Чтение 45–й страницы книги ~Осколок солнца~

- Спасибо. У меня на лбу никаких отметин нет, а у тебя уже есть и еще
будут в разных местах. Если, конечно, не послушаешься благоразумного
совета.

Кстати, не забывай, нас двое.

С этими словами Бабкин повернулся и пошел вразвалочку, не спеша.

Жорка сверлил Бабкина ненавидящим взглядом и видел спокойную,
безмятежную спину. Белая гимнастерка плыла, надуваясь, как парус.

Это спокойствие удручало Кучинского. Под белым полотном гимнастерки
угадывались крепкие мускулы, плечи были широкие, кулаки, наверное, тяжелые.

Если же добавить к нему еще и Димку, парня вполне приличного роста, то,
может быть, действительно прислушаться к голосу благоразумия? Считать
синяки из-за плаксивой девчонки, которая тебя вовсе и не интересует, по
меньше мере глупо.

Глава 16

ЗОЛОТОЙ ЦВЕТОК

За синеющими барханами светился красный купол солнца. Он спускался все
ниже и ниже, пока не стал похож на огромную раскаленную заклепку. Но вот и
заклепка скрылась в песке. Наступил вечер. Багрецов выключил приборы, сел
на подоконник и, глядя на последние отблески заката, стал ждать, когда
освободится Лида. Она что-то писала в дневнике. Потом отложила перо,
спрятала тетрадь в ящик и спросила Вадима:

- Вы остаетесь?

Вадим соскочил с подоконника, резко шагнул к ней.

- Это не жизнь, а черт знает что! Ну что вы на меня дуетесь? Ведь я
хотел сделать как лучше. - Он говорил быстро, проглатывая окончания слов.
- Ну не умею, характер такой. Зачем же меня мучить?

- Кто вас мучает?

- Прежде всего вы, Лидочка. Все эти дни я сижу, как мышь под стеклянным
колпаком. Я задыхаюсь, а вы наблюдаете и в тетрадочку записываете. Ждете,
что будет дальше. Не могу я без вашей дружбы. Я хочу говорить с вами,
петь, смеяться и видеть вокруг живых людей, а не мумий.

Лида насмешливо поклонилась:

- Благодарю вас. Очень похожа.

- А что? Разве не верно? Сколько дней вы все терзали меня своим
молчанием!

Слова не вытянешь. Сердце у вас есть, Лидочка?

Чуть заметная улыбка показалась на полных губах Лиды. Не могла она
сердиться на него.

- Улыбайтесь, Лидочка. Ну, еще! Еще! Ради этого я готов на все. Помните
у Маяковского: "Что хотите буду делать даром: чистить, мыть, стеречь,
мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас
есть?"

Лида рассмеялась.

- Все?

- Нет, это только начало. Теперь мы с вами горы свернем. Надо всех
сделать счастливыми!

- И Кучинского?

- У него другие понятия о счастье. Помните, когда-то были вредители -
сыпали песок в подшипники. Кучинский не портит машин, но ради своей выгоды
сеет злобу и подозрения. Это хуже вредительства.

- Немножко преувеличили, но в основном правильно. Анечку жалко...

- Поговорите с ней, Лидочка. Ведь ради нее я к вам и подлизываюсь.
Нельзя оставить Нюру без нашей помощи... Неужели Павел Иванович ни о чем
не догадывается?

Лида печально улыбнулась. Не все ли равно, догадывается или нет? Ничего
хорошего из этого не выйдет. Она часто ловила на себе пристальные взгляды
Курбатова и в значении их не обманывалась.

- Сегодня же вечером поговорите с Нюрой, - настаивал Вадим. - Вы
знаете, как подойти.

- Попробую, - пообещала Лида, но ей хотелось этого разговора избежать.

В последние дни при встречах с Курбатовым она испытывала какое-то
неясное волнение и безуспешно старалась вызвать в памяти образ друга,
оставшегося в Москве. Но образ расплывался. Она забыла, какие у него
глаза, и даже голос его забыла. Да и думать о нем почему-то не хотелось.

А Нюра... О чем же говорить с ней? Сочувствовать - значит притворяться,
обманывать ее и себя.

Лида отошла к окну. Красный отблеск заката лежал на зеркальных плитах.
Они светились как бы изнутри, лишь черные тени деревьев рассеивали это
обманчивое впечатление. За спиной - легкий шелест страниц. Вадим все еще
не уходил. Он рассеянно перелистывал книгу, ждал и не решался возвратиться
к деликатному разговору о Нюре. Видно, молчание Лиды показалось ему
неслучайным.

Ничего не решила Лида. Да и как решить, когда нельзя разобраться в
неясных чувствах своих! "Какие же у него глаза? - вертелось в голове. -
Как он говорит?" Будто вспомни она это - и все разрешится. "Не помнишь, не
помнишь, - шептал язвительный голосок. - Значит, не он, не тот". И перед
ней возникало лицо Павла Ивановича, знакомое в мельчайших деталях. Она
видела не только глаза, чуть зеленоватые, с припухшими веками, сросшиеся
брови, но и даже царапину на верхней губе.

Если бы она и в самом деле полюбила Курбатова, то слезы всех девушек
мира не заставили бы ее отказаться от этой любви. А любит ли она? Лишь
легкое волнение... Неизвестно, к чему оно приведет.

- Вы знаете, что Кучинский перестал подтрунивать над Анечкой, - сказала
она Вадиму. - Он даже ее боится. Странная метаморфоза!

- Удивительная, - подтвердил Вадим. - Как в некоторых пьесах, где
отрицательный тип в последнем действии обязательно перековывается.

- Это вы его убедили?

- Куда мне! - Вадим махнул рукой. - Полное отсутствие педагогического
таланта. А вот Бабкин - это талант. Подумать только, один раз поговорил с
Жоркой, и тот сразу же перековался. Фантастика!

- Интересно бы узнать, какими методами убеждения он пользовался. Вы
спрашивали?

- Секретничает. Даже мне не говорит. Метод, мол, старый, и пользоваться
им надо умеючи.

Выходя с Лидой из лаборатории, Вадим вновь напомнил о Нюре.

- Эх, если бы мне было лет шестьдесят! - с сожалением сказал он. - С
таким опытом я бы придумал что-нибудь. Неужели и при коммунизме люди будут
страдать от любви?

- Никуда от этого не денешься.

- Значит, полное счастье невозможно?

- Нет, Оно беспредельно. Никто не знает, где оно начинается и где
кончается.

Маша еще не приходила с дежурства. Нюра лежала на кровати, свернувшись в
комочек, и читала. Последние дни она избегала оставаться с Лидией
Николаевной наедине. Заметив ее в дверях, Нюра закрыла книгу и, спросив,
сколько времени, спустила ноги с кровати.

- А я думала - еще шести нет.

Лида нерешительно перебирала книги, разложенные Нюрой на столе:
грамматика, история...

Быстро переодевшись, Нюра запрятала под косынку свои обесцвеченные
волосы - стала стесняться их, ждала с нетерпением, когда отрастут новые, -
подошла к двери, но Лида ее окликнула:

- Анечка, посидите со мной. Или вы очень торопитесь?

Молча возвратившись к столу, Нюра переложила книги с места на место и
присела на краешек стула.

- Сегодня утром на шестом секторе что-то случилось, - сказала она,
рассматривая свои рабочие, потрескавшиеся руки. - Напряжение снизилось.

Песок, видно, плохо сдували.

- Павлу Ивановичу сказали?

- Маша говорила...

Лида почти два года была секретарем комсомольского бюро курса,
выступала с речами и докладами, слова лились свободно, нанизываясь
цепочкой одно на другое. Так почему же она сейчас не может связать двух
слов, когда перед ней обыкновенная девушка, работница. Твоя подруга, в
конце концов.

Что ей сказать? У себя в институте Лида выступала по теме "Любовь и
дружба", и ей аплодировали. Но там было "вообще", а тут...

Молчание становилось нестерпимым, и Лида наконец спросила:

- Анечка, вы мне верите?

- Верю, - прошептала та и еще ниже склонила голову.

Торопливо, боясь, что Нюра убежит, Лида говорила, что ей все известно,
что она скоро уедет и никогда не будет вспоминать Павла Ивановича, так
как, "возможно", - она подчеркнула это слово, - она любит другого, и пусть
Нюра не беспокоится за свою любовь, Лида ей не помешает...

Говорила и чувствовала в словах какую-то фальшь. Ничего они не изменят.
И если Павел Иванович любит не Анечку, а ее, если это не простое
увлечение, а сильное чувство, то ни время, ни расстояние тут ни при чем.
Приедет Павел Иванович в Москву, а оттуда вместе с Лидой поедет в новую
лабораторию...

А Нюра плакала. Зажатым в кулачке платком, вытирала слезы, частые,
крупные.

Лида привлекла ее к себе, обняла, приговаривая: