Чтение 45–й страницы книги ~Колокол солнца~

одного человека из бывших при Ноале там не осталось.

- Слушаю, ваше высокопреосвященство, - поклонился Мазарини.

- А вас, господин Ноде, я тоже хочу наградить направлением в качестве
советника к губернатору Новой Франции, где вам, надеюсь, удастся написать
книгу по нашему заказу о тамошних краснокожих аборигенах, с кем мы имеем
военный союз в борьбе против английских колоний.

Ноде поник головой. Мало того, что ему придется пересечь океан,
отправляясь на край света, именуемый Новой Францией, претерпеть в пути все
ужасы морской болезни, но, увы, не скоро вернуться к домашнему уюту.
Словом, будучи в достаточной мере проницательным, он не без юмора поставил
себя рядом с египетским владельцем фелюги, который получил дополнительно
500 пистолей за молчание, а он, Ноде, - горькую милость всесильного
кардинала.

И бедный Жозеф Ноде рассыпался в благодарностях за полученное новое
поручение, которое проклинал в душе.

Но, отнюдь не лишенный писательского воображения, вопреки замечанию
Ришелье, он догадался, что кардинала, видимо, устроило бы не благополучное
возвращение во Францию Сирано де Бержерака в сопровождении Кампанеллы, а
их гибель в пути...

Но умный Ноде о такой своей проницательности не подал и виду,
расплываясь в почтительной улыбке на своем полном и добродушном лице.

Ничего не поделаешь, придется плыть через океан к индейцам и
захудалому губернатору колоний.

Ришелье, отпустив незадачливого писателя, призвал Мазарини и срочно
направил его в Мовьер для уже известного нам поручения, а сам приказал
подать себе карету для поездки в Лувр к королю, чтобы застать его там
раньше, чем он отправится на охоту с ловчими птицами.

Король не слишком обрадовался непредвиденному появлению кардинала, он
вышел к нему в охотничьем костюме, с недовольной физиономией, вытянув
вперед шею.

- Рад вас видеть, кардинал, - сказал он. - Надеюсь, у вас хорошие
новости, а не надоевшие мне жалобы на моих мушкетеров, умеющих держать
шпаги в руках. Или вы в чем-то сомневаетесь?

- Я никогда не сомневаюсь, имея дело с вами, ваше величество, - низко
поклонился Ришелье.

Такие слова и тон кардинала польстили Людовику XIII, но одновременно
и насторожили его.

- Так что у вас там приключилось, если нужно задерживать меня перед
выездом на охоту, которая развеет мою несносную скуку?

- Ваше величество! Я никогда не решился бы напрасно обеспокоить вас.
Тем более когда речь идет о вымирающем искусстве охоты с ловчими птицами.

- Что верно, то верно, Ришелье. Не думаю, что меня в этом деле мог бы
заменить кто-нибудь из здравствующих ныне государей.

- Ваше величество! Не только государи, никто на свете из ныне живущих
не сравняется в столь славном деле с вашим величеством.

- Ну, кардинал, не иначе как кого-то из ваших гвардейцев проткнули
шпагой. Говорите - кого и кто. Прикажу повесить.

- Нет, ваше величество, на этот раз дело идет лишь о пышной церемонии
в вашем дворце.

- Это уже интересно. Пышной, говорите? И это может развлечь?

- Несомненно, ваше величество, если вы согласитесь дать большую
аудиенцию в присутствии всего двора и всех иностранных послов посланцу
самого святейшего папы Урбана VIII.

- Вот как? С чем же папа прислал его к нам?

- Он привез важнейшее письмо. Будучи сам пожизненным узником, еще
тридцать лет назад готовившим восстание против испанской короны...

- Опять Испания? Она уже надоела мне. Война с ней ваше дело,
кардинал, на то вы и генералиссимус.

- Но речь идет не просто об Испании, ваше величество, а о признании в
вашем лице первого из всех католических королей.

- Вот как? Кто нас признал таковым?

- Сам святейший папа Урбан VIII, освободив вдохновителя
антииспанского заговора и прислав его со своим личным посланием во
Францию.

- Сколько же просидел в темнице этот гонец?

- Около тридцати лет, ваше величество. И перенес из-за испанцев
необыкновенные мучения. Это святой монах Кампанелла.

- Никогда не слыхал. Но папе виднее. Если он его освободил в пику
испанскому королю, хоть тот и родственник нашей супруги Анны Австрийской,
все равно это нам приятно.

- Ради лишь этого чувства, ваше величество, я рекомендую вам дать
этому гонцу святейшего папы большую аудиенцию.

- А это не задержит моей охоты?

- Что вы, обо всем позабочусь я сам, во дворец будут приглашены все
вассалы, и преданные, и строптивые, даже пользующиеся дарованными им
шляпными привилегиями на приемах.

- Вам непременно нужно, чтобы кто-то остался при мне с необнаженной
головой?

- Ваше величество, я просто хочу поставить их в самое для них
затруднительное положение.

- Как это вы сделаете?

- Об этом я могу лишь шепнуть вам на ухо, - сказал Ришелье.
Оглянувшись, он подошел к королю и произнес шепотом несколько слов, потом
добавил уже громко: - А что им останется после этого делать?

Людовик XIII расхохотался:

- Вы неоценимый человек, кардинал! Я не знаю, чем вас наградить за
такую выдумку. Эвоэ! Виват! Хорошо, готовьте торжественную аудиенцию.
Посмотрим на этого бедного монаха. Вот удивится-то! Да и не он один! - И
король опять захохотал.

Ришелье был доволен. Все оборачивалось так, как он хотел.

Он даже без своей обычной осуждающей улыбки наблюдал в окно, как со
двора выехала кавалькада королевской охоты с сокольничими, держащими на
кожаных перчатках с крагами хищных птиц с колпачками на головах.

Король тоже надел такую перчатку, и ему передали самого крупного и
ловкого из соколов.

В назначенный Ришелье день, когда Мазарини должен был привезти
Кампанеллу в Лувр, во дворце собирались даже издалека приехавшие вассалы,
не говоря уже о придворной знати, обретавшейся в Париже.

Приемный зал наполнился роскошно одетыми вельможами и прекрасными
дамами в самых модных туалетах со сверкающими драгоценностями, а перья на
мужских шляпах соперничали с ними в пышности и яркости.

По условию приема все были в шляпах. Очевидно, это связывалось с
какой-то особенной торжественностью великосветского сборища, устроенного
кардиналом с согласия короля.

Королева в сопровождении приближенных к ней дам, опять же по
предусмотренному кардиналом ритуалу, вышла раньше супруга и сразу осветила
своей необыкновенной красотой, оттененной простотой и изяществом наряда,
весь зал.

Вельможи зашушукались, приветствуя королеву сниманием шляп.

Наконец наступила торжественная минута, ждали выхода короля. Но он
задерживался, ибо не было сигнала о приближении кареты с Мазарини и
римским гостем.

Мазарини сидел в карете рядом с Кампанеллой и вел с ним
многозначительную беседу:

- Отец Фома! Великий кардинал Ришелье предоставил вам убежище во
Франции в надежде, что вы ему ответите признательностью и послушанием.

- Признательность моя исходит от сердца, монсиньор, но что вы имеете
в виду под послушанием?

- Мне кажется, что не все ваши произведения восхищают его
высокопреосвященство господина кардинала Ришелье. Быть может, в
последующих своих сочинениях, которые вы напишете здесь на свободе, не
зная забот и трудностей существования, вы разъясните некоторые положения,
высказанные вами в трактате о "Городе Солнца"?

- Что там требует разъяснения на ваш взгляд, синьор Мазарини?

- Его светлость, как высший блюститель нравов, обеспокоен толкованием
предложенной вами "общности" жен в вашем Городе.

- Ах, боже мой! Конечно, в том моя вина! Неверно толковать
употребленное мной слово "общность" как использование одной жены
несколькими мужчинами. Это вульгаризация, монсиньор! Я лишь предоставляю
свободу выбора в равной степени и мужчинам и женщинам, а вовсе не
узакониваю распущенность. Напротив, нравы должны быть строгими, но в то же
время не исходить из вечного "права собственности" супругов друг на друга,
освященного церковью.

- Вы восстаете против брака, начало которому господь положил еще с
Адама и Евы.

- Если вы обращаетесь к священному писанию, то можете вспомнить, что
господь допустил после гибели Содома и Гоморры, чтобы род человеческий был
продлен с помощью дочерей, а не жены спасенного Лота, превращенной в
соляной столб. Как известно, они, подпоив отца, поочередно соблазняли его,
чтобы понести от него и не дать человеческому роду прекратиться.

- Ну знаете, отец Фома, на вашем месте я не приводил бы таких
примеров, - возмутился Мазарини.

- Но разве не более цинично восприятие "общности", то есть "не
принадлежности" жен, как призыва к распутству? Очевидно, нужно какое-то
другое слово, которое исключило бы всякое иное толкование, кроме
истинного.