встречаться не хотелось ни с теми, ни с другими.
предложил Куцапов, потешаясь над корчами Петровича. - Лично я - за первое.
Еще можно захватить тачку прямо с шофером и заставить его отвезти нас к
парому, но это уже терроризм, - уведомил он, откровенно любуясь, как в
Лиманском борются страх, совесть и здравый смысл.
Дело оставалось за Петровичем.
придирчиво рассматривал каждый вариант, и что-нибудь все время оказывалось
не так: то машина была чересчур броской, то, наоборот, колымагой, которая
могла заглохнуть, не проехав и километра. Наконец Николаю понравилась
чумазая "ГАЗ-31", сиротливо гниющая в одном из дворов. Машина выглядела
бесхозной, однако по каким-то незримым признакам Куцапов определил, что
"Волга" все еще на ходу.
погулять в сторонке и постараться не упасть в обморок раньше времени. Не
успел я докурить сигарету и до половины, как подкатил Николай и торопливо
открыл мне дверь. Ли-манский сидел сзади ни жив ни мертв.
лопотавшие на лавочке, смотрели на нас с потаенным одобрением - видно,
хозяин "Волги" был у них не в чести. Только дедок с самодельной клюкой и
юбилейной медалькой на синем пиджаке внутренне возражал против произвола, но
протест бушевал в нем так смирно, что остался практически незамеченным.
ты, хуже кишок на капоте. Настоящее искусство не в том, чтобы украсть, а в
том, чтоб не поймали.
раз он попытался у меня узнать, нельзя ли объехать Таганку, уж больно там
гнусный перекресток, но услышав, что я садился за руль три раза в жизни,
ухмыльнулся:
разбился. Куда хоть ездил-то?
фуражек и прочих атрибутов власти. На мне лежала ответственность за
эвакуацию группы в случае, если те же фуражки или погоны заинтересуются
нашей машиной. После долгих сомнений я выставил на табло семнадцатое июля,
то есть вчера. Если придется бежать, то лучше остаться здесь. Нынешний
девяносто восьмой, пустой и безымянный, все-таки был предпочтительнее любого
другого года. Неуклюжие милиционеры, приседающие, словно девицы, перед
каждой дорогой тачкой, - это бесспорная мерзость. Однако броневики с буквами
"UN" на московских улицах - мерзость более обидная.
правилам дорожного движения и, как ни странно, изрядную выдержку.
впрочем, небольшой: в этот час основная масса направлялась в город. Двое
инспекторов, отягощенных бронежилетами, барабанили в окна и подставляли руку
ладонью вверх, в которую незамедлительно вкладывались права .и техпаспорт.
Гаишники подходили не к каждой машине, видимо, у них был приказ
интересоваться только определенными марками, а может, они просто ленились.
Лиманский сзади выпрямился и малодушно прикрыл глаза. Вспомнив хитрость
Ксении, я сунул дырокол в рукав и нащупал широкую кнопку. Николай положил
пистолет под сиденье, но сначала он зачем-то снял его с предохранителя.
Воспротивиться этому у меня не хватило силы воли, к тому же было слишком
поздно. Инспектор вплотную подошел к нашей "Волге" и отвел руку, намереваясь
постучаться, но в этот момент его окликнул напарник. О чем они говорили, я
не слышал, Но диалог продолжался не меньше минуты. Мы зачарованно следили за
толстым скрюченным пальцем в пяти сантиметрах от стекла и думали об одном и
том же: пронесет - не пронесет.
объявить войну всей московской ГАИ. Куцапов выдохнул и медленно опустил
стекло.
кроется нечто большее, чем обычная милицейская фамильярность.
к пистолету, но инспектор не собирался требовать водительское удостоверение
- опершись на крышу, он наклонился и простер в окно руку. Николай озадаченно
ее пожал и произнес:
рухлядь откопал? Или маскируешься?
рассмеялся и отклеился от машины. - Давно не звонил. Телефон помнишь?
убивают.
шоссе. Это был тот самый путь, что вел от бункера к парому. Я невольно
оглянулся - сразу после Кольцевой начиналась стена одинаковых домов. Это они
превратятся в опаленный холм, на который с таким трудом забирался
шестиколесный автобус Коня. Правее башен - захламленная степь. Жилищный
кризис двадцать первого века не позволит ей пустовать долго, и все
пространство в округе покроется коростой безвкусных, но рентабельных зданий
- будущих братских могил.
метров триста машина прокатилась по инерции. Куцапов съехал на обочину и
остановил "Волгу" у самой канавы.
доставляло большое удовольствие. Идти было трудно: мешали кусты и горбатые
корни деревьев, с травы еще не испарилась утренняя роса, однако на асфальт
не тянуло. Мы вернемся в мертвую пустыню, спустимся в пропитанный керосином
бункер, и роса на брюках, несколько травинок, прилипших к ботинкам, будут
как привет от одного мира другому. Там тоже полно травы, но она видела
гибель человечества, в ее фенотипе навечно закодированы воспоминания о
взорвавшихся солнцах и черных дождях.
которого стояли две бытовки, чудно названные паромом. Домиков мы не видели:
с проселочной дорогой закруглялась и густая осиновая посадка, скрывавшая за
своей пестротой даже яркое небо.
недопетая песня, и вместе с ней оборвалось что-то в груди. Вагончики были
сожжены - не то чтобы дотла, но примерно до такого состояния, в котором я их
впервые увидел в две тысячи тридцать восьмом. Огонь скорее всего погас сам -
если б его тушили, то со стен смыли бы всю золу. Бытовки стояли не
обугленные, а какие-то свинцовые, будто о них почесалась большая линяющая
кошка.
Вчера или, может, позавчера.
что так надо. Раз паром существует, нужно им пользоваться. Мы боялись
замараться о стены, и от этого помещение казалось тесным и особенно
неуютным. Под ногами вздымались облачка серой пыли, над головой наметилась
прореха, которая спустя сорок лет разойдется до огромной дыры. На полу
проклюнутся больные растения, и в окно, которое к тому времени растеряет
последние осколки стекла, вылезет бурьян.
превратилась в удобрение для сорняка. Полы сгнили, зато сосна рядом с
вагончиком залечила ожоги и подтянулась. Единственное, что напоминало о
Пузыре, - это пустая помутневшая бутылка с облезшей этикеткой, впрочем,
сколько их валяется по лесу?
которая могла подстерегать нас в тридцать восьмом, - это отсутствие Коня,
бункера и всего Сопротивления. Страшно не умереть, а выжить, когда остальные
погибли. Выжить и остаться в одиночестве - для чего?
того, чтобы не зажмуриться, шагнул наружу. Нога погрузилась в сырую теплую
труху, кишащую какими-то жучками. Труха оказалась дверью, съеденной за
какие-то десять минут, что мы отсутствовали в две тысячи тридцать восьмом, -
за долгие сорок лет, что она пролежала рядом со сгоревшим паромом.
обугленной коробки. Мои мрачные прогнозы относительно Сопротивления Колян
пропустил мимо ушей, головоломки были не по его части.
стоял там, где ему полагалось, и я воздал хвалу небу, синхронизатору и черт
знает еще кому, но отдельно - Куцапову. Быть может, благодаря его
псевдоматериализму и тупому неверию во всякие там парадоксы в тридцать
восьмом еще сохранилось какое-то равновесие.
Лукин Евгений
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Смит Кордвейнер