного напора портвейна. Сначала слышится "плуфф", потом глухой шум, и,
наконец, нескончаемая серия "гроа-гроа-гроа", как при озвучивании
мультфильмов. Величественный снова становится боеспособным. Его лицо
оживает, что следует понимать: становится не таким красным.

Мы мчимся в гостиницу "Стандинг".

Гостиница совершенно новая. Она расположена на углу улипы Святой
Яремной Вены Сына Господня и проспекта Деаля.*

Если судить по фасаду кремового цвета, по холлу, отделанному мрамором,
и по дорогим обоям, начинаешь понимать все, что город Лион делает для
развития туризма. И очень жаль, что ему не предоставили право провести здесь
следующие Олимпийские игры. Игры дали бы возможность представителям других
континентов попробовать божоле, фрикадельки из щуки, сардельки с начинкой из
трюфелей, а также полутраурную пулярку и шкварки. Разумеется, это не
изменило бы лицо мира, но у нас был бы шанс выиграть несколько золотых
медалей и победить других атлетов, позволяющих себе кулинарные излишества.

Некая дама, которую менее талантливый писатель назвал бы миловидной,
широко улыбается мне из-за стойки. Она уже в возрасте, но одета по моде,
волосы покрашены в ярко рыжий цвет. Я направляюсь к ней, за мной
санчо-пансует* Берю.

Она смотрит, как мы идем по холлу, а на лице у нее написано: что это за
странная парочка, и кого из нас можно называть "уважаемая мадам".

Чтобы не давать повод к кривотолкам, я предъявляю ей трехцветную
книжку, которую выдало мне государство, чтобы я мог подтвердить свою
специальность (если ее можно назвать специальностью) полицейского. Она
перестает улыбаться, потому что, хотите вы или нет, но мадам предпочитают
видеть у себя в доме страхового агента по выплате семейных пособий, а не
представителей нашей фирмы.

Потом я вытаскиваю из кармана ключ, найденный дамой с кактусовым лицом.

-- Это ключ из вашего заведения? -- задаю я вопрос таким -- нейтральным
тоном, что с досады нейтральная Швеция объявила бы войну нейтральной
Швейцарии.

У нее округляются глаза, рот и даже план Лиона, который она перед этим
рассматривала.

-- Ой, он нашелся! Наш постоялец очень расстроился.

-- Могу я справиться о личности вышеупомянутого постояльца?

Она немножко удивляется, но тут же успокаивает себя тем,

* Деаль: знаменитый французский физик, муж Жанны Ашет, которая изобрела
телекс- --Примеч. авт.

* Везет же тем, кто обходится обычным словарем. Но мы говорим на живом
языке или на этом самом? -- Примеч. авт.

что сыщики затем и появляются на свет, чтобы задавать свои коварные
вопросы.

-- Господин Долороса, -- говорит она.

Толстый громко баритонирует:

"Долороса женщина несчастья

Долороса, твой поцелуй не приносит счастья".

Я вынужден пнуть его по ноге, чтобы он соблюдал правила приличия.

-- Испанец? -- справляюсь я.

-- Панамец, -- поправляет она.

-- Он остановился в отеле один?

-- С женой.

-- Случайно не высокая блондинка в черном блестящем плаще?

-- Совершенно верно, -- бормочет она.

-- В настоящее время они находятся в "Стандинге"?

В ее глазах вспыхивают факелы. Движением подбородка она показывает на
соседний холл, элегантно обставленный датской мебелью в экспортном
исполнении.

-- Да, они сейчас беседуют с гостем.

Везет же мне, правда? Бывают дни, когда все приходит в гармонию, когда
крышки плотно накрывают ночные горшки, женщины соглашаются разделить с вами
постель, а во время партии в белот у всех играющих на руках по четыре
вальта.

Я осторожно подхожу к застекленной двери, прячась за штору закрытой ее
половины. И вижу элегантную пару, оживленно беседующую с каким-то типом,
стоящим ко мне спиной. Женщина очень красивая. Брюнетка с обесцвеченными
волосами. Необесцвеченные у нее только прекрасные черные глаза с длинными
обольстительными ресницами, контрастирующими с волосами. У нее действительно
мясистые губы, но старухе-консьержке было недоступно чувство прекрасного,
коща она сравнивала их с краями ночного горшка. Наоборот, они вызывают
желание впиться в них зубами, как в спелый плод, чтобы ощутить, как по вашим
зубам течет сок.

Ее муж -- худощавый мужчина с завитыми волосами. Высокого роста.
Оливкового цвета лицо. Он одет в серый однотонный костюм, на шее галстук
кроваво-красного цвета. На фоне чистой рубашки он кажется свежей раной.

Толстый не отстает от меня ни на шаг. Он тоже заглядывает в холл. Он
так выразительно шмыгает носом, что от этого пришел бы в восторг сам Денис
Пален -- изобретатель паровой машины.

-- Неизвестные в батальоне! -- утвердительно произносит преподаватель
хороших манер.

В этот момент трио прекращает беседу. Все встают. И тут гость Долоросов
поворачивается к нам лицом. От изумления Его Округлость становится похож на
наполеоновского генерала Камбронна, автора знаменитой фразы "Гвардия
погибает, но не сдается". Чтобы он не оказался в их поле зрения, я резко
толкаю его в бок, и он отлетает в сторону. Мы в этот момент напоминаем двух
хохмачей, которые выскочили на съемочную площадку, коща раздалась команда
"мотор", а главная героиня уже впилась в губы своего партнера. Это вам не
телевидение, где посетители могут прохаживаться между камерами и артистами,
беседуя о погоде и французском администраторе 18 века Боттэне.

Мы бежим к кассе, единственному месту в этой вселенной из мрамора, где
можно спрятаться. Мы вбегает за стойку к блондинке. Говорим ей "тсс", чтобы
она хранила молчание, приседаем на уровне ее колен. Проходит какое-то время.
И тут Берю обращает внимание на чулки фирмы "Марки". Он считает, что эти
чулки не только заставляют говорить ноги, но, кроме того, заставляют
трепетать воображение. Он трется о них своим носом. Еще полминуты, и он даст
волю рукам.

-- Они вышли, -- к счастью извещает кассирша.

Как раз вовремя! Мы встаем.

-- Ну, это уж слишком! -- говорит Толстый.

Потому что я забыл вам сказать, друзья мои, что собеседником панамцев
был не кто иной, как слушатель школы, который ушел с лекции Берюрье под
надуманным предлогом визита к "дантисту".

Это меня страшно радует. Когда ты барахтаешься посреди окутанного
тайной океана и не знаешь, в какой стороне находится суша, ты испытываешь
необычную радость, когда замечаешь на горизонте какой-нибудь островок (пусть
даже и вредный для здоровья). Я надеюсь, что все оценят утонченность
созданного мной образа, и это будет еще одним подтверждением (если есть
необходимость подтверждать) моих литературных способностей. Наступает и мой
черед показать нос шведскому королю.

-- Идем за ними, -- приказываю я.

Мы выходим, предварительно порекомендовав блондинистой администраторше
никому ничего нс говорить о нашем визите.

Слушатель уже идет к своей колымаге. Долоросы стоят на тротуаре и машут
ему рукой.

Я знаю, где искать слушателя. Следовательно, мне ни к чему превращаться
в рыбу-лоцмана и садиться ему на хвост.

-- Ты знаешь, как его фамилия? -- спрашивает меня Толстый.

-- Нет, -- отвечаю я. -- Но это не трудно узнать.

В это время пара направляется к своей машине, стоящей на стоянке. Это
черный "Мерседес" с номером ТТХ.

Я беру ноги в руки и бегу к своей тачке. Прыгаю в кабину и трогаю с
места, открыв дверцу Толстому, который из-за своего ушибленного колена
испытывает некоторые трудности, и не может как раньше уложиться на
стометровке за десять секунд.

Начинается моторизованная слежка но улицам Лиона. Панамцы едут не
спеша. Они проезжают по улице Республики до площади Кордильеров, сворачивают
направо в сторону набережной и выезжают на левую набережную.

-- Как ты думаешь, -- говорит Толстый, начиная переваривать льняную
муку.

-- Я никак не думаю, -- обрываю я, -- дай мне все обмозговать, старый