"Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Асмаи говорил повелителю пра-
воверных: "Я слышал многое, но ничто мне так не понравилось, как стихи,
которые произнесли три девушки". - "Расскажи мне их историю", - молвил
халиф. И аль-Асмаи начал рассказывать эту историю и сказал: "Знай, о по-
велитель правоверных, что я жил както в Басре, и усилилась однажды надо
мною жара, и я стал искать места, где бы отдохнуть, но не находил. И я
оглядывался направо и налево и вдруг заметил крытый проход между двумя
домами, выметенный и политый, и в этом проходе стояла деревянная скамья,
а над нею было открытое окно. И я сел на скамью и хотел прилечь, и услы-
шал нежные речи девушки, которая говорила: "О сестрица, мы сегодня соб-
рались, чтобы развлечься; давайте выложим триста динаров, и пусть каждая
из нас скажет один стих из стихотворения, и кто скажет самый нежный и
красивый стих, той будут эти триста динаров". И девушки отвечали: "С лю-
бовью и удовольствием!" И начала старшая, и стих ее был таков:
тельствах", - сказал я про себя и, сойдя со скамьи, хотел уходить. И
вдруг дверь открылась, и из нее вышла девушка и сказала: "Посиди, о
шейх!" И я вторично поднялся на скамью и сел. И девушка подала мне бу-
мажку, и я увидел на ней почерк, прекрасный до предела, с прямыми "али-
фами", вогнутыми "ха" и круглыми "уа" [569], а содержание записки было та-
кое: "Мы осведомляем шейха - да продлит Аллах его жизнь! - что нас трое
девушек-сестер, и мы собрались, чтобы развлечься, и выложили триста ди-
наров и условились, что, кто из нас скажет самый нежный и прекрасный
стих, той будут эти триста динаров. Мы назначили тебя судьей в этом де-
ле; рассуди же как знаешь и конец". - "Чернильницу и бумагу!" - сказал
я. И девушка ненадолго скрылась и вынесла мне посеребренную чернильницу
и позолоченные каламы, и я написал такие стихи:
лась и вернулась во дворец, и я услышал, что там начались пляски и хло-
панье в ладоши и наступило воскресенье из мертвых, и тогда я сказал се-
бе: "Мне нечего больше здесь оставаться" И, спустившись со скамьи, я хо-
тел уходить, и вдруг девушка крикнула: "Посиди, о Асмаи!" И я спросил
ее: "А кто осведомил тебя, что я аль-Асмаи?" И она отвечала: "О старец,
если имя твое от нас скрыто, то стихи твои от нас не скрыты".
руках ее блюдо плодов и блюдо сладостей. И я поел сладостей и плодов, и
поблагодарил девушку за ее милость, и хотел уходить, и вдруг какая-то
девушка закричала: "Посиди, о Асмаи!" И, подняв к ней глаза, я увидел
розовую руку в желтом рукаве и подумал, что луна сияет из-под облаков. И
девушка кинула мне кошелек, в котором было триста динаров, и сказала:
"Это моя деньги, и они - подарок тебе от меня за твой приговор".
верных. И аль-Асмаи сказал: "О повелитель правоверных, - да продлит Ал-
лах твою жизнь! - старшая сказала: "Я удивлюсь, если он посетит во сне
мое ложе", - и это скрыто и связано с условием: может и случиться, и не
случиться. Что до средней, то мимо нее прошел во сне призрак воображе-
ния, и она его приветствовала; что же касается стиха младшей, то она
сказала в нем, что лежала с любимым, как лежат в действительности, и
вдыхала его дыханье, которое приятнее мускуса, и выкупила бы его своей
душой и семьей. А выкупают душой только того, кто дороже всего на све-
те". - "Ты отличился, о Асмаи!" - воскликнул халиф и тоже дал ему триста
динаров за его рассказ.
сказал: "Я попросил ар-Рашида подарить мне какой-нибудь день, чтобы я
мог уединиться с моими родными и друзьями, и он позволил мне это в день
субботы. И я пришел домой и стал приготовлять себе кушанья и напитки и
то, что мне было нужно, и приказал привратникам запереть (ворота и нико-
му не позволять ко мне войти. И когда я находился в зале, окруженный
женщинами, вдруг вошел ко мне старец, внушающий почтение и красивый, в
белых одеждах и мягкой рубахе, с тайлесаном на голове. В ручках у него
был посох с серебряной рукояткой, и от него веяло запахом благовоний,
который наполнил помещения и проход. И охватил меня великий гнев оттого,
что этот старен вошел ко мне, и я решил прогнать привратников, а старец
приветствовал меня наилучшим приветствием, и я ответил ему и велел ему
сесть. И он сел и стал со мной беседовать, ведя речь об арабах пустыни и
их стихах. И исчез бывший во мне гнев, и я подумал, что слуги хотели
доставить мне радость, впустив ко мне подобного человека, так как он был
образован я остроумен. "Не угодно ли тебе поесть?" - спросил я старца, и
он сказал: "Нет мне в этом нужды". И тогда я опросил: "А попить?" И ста-
рец молвил: "Это пусть будет по-твоему".
"О Абу-Исхак, не хочешь ли ты чтонибудь мне спеть - мы послушаем твое
искусство, в котором ты превзошел и простого и избранного".
и, взяв лютню, ударил по ней и запел. И старец сказал: "Прекрасно, о
Абу-Исхак!"
не удовлетворился тем, что вошел ко мне без позволения, и пристает с
просьбами, но назвал меня по имени, не зная, как ко мне обратиться".
потом старец. И я стерпел эту тяготу и, взяв лютню, запел, и был внима-
телен при пении и проявил заботливость, так как старец сказал: "А мы с
тобой потягаемся..."
"Дошло до меня, о счастливый царь, что старец сказал АбуИсхаку: "Не хо-
чешь ли ты прибавить еще, а мы с тобой помочь "И я стерпел эту тяготу, -
говорил Абу-Исхак, - и, взяв лютню, запел и был внимателен при пении и
проявил полную заботливость, так как старец сказал: "А мы с тобой потя-
гаемся". И старец пришел в восторг и воскликнул: "Прекрасно, о господин
мой! И затем он спросил: "Позволишь ля ты мне петь?" И я ответил ему:
"Твое дело!" И счел, что он слаб умом, если будет петь в моем при-
сутствии после того, что услышал от меня. Старец взял лютни и стал ее
настраивать, и, клянусь Аллахом, мне представилось, что лютня говорит
ясным арабским языком, прекрасным, жеманным голосом! И старец начал петь
такие стихи:
ны и все, что есть в доме, отвечает ему и поет с ним, так прекрасен был
его голос, и мне казалось даже, что я слышу, как мои члены и одежда от-
вечают ему. И я сидел, оторопев, и не был в состоянии ни говорить, ни
двигаться из-за того, что вошло ко мне в сердце, а старец запел такие
стихи: