уже позади.
мерцанием. В неярком, приглушенном свете я разглядел множество гниющих
трупов. Четыре пятых жителей Пальмового квартала, где раньше ночью было
светло, как днем, ушли в горы, унеся с собой светильники. Но костры
продолжали гореть, к ним то и дело бесшумно подъезжали телеги, наполненные
безмолвным грузом. Пьяный часовой, стоявший на крыше башни, в страхе
отпрянул, когда я галопом проскакал мимо. Удары копыт, прозвенев по
мостовой, эхом отдавались по соседним улицам, как будто скакала не одна
лошадь, а двадцать.
Склады, разрушенные в ночь восстания, так и не были восстановлены, над
ними в беззвездное небо поднимался голубоватый дым костра, на котором
жарилась человеческая плоть.
их и уменьшилось, как сказал доктор, то я этого не заметил.
исчез.
между темнотой и красным сиянием - как будто бог смерти пронесся мимо.
море. Патруля на набережной не было. Мачты кораблей возвышались над водой
дремучим лесом. Где-то хрипела музыка и раздавались пьяные голоса,
звучащие среди неподвижного молчания, как удары кувалды, - эти люди
молились о спасении винным бутылям.
трудом удалось его оттащить во время пожара. Мой южный корабль с нежным
южным именем. Давным-давно на острове Пейюана я предвидел, что он приведет
меня к моей матери-ведьме.
легкими, как стебли тростника, и темный берег с точками горящих костров
быстро отдалялся. Я оглянулся через плечо и увидел очертания высокой
галеры. На верхней палубе мерцал неяркий свет, три или четыре черных
силуэта безмолвно ожидали моего прибытия. С борта была спущена веревочная
лестница. Никто не помешал мне привязать лодку и подняться.
не было парусов. Свет потрескивающего пламени лизал палубу, покрывая ее
огненным узором. Увидев шесть человек хессеков у перил и около десятка
сидевших на корточках в кормовой части, я вспомнил, что не все восставшие
погибли в ту ночь - эти скрылись здесь от воинов императора. Может, внизу
был еще кто-нибудь. Меня это не беспокоило - если понадобится, я смогу их
убить. Ведьме не удалось перехитрить меня. Она больше не осмеливалась
использовать против меня мою собственную силу.
на одном из диванов Чарпона. Она, похоже, очутилась там с помощью
колдовства, потому что за секунду до этого ее там не было.
которой мне стало не по себе, белизной бескровной и нечеловеческой. Лицо
ее, как всегда, было закрыто, на этот раз - вуалью из желтого шелка,
которая свешивалась с серебряной диадемы, надетой на ее белые волосы. Что
скрывалось за этой вуалью? Голова кошки или паука? Позади нее, в точности
как мне представилось во время лихорадки, на вантах болталось человеческое
тело, привешенное за ноги и разодранное чайками. По изуродованным останкам
я узнал Лайо, своего посланника.
Шайтхун-Кем, йей с'улло, йей с'улло. Бог, явившийся на землю, прежде вас.
Шайтхун решил отомстить, и прекрасный Бар-Айбитни истекает кровью, лежа на
предсмертном одре. Но он вот думает, что перехитрил Шайтхуна; он думает,
что будет жить.
невольно потянулась к нему.
в_о_л_ш_е_б_н_и_к_о_м_, все-таки предпочитает пользоваться оружием
презренных масрийских псов.
тебе уже недолго осталось быть ею.
была такой маленькой и хрупкой, но от нее огромной черной тенью
распространялась невидимая Сила.
остановилась в трех шагах от меня, и тогда я заметил, как она держит
голову - немножко набок, как будто видит меня только левым глазом. И, как
тогда, я протянул руку и сорвал с нее вуаль.
девушки. Прекрасное, как у статуи, без малейшего изъяна, только здравого
глаза нет, и вместо него вставлен зеленый камень.
Уастис, потому что в жилах Уастис текла кровь древней расы волшебников,
она бы залечила рану. В глазах у меня потемнело, как будто рой насекомых
внезапно налетел на яркий свет, а потом я все увидел по-новому.
зеркале.
грубого полотна - грязная и рваная, на голове у нее - обычная хессекская
копна волос, ее единственный глаз - черный глаз хессека, ее белая кожа
отливает хессекской желтизной. Я попал в ловушку, которую сам себе
расставил. Я с таким упорством преследовал свою добычу, что, когда наконец
настиг ее, не сразу понял, что охотился совсем за другим.
наконец, свою ошибку. Я не старая ведьма, а молодая. Это ты сделал меня
молодой, мой господин, мой повелитель, мой возлюбленный, и я буду твоей
смертью. - Улыбнувшись, Лели обвила меня руками, и крепко прижалась ко
мне. Даже сквозь одежду я ощутил всю свежесть ее тела, ту молодость,
которой я его наполнил. - При жизни ты отвернулся от меня, но после смерти
ты станешь мне послушен. Я приду на твою могилу, произнесу свои заклинания
и лягу в твои безжизненные объятия. Да, плоть свою я вылечить не могу, но
я умею многое другое. И это ты научил меня, мой волшебник. Послушай, как я
разговариваю. Разве это голос старой базарной торговки, любовь моя? Нет.
Та Сила, которую ты влил в мой мозг, чтобы вернуть мне молодость, сделала
меня равной тебе. Колдуньей. Богиней.
фигуры хессеков, висящий на веревках труп. Лели, как змея, обвилась вокруг
меня, ее поцелуи огненным дождем обожгли мою кожу.
от меня к ней волну энергии, солнцем озарившую ее сознание. Я вспомнил,
как горд я был тогда.
чтобы обратить против меня те способности, которыми я ее так
неосмотрительно наделил. Я с самого начала был для нее источником энергии.
труда читала все, что происходит в моем мозгу. - Да, я подшутила над
тобой, мой возлюбленный, приняв облик Уастис и направив тебя по ложному
следу. За эту шутку мне пришлось пожертвовать своим глазом, своим бедным
маленьким глазом, мой дорогой. Даже это я бы тебе простила, если бы ты по
достоинству меня оценил. Пускай бы тогда весь Бит-Хессе потонул в грязи, и
Шайтхун, Пастырь мух, вместе с ним. Уастис нет, как нет и бога-дьявола,
Вазкор. Моим орудием была только вера. Это я наслала чуму. Я наказываю
тебя за то, что ты предал меня, а не мой народ - это гнев Лели, а не бога.
Да будет тебе известно, Вазкор... Что? - спросила она, заметив, что я
пытаюсь что-то сказать.
из всех один лишь ты уцелеешь, ты, которого с каждым проклятием,
наложенным мною на Бар-Айбитни, я прокляла дважды. Сила твоих собственных
чар живет во мне. Вот в эту минуту ты умираешь в моих объятиях.
чуму. Внутри меня все горело, а ноги подкашивались, как ватные. Я почти
ничего не видел и не слышал, и не упал только потому, что оперся спиной на
мачту. Обвившись вокруг меня, она нашла мой рот и вцепилась в него губами,
словно желая высосать из меня мою жизнь.
были, как вода, но я приказал им действовать. Казалось, прошел час, прежде
чем мне удалось поднять руку. Она не заметила ни эту руку, ни нож в ней,
присосавшись ко мне ледяным поцелуем. Она заметила это только тогда, когда
острие прошло у нее под лопаткой и вонзилось в сердце.
значило раздавить камнем гадюку. Несмотря ни на что, удар был точен, она