способности оригинального искусствоведа. Я не много смыслю в живописи, в
старых работах скульпторов, художников, но с удовольствием тешу себя
надеждой, что именно я убедил Ритама целиком отдаться искусствоведению.
Скажу только о фактах. Выздоровев, Поль Ритам уже не вернулся к Отэну
Карту, а совсем недавно я получил с его авторской подписью превосходно
написанную и хорошо изданную книгу об Антонио Ульмаро. Но я забегаю вперед
и несколько отвлекаюсь. Вернусь к описанию событий, происходивших в те
апрельские дни в Пропилеях.
появлялся у массивных ворот Пропилеев. Дружески поприветствовав
привратника (старый привратник мне запомнился не меньше Ритама, но - что
поделаешь - в этих записках о всех не расскажешь), Ритам каждый раз
привычно сокрушался, что металлическая ограда ржавеет, и очень подробно
излагал, как именно он намерен уговорить господина Карта раскошелиться на
поддержание Пропилеев. Разве можно жалеть средства на содержание в порядке
такой красоты? Ведь ограда изготовлена по эскизам самого Канибуно! Ее
отливали лучшие мастера Пьеррона и, когда окончили отливку первого
варианта решетки...
интересом выслушивает скульптора, сокрушается вместе с ним, оживленно
поддерживает разговор - ведь это его единственное развлечение на
протяжении всего скучного дня - и удаляется в привратницкую не раньше, чем
Ритам исчезнет за купой деревьев, отделяющих ворота от виллы-дворца.
восторженный искусствовед замирает на несколько минут, никогда не уставая
восхищаться созданием Ульмаро. Отсюда от буковой рощицы, лучше всего видна
Анфилада, постепенно спускающаяся к самому низкому месту усадьбы, где
громоздится мрачное сооружение, названное архитектором "Средневековье".
Отсюда же начинается широкая, мощенная огромными плитами Дорога сфинксов.
По обеим ее сторонам правильными, унылыми рядами тянутся цоколи из
красного песчаника, на которых лежат львы с человеческими головами.
Однообразные, бесстрастно-загадочные, они как бы символизируют вереницу
веков, полных тайн и непознанного, веков, предшествовавших наибольшему
расцвету искусства египтян.
молчания, Ритам проходит мимо сфинксов, приближаясь к массивному строению
с косыми срезами стен.
предоставлял ему наиболее широкие возможности, и архитектору удалось в
совершенстве передать стиль древней египетской постройки. Темные,
таинственные здания были сложены из больших каменных глыб, притесанных
почти с такой же поражающей точностью, с какой это делали рабы Снофру и
Хеопса.
иглу обелиска, иссеченную иероглифами, и колоссальную сидячую фигуру,
превосходно гармонировавшую с общим спокойствием архитектурных линий
постройки. Вход в египетские залы представлял собой две совершенно
одинаковые грузные башни с косыми стенами - пилоны, связанные порталом, со
сравнительно небольшой дверью, придавленной массивностью постройки.
переносился в глубь веков, в царство величавой неподвижности египетских
статуй, в царство множества одинаковых колонн, в мир искусства, скупого,
прямоугольного, застывшего и зловеще угрюмого.
погоду в нем ощущалось солнце Египта: умело замаскированные источники
света посылали лучи через верхние отверстия, расположенные над бассейном.
Однако это не уменьшало чувства придавленности. Его не рассеивала ни
пестрая роспись золотом, синью, ярко-красной краской, столь же загадочная,
как иероглифы, и заполнявшая все стены, колонны, карнизы; ни зелень пальм,
столпившихся у бассейна; ни голубизна прохладной воды.
рассматривая застывшие изображения барельефной живописи, - искусство,
созданное страхом перед превратностями загробного мира, созданное для
потусторонней жизни, призванное умилостивить богов небытия. Отсюда и
поиски форм абсолютного покоя, отсюда таинственность, мрачность".
одухотворенного искусства Эллады, но его частенько задерживал
крокодильчик.
признаков жизни, часами лежал бревном, как и подобает этим милым животным,
и ничем, собственно, не обременял Ритама. Но одного только присутствия в
храме искусств этого существа было достаточно, чтобы натура художника
бунтовала. Крокодильчик был водворен в Анфиладу волей самого господина
Карта - это был его единственный "творческий" вклад в дело создания
Пропилеев, - и Поль Ритам не уставал негодовать при мысли о том, как был
бы огорчен этим Ульмаро. Неужели недостаточно передал он самый дух
глубокой древности? Неужели от каждого камня, колонны, фрески не веет
подлинным искусством Египта и требуется еще вселять сюда это мерзкое
творение? Блажь! Прихоть собственника, не умеющего ценить настоящее
искусство, большой талант. С какой силой и достоверностью переданы колорит
и рисунок, применявшиеся зодчими Древнего Египта, как поражает величавая
неподвижность в позах статуй, строгое спокойствие линий, столь характерное
для египтян, стремившихся в своем искусстве к выражению абсолютного
покоя!.. Покоя?
присаживается у края бассейна и начинает пристально рассматривать плоскую
голову с длинным рылом, со вздутыми краями ноздрей, с характерно
изогнутым, словно улыбающимся во сне, разрезом рта. Крокодил был
мертвенно-застывшим, совершенно неподвижным, хотя чем-то неуловимым давал
понять, что он жив.
бальзамировали мертвых?
залы Эллады.
передать сущность искусства Древней Греции, сумел удивительно тонко
примирить разнородность стилей. Все было сооружено на разных высотах без
всякого признака симметрии, и в то же время все было гармонично, как
гармонична сама весьма несимметричная природа.
обширной, мозаично выложенной площадке. На ней между эллинскими фигурами,
блиставшими белизной паросского мрамора, били веселые фонтанчики. К
площадке подходили небольшие здания с колоннами, кариатидами, к ней
спускались лестницы, ведущие во внутренние помещения, и все это радовало
глаз, со вкусом передавало беззаботное, праздничное миросозерцание грека,
сумевшего создать святой, чистый гимн искусству. Сооружения, выходившие на
площадку, как и у древних греческих архитекторов, были раскрашены в самые
веселые, яркие цвета: глубоким суриком, чистого тона синькой, бледной
охрой, зеленью. Позолоченные акротерии и львиные головы водостоков,
казалось, придавали улыбчивость всему ансамблю.
некогда воплощенную греками в Акрополе. Весь свой талант он отдал тому,
чтобы и теперь, спустя двадцать пять веков, люди могли воспринимать
эллинское зодчество так же свежо, ясно, как и тогдашний эллин, так же
чувствовать его поражающую прелесть.
мне Поль Ритам. - Вряд ли. Красивый, гармоничный эллин, создавший
улыбающийся стиль, звучащий в едином аккорде с ликующей природой, улыбался
и ликовал сам, тогда как наш огромный, тучный господин Карт, обремененный
борьбой с конкурентами, улыбается редко, а ликует только одерживая крупную
победу на бирже. Вы знаете, господин Курбатов, публика никогда не
допускается в Пропилеи, и все собранное здесь, созданное нашим дорогим
Антонио, остается красиво-мертвым, застывшим, недоступным. Старый Ульмаро
видел, что его творение не пробуждает возвышенных чувств, что его детище
не согрето тысячами взглядов людей, любящих искусство. Все это очень
омрачало последние дни учителя! Ему казалось, что люди уже не способны
воспринимать красоту легко и празднично, казалось ему, что в Элладе
кончилась юность человечества. Так ли это? А что, если бы в Пропилеи вошел
народ? Я часто прислушиваюсь к тишине, царящей в Анфиладе, - продолжал
Ритам. - Прислушиваюсь и думаю: слишком еще много надо сделать, для того
чтобы в Пропилеи вошел народ. Правда?
Зимнего, о Дворце пионеров в Москве...
Анфиладу, деловито, по-хозяйски все осматривая, делая в блокноте заметки о
необходимости ремонта или о реставрации того или иного экспоната, и только
после этого отправлялся в хранилище, где до позднего вечера занимался
разбором и описанием, коллекций.
атриум, он спускался по лестнице, представлявшей собой полукруглую
колоннаду, проходил площадку с установленной на ней статуей Августа и
останавливался у пустыря. В самой низине участка обширное пространство
заросло бурьяном, мелким кустарником и было усеяно замшелыми валунами. По
замыслу Ульмаро, это место должно было олицетворять века, последовавшие за
падением Рима. Он велел не убирать камни, не планировать площадку, все
оставить в смутном хаосе, в котором в эти века находились эстетические
Маккефри Энн
Курылев Олег
Сапковский Анджей
Елманов Валерий
Контровский Владимир
Никитин Юрий