Настурцию к ней домой, заранее предупредив жену, что после возлияния на
поминках мордасовской бабки предпочитает отсыпаться у Колодца - чего зря
накануне выезда нетрезвым шастать по ночным улицам, подвергая себя
опасности, а утром на работу двинет прямо от Мордасова, оговорив опоздание
часа на два под общепринятым медицинским прикрытием, которому давно никто
не верит всерьез и которое всегда срабатывает безотказно.
Весьма удобно: сегодня вечером банкет с фирмачами, с одним из них он
условился на среду для передачи дара, а вечер вторника посвятит себе и
Настурции и тогда в среду не понадобится рваться между ужином с Притыкой и
приемом заморского дара.
шептунов-перекурщиков, у коих меж зубов не застревало ни единое слово,
особенно, если доверяющий тайное, многозначительно подносил палец к губам,
мол, секрет, и желтопальцевых тружеников, долгие, безвозвратные годы
проведших у батарей в коридорах, и в затаенных углах тогда несло, как
мутно стремительные потоки в половодье. Через них Шпындро, случалось,
запускал нужную информацию, всякие пробные шары, но сейчас Игорь Иванович
всего лишь приветливо кивал рядовым и взводным выездной рати, отчего-то
уверовав, что полночный кофе в апартаментах Настурции - дело решенное.
тарелки: не звонил матери, забыл, мама нездорова, а он... ах, крутня,
крутня.
провода, внезапные приходы медсестры, инъекции в безмолвии. Нестерпимо
тянуло курить, хотелось отдалить час прихода врача-женщины лет тридцати
пяти как раз из тех, что всю жизнь завораживали Филина, войдет в палату,
задерет ему рубаху и уткнет стетоскоп в русалок, обласканных знойными
ухажерами, мирно проживающими на груди и брюхе Филина вот уже столько лет.
Филин сгорал от стыда, удивляясь неизвестно откуда взявшейся робости. Если
б врач пошутила или как-то дала понять, что русалки Филина - дело
житейское, с кем не случается по молодости, по глупости, но врач молчала,
внимательно слушала и водила чуткой кругляшкой по вызывающим русалочьим
формам, не выказывая удивления, будто у каждого, кого ей выпадало
обследовать, такая же галерея на груди.
появлялись и Филин живо представил, как сестры, переругиваясь утрясали
расписание посещений любимого родителя. Курить хотелось нестерпимо.
филинской груди, едва касаясь испещренной наколками кожи. Так и не
выстроил дачу, не успел, а даже если бы успел - поздно, здесь все приходит
слишком поздно. Не помогла старуха загородная, да он толком и не успел
припасть к ее водице. А вечер выдался вчера редкостный. Девица льнула,
напоминая давние годы и не припомнить, когда он так веселился в последний
раз, одно точно: тысячу лет назад; и вот расплата, силенки на исходе, вся
жизнь просочилась сквозь щели кабинетного паркета.
к подбородку, будто убедив себя, что не даст оголить картинные грудь и
брюхо, хоть режь.
уже много лет по-человечески не выпадало, то один огрызнется, то другая
рявкнет. Его дочь! Надо же, плод любви. Филин тяжело вздохнул: ах если б
курнуть, ничего не надо, ни вчерашней павы, ни даров Шпындро, ни дачи,
только б беломорину и клуб дыма, чтоб пополз внутрь.
утвердительно, сам не зная, зачем соврал. Все равно их отношения не
изменишь, слишком наворочено, всей жизни не хватит их поправить, а той
малости, что осталась и подавно...
к тому же такой просьбой он сразу потеряет в ее глазах - не может
противостоять желаниям, как и она, тогда по какому праву орет, если дочь
возвращается под утро, чем он лучше, и даже, если б решился на утрату
привилегии выволочек ради папирос, ради всего единственной беломорины и
тогда отношения не восстановишь, уже миновала пора, когда общая тайна,
вроде запретного курения, могла б объединить. Узы родства перемолоты в
прах, и то сказать, топтал девку как мог, но для ее же блага, не ради
удовольствия: хотел, чтоб все вышло, как по-писаному: выездной муж - уж и
наметил тот, тот и тот - благополучная жизнь, а ей видишь ли нравиться
должен, как объяснишь, что без копейки взвоешь при самом что ни на есть
красавце.
окну, так, чтобы свет мутного дня не падал на разрисованное лицо, чтоб
черты его тонули в тени, лишь бы не раздражать отца. Полный, натужно
дышащий человек бесспорно ее отец; в незапамятные времена обнял ее мать и
случилась сувка и девушку любили, и наряжали в яркое и привозное и
фотографировали по поводу и без повода, а потом возникли первые трещины,
побежали, завертелись и рухнули симпатии, доверие, все-все, что связывает
с людьми, давшими тебе жизнь, единственно общим стало глухое раздражение и
постоянное обоюдное недоверие. Дочь не могла превозмочь безразличия, и не
старалась и Филин благодарил ее мысленно: хватило ума не устраивать
спектакль скорби и на том спасибо.
не надо ли чего.
такая возможность, ежеминутно бомбил бы больницу звонками, справляясь о
состоянии здоровья начальника; удивится же Шпындро, узнав, какая складка
на деле, но это когда еще всплывет на свет божий, а пока...
ресниц, что это не из рук матери, а ее личная передача.
вцепившись в край одеяла и пытаясь не взорваться - запах дорогущей
парфюмерии наполнял палату, густея с каждой минутой.
пачка "Беломора".
терпеливо ждала, пока отец наслаждался папиросой... окурок выбросила в
форточку, тщательно проветрила, смочила вафельное полотенце, повесила на
спинку стула, пачку папирос упрятала под матрас у изголовья, извлекла
флакон духов и горьковатый запах забил следы дымного смрада.
глаза.
балычок - янтарная слеза, киндзмараули грузрозлива; водка - белое вино
согласно Стручку - хоть залейся, хунгарский салями, маслины мелкие, иссиня
черные для знатоков, икряка красная и черная, лососевые от нежно розовых,
как лепестки гладиолусов до алых с прожелтью, обилие трав, стебли черемши
с двухцветный деловой карандаш толщиной, фиолетовый чеснок и еще закуски
южного происхождения, перепавшие Колодцу после деловых контактов с
куражиными людьми.
выбегание на кухню никак не затушевывали очевидное: она рада Шпындро,
рада, что он рядом, и как ни прискорбно, но чужое несчастье позволило этим
двоим встретиться раньше оговоренного срока, разве не судьба...
припомнив, как переломленный пополам официант метался меж столов в
субботний вечер. Собралось человек двадцать.
назывались приличествующие места, сыпались доводы и контрдоводы, со
стороны казалось, эти люди никогда не ели досыта или только что пережили
голодные годы. Названия ресторанов, как кодовые слова, как особенные
пароли срывались с их уст. Недавние обеды и вновь открытые кабаки с их
плюсами и минусами обсуждались так рьяно, так пенно с выбрызгом слюны, как
не спорят творцы, отстаивающие достоинства - мнимые или подлинные - своих
детищ.
желая сжать стол, в черном пиджаке и таком же галстуке мрачно восседал
Мордасов. Глаза его перепрыгивали с блюда на блюдо с салатниц на судаки с
соусами, губы едва заметно шевелились, будто Мордасов проверял, не упущено
ли самое важное, время от времени ронял односложно:
пепельноволосая, гибкая, сидевшая рядом с бесформенной толстухой с жидкими
космами, густо крашенными хной. Шпындро не знал, что на поминках, отложив
вечерненочные промыслы, присутствовала собственной персоной дочь квасницы,
отпрыск Рыжухи бесспорно превосходила всех женщин застолья во много крат.
от станции доносился свистящий вой электричек, детские писки и взрослые
выкрики неслись из соседних дворов. Мордасов молчал и неожиданно для всех
примолкли псы, унеслись электрички, даже дети смолкли, как по команде, и
опустилась мертвая, иначе говоря, гробовая тишина, как нельзя более
подходящая моменту. Мордасов нервничал и это удивляло Шпындро: Колодец