ответа:
негодников. - Морщинистое старое лицо расплылось в широкой улыбке, показав
раскрошившиеся зубы. - Эту беду мы поправим. Ныряй-ка ты сюда, мальчик,
мне за спину, за порог, о'кей? О-о'кей! Ну, как, схоронился? - И снова не
дожидаясь ответа, он поднял трубу и заиграл. Я знал эту песню - "Лазарет
Святого Иакова", невероятно скорбную и как нельзя более подходящую к моему
случаю. Я распластался за дверью, дрожа и пытаясь восстановить дыхание. Я
потихоньку поглядывал на спину старика, оборванную и сгорбленную, но при
этом необыкновенно широкую, и на квадратик неба, обрамленный дверным
проемом.
из старинных настоящих блюзов, таких старых, что почти можно было
проследить их корни, восходившие к древнему фольклору...
оборвался, утонув в визге тормозов; дверной проем озарился пульсирующим
голубым светом:
пробегал здоровый такой мужик? Белый парень, размахивает мачете или чем-то
там - совсем свихнулся...
ничего не видал, черт побери! Не то небось не стоял бы тут на холоде
посередь ночи, уж ты мне пове-ерь!
верно. Ну, может, тогда слышал чего? Пару минут назад?
тут наигрывал на моем рожке...
слышишь? Не то позарится кто-нибудь на твою кружку, в такое-то время ночи!
обмяк от облегчения. Старик продолжал играть с того места, где его
прервали, до тех пор, пока звук сирены окончательно не замер вдали, потом
завершил мелодию негромким дерзким и веселым звуком и стал вытряхивать
слюну из трубы.
прибавля-ает! - Он обернулся и ухмыльнулся мне, и у меня возникло странное
чувство, что старик меня прекрасно видит. Но все равно он стал шарить у
своих ног в поисках своего плаката, и я поднял его и вручил ему. На
плакате была религиозная картинка, выглядевшая невероятно старой, на ней
был изображен "Черный рай" наподобие чего-то из "Зеленых пастбищ", а под
ним было грубыми буквами выведено "Открыватель Путей". Старик старательно
запрятал плакат за дверь и осторожно уселся рядом со мной.
ведь ничего не сделал, но... черт, просто не знаю, как вас благодарить...
И тут я понял, что знаю. Я порылся в кармане в поисках джиповых монет -
потом я с ним рассчитаюсь. Я положил две из них на ладонь старику, тот
кивнул и снова улыбнулся. - А теперь запомните, - предупредил я. - Это
золото. Вы не можете сразу их потратить, зато можете продать - они не
краденые, тут все в порядке. Отнесите их в приличный магазин старинных
монет, если сможете, а не просто в банк или к ювелиру или ростовщику. Они
должны стоить дороже, чем просто золото на вес.
святого Иакова, тот лазарет назвали по его имени, а? Сен-Жак - так его
звали в настоящие старые времена - или Сантьяго...
историю.
Так много чего помню, что моя старая закоченелая спина гнется под ношей!
начала новое пальто.
прозвучало. Старик добродушно покачал головой:
тебе он бесплатно - коли промерз до самых косточек, единственное спасение
- ром!
лучше идти. Полиция может вернуться, а мне надо попасть назад, к реке - в
доки - э-э, а вы случайно не подскажете, как туда добраться?
всепроникающе. - Это легко сделать, сынок. Легче легкого. - Он небрежно
кивнул в сторону улицы. - Добрый христианский напев скоро приведет тебя
куда нужно!
трубу к губам и заиграл мелодию, которую я узнал. "Евангельский корабль" -
песня евангелистов-"возрожденцев", совсем не похоже на джаз, но в его
исполнении она звучала. Труба теперь пела не скорбно, но резко, это было
как лезвие голубых нот, рассекавших темноту. Ее яркий колокольчик
неожиданно блеснул красноватым светом, стал отражаться, исказился паутиной
черных нитей. Изумленный, я обернулся через плечо и увидел, как край неба
между стенами ущелья побледнел, залился красным - словно приливная волна,
занимался рассвет. И на фоне этого поднимавшегося сияния, как ветви зимних
деревьев, встали силуэты похожих на шпили мачт. А в конце мрачной улицы
сияла единственная слабая полоска золота, огнем игравшая на танцующей
трубе.
потом, позабыв про все, бросился бежать по этой озаренной тропе. Мелодия
повсюду эхом отдавалась от мрачных стен, билась в слепые окна:
разбрызгивая воду из луж. Потом я вспомнил, что не попрощался со стариком,
если его вообще можно было назвать человеком, и обернулся, чтобы помахать
ему рукой. Но он уже повернулся ко мне спиной и брел по направлению к
Декейтер-стрит или куда-то еще, все еще играя на трубе и крепко зажав
подмышкой свой плакат. Я все равно помахал ему, мне подумалось, что у него
есть много способов, чтобы видеть вещи. А потом со стороны доков я услышал
резкий свист буксира, и мое сердце на секунду остановилось. Среди леса
мачт что-то двигалось, скользя мимо них прочь в течение: у корабля были
высокие мачты, не дымовые трубы. Я, как сумасшедший, помчался к реке.
мчаться. Они могли еще не уйти на такое расстояние, чтобы не услышать
моего крика - или я мог сесть на какое-нибудь суденышко и последовать за
ними...
булыжниках, удержал равновесие, схватившись за угол стены и почувствовал,
как краска на покоробившейся стене из дранки шелушится и трескается под
моими пальцами. Сердцевина отпустила меня, и я вернулся назад. Но я не
чувствовал возбуждения, одно изумление. Ибо у корабля, скользившего прочь
по позолоченным водам, как призрак ночи, пропадающий перед рассветом, были
три мачты, а не две, и его высокий транец возвышался на одном уровне с
верхушками дымовых труб буксира. Я озирался широко раскрытыми глазами,
оглядывая доки во все стороны, наугад прикинул путь и снова бросился
бежать.
взлетел вверх по сходному трапу и, тяжело дыша, повалился на палубу, снова
гладкую, источавшую густой запах смолы, льняного семени и сочной
древесины. С квартердека раздался топот: это Джип и остальные прямо-таки
скатились вниз по трапу, а за ними возбужденно ковылял старик Ле Стриж.
Женщина и мужчина из палубной вахты практически подняли меня на ноги и
посадили на крышку люка, запиравшую трюм, однако я так задыхался, что
почти не мог говорить.
Суворов Виктор
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман