Чтение 45–й страницы книги ~Почтальон~

нового, состоящего наполовину из хлопчатобумажной ткани нижнего белья,
которое начали производить в Сейлеме как раз перед вторжением...

"Это покорит женщин, Гордон! От этого будет гораздо больше толку, чем
от твоих побрякушек, поверь!"

Однако последняя его уступка Дэне привела к тому, что он вынужден был
оплакивать под заснеженным кедром несчастную хрупкую девушку, остывающую у
него на руках. Он успел досыта наесться псевдофеминизма в исполнении Дэны.

Правда, еще неизвестно, что хуже. Уж не поторопился ли он? Возможно,
было бы полезно прихватить какие-нибудь банальные вещицы - зубной порошок,
гигиенические салфетки, посуду, постельное белье...

Он покачал головой: плотина была слишком крепка, чтобы ее прорвал
такой хилый ручеек. Жестом приказав Бокуто убрать бесполезные приманки, он
решил воспользоваться третьим козырем в колоде и передал Джонни Стивенсу
седельную сумку.

По толпе пробежал ропот. Гордон и Паухатан сверлили друг друга
глазами, пока Джонни гордо шествовал в своей щегольской форме к камину.
Пошелестев конвертами, он стал выкрикивать имена.

Призыв почтальонов прокатился по всей долине Уилламетт, где еще
теплилась цивилизация. Всякого, кто хотя бы шапочно знал кого-то на юге,
просили написать письмо. Разумеется, большинства адресатов не окажется в
живых, однако часть писем обязательно попадет в нужные руки или хотя бы к
родственникам. Теоретически это могло привести к восстановлению старых
связей. Тогда мольба о помощи утратила бы абстрактность, приобрела личный
характер.

Идея была недурна, однако реакция южан и здесь оказалась неожиданной.
Гора невостребованной почты росла на глазах. Джонни все выкликал фамилии,
не получая ответа, а Гордон наматывал на ус новый урок. Жители долины
Камас получили свежее напоминание о том, скольких близких они лишились,
сколь мало людей пережили худшие времена.

Сейчас, обретя хрупкий мир, они не собирались опять жертвовать собой,
тем более ради чужаков, которые не знали таких утрат, как они. Даже те
немногие, которые отозвались на призывы Джонни, принимали из его рук
письма как бы с оглядкой, теребили и не торопились прочесть их.

Услыхав собственное имя, Джордж Паухатан разыграл удивление. Однако,
пожав плечами и получив посылочку и тоненький конверт, он снова сделался
бесстрастным.

Гордон понимал, что все идет насмарку. Отстояв свое у камина. Джонни
устремил на него вопросительный взгляд.

У Гордона оставалась в запасе всего одна карта; он терпеть не мог
использовать ее, однако знал, когда и как ее выбросить.

Черт возьми! Ничего другого ему теперь не оставалось.

Он выступил вперед и, повернувшись к жаркому камину спиной, со
вздохом оглядел притихшую толпу. Снова придется лгать!

- Я пришел кое-что рассказать вам о некогда существовавшей стране, -
начал он. - Кое-что прозвучит для вас знакомо, ибо многие из вас в ней
родились. И все же мой рассказ удивит вас. Он неизменно удивляет меня
самого. Это будет необыкновенная история о государстве, населенном
четвертью миллиарда людей, в былые времена заполнявших эфир и даже
межпланетное пространство гулом своих голосов, подобно тому как вы,
друзья, заполняли сегодня этот зал звуками своего чудесного пения.

Это был сильный народ, самый сильный, какой рождался когда-либо на
свете. Однако для него самого это мало что значило. Когда у него появился
шанс завоевать весь мир, он попросту проигнорировал такую возможность,
словно имел куда более интересные занятия.

Эти люди были восхитительно безумны. Они смеялись, строили,
спорили... Им нравилось обвинять себя как народ в ужасающих преступлениях;
такое пристрастие может показаться странным, но достаточно немного
пораскинуть мозгами, чтобы понять, что это делалось с целью
самосовершенствования: они хотели стать лучше по отношению друг к другу, к
Земле, лучше, чем предыдущие поколения людей.

Все вы знаете, что, глядя в темноте на Луну или на Марс, вы смотрите
на следы, оставленные там некоторыми из этих людей. Кое-кто из вас еще
помнит, как, сидя у себя дома, наблюдал за этим процессом.

Впервые за весь вечер Гордон почувствовал, что завладел вниманием
аудитории. Люди не сводили глаз с поблескивающих эмблем на его форме, и
особенно с медного наездника на кокарде почтальонской фуражки.

- Народ страны был безумен, это так, - говорил он. - Однако то было
великолепное безумие, какого не бывало никогда прежде.

Его взгляд остановился на лице мужчины, покрытом шрамами, которым
никогда не суждено исчезнуть окончательно. Говоря, он смотрел теперь на
это лицо.

- Сегодня мы живем убийствами. Однако в той сказочной стране люди
старались разрешить свои разногласия мирно.

Гордон обернулся к изможденным женщинам, отдыхающим на скамьях после
разделки туш, уборки, приготовления и раздачи пищи такому большому
количеству людей. Их морщинистые лица выступали в отблесках света, как
древние утесы. Некоторые хранили следы сифилиса и свинки - болезней, с
небывалой силой свирепствовавших в войну, а также некогда побежденных
хворей, с новой силой принявшихся косить людей при несоблюдении
необходимых правил гигиены и вакцинации.

- Для них была естественной чистая, здоровая жизнь, - напомнил
Гордон. - Такая беспечная, сладенькая жизнь, какой не знали в былые
времена. Или, - негромко поправился он, - какой уже никогда не будут
знать.

Теперь люди смотрели на него, а не на Паухатана. Слезы заблестели не
только в глазах стариков; парень вряд ли старше пятнадцати лет звучно
всхлипнул.

Гордон раскинул руки.

- Какими же были эти американцы? Вы помните, как они критиковали сами
себя, причем часто вполне справедливо. Да, они были высокомерны,
задиристы, нередко близоруки... Но они не заслужили того, что с ними
произошло! Эти люди уже начали приобретать почти божественное могущество:
создавать думающие машины, наполнять свои тела новой силой,
преобразовывать саму Жизнь - однако сокрушивший их удар не есть расплата
за их гордыню. - Он покачал головой. - Не могу поверить, что мы понесли
кару за мечты, за дерзновенный порыв.

Крепко сжав от волнения кулаки, Гордон продолжил:

- Нам вовсе не предначертано судьбой, чтобы наши мужчины и женщины
вели жизнь диких зверей! Чтобы приобретенные ими знания забывались без
всякой пользы...

Он не ожидал, что его голос прервется на середине фразы, именно
тогда, когда он изготовился ко лжи, чтобы окончательно сразить Паухатана.
Сердце бешено стучало, во рту пересохло, он не мог вымолвить ни слова.
Гордон мигнул раз, другой... Что еще за новости! Говори, говори,
немедленно!

- На востоке... - неуверенно продолжил он, чувствуя на себе
напряженные взгляды Бокуто и Стивенса. - На восточном побережье, за горами
и пустынями, из пепла, оставшегося от нации, бывшей когда-то великой,
поднимается...

Он опять запнулся, слыша собственное тяжелое дыхание. У Гордона было
такое чувство, словно чужая рука сжимает ему сердце, грозя раздавить его,
скажи он еще хоть словечко. Внутри возникло какое-то препятствие, не
позволявшее ему ступить на избитую тропу лжи во спасение.

Слушатели затаили дыхание, ожидая продолжения. Он мог делать с ними
все что угодно. Они созрели, чтобы упасть к его ногам.

И тут Гордон перевел взгляд на Джорджа Паухатана, на его суровое,
непроницаемое лицо, напоминающее скалистый утес. Через секунду он уже
знал, что мешает ему говорить.

Впервые ему предстояло распинаться насчет Возрожденных Соединенных
Штатов в присутствии человека, определенно превосходившего его силой духа,
причем многократно! Он знал, что дело не только в сомнительной
достоверности мифа, но и в стоящей за ним личности. Он мог бы убедить этих
людей в существовании возрождающегося государства где-то там, за
громоздящимися на востоке горами, если бы не способность Джорджа Паухатана
превратить его рассказ в ничто одной-единственной улыбочкой, презрительным
жестом, зевком...

Все тут же превратится в отзвуки давно ушедших дней, анахронизм, не
стоящий серьезного внимания.

Гордон закрыл рот, так и не сказав главного, несмотря на то что на
лицах слушателей сохранялось выжидательное выражение. Он покачал головой,
расставаясь с надеждой выиграть схватку.

- Восток - это слишком далеко... - тихо промолвил он.

Потом вскинул голову и с новой силой выкрикнул:

- То, что там происходит, может приобрести для нас значение, если мы
выживем. Пока же стоит проблема Орегона - одного Орегона, воплощающего
собой всю Америку. Нация, о которой я говорил, тлеет под пеплом, готовая с
вашей помощью обрести вторую жизнь. Тогда она вернет умолкнувшему миру
надежду. Поверьте мне - сегодня здесь решается судьба будущего. Ведь самым
главным в Америке всегда был ее народ, который оказывался на высоте в
наиболее плачевные времена, проявляя чудеса взаимовыручки.

Он уставился на Джорджа Паухатана и закончил приглушенно, но все же
достаточно веско:

- Если вы все позабыли, если все, о чем я говорю, не имеет для вас ни
малейшего значения, то мне остается лишь пожалеть вас.

Наступившее молчание, казалось, никогда не кончится; время сделалось
вязким, стоячим болотом. Паухатан сидел неподвижно, как высеченная из
камня фигура отягощенного раздумьями патриарха. Жилы на его шее напряглись
подобно канатам.

Однако он быстро справился со своими противоречивыми чувствами и
печально улыбнулся.