Чтение 45–й страницы книги ~Почти как люди~

боялись, что я сумею обнаружить какой-нибудь дефект в конструкции. А
рискнуть они не решились - они непременно должны были обеспечить для меня
ловушку. Но, видно, они рассудили, что после того, как я осмотрю машину,
после того, как я удостоверюсь в ее подлинности, ее можно заменить безо
всякой опаски, поскольку, удовлетворившись этим осмотром, я выброшу из
головы все сомнения.

Вполне вероятно, что их возможности были ограничены, и они это
отлично понимали. Самое большее, на что они были способны, - это
копировать внешний вид предметов. И возможно, что даже в этом у них
случались кое-какие промашки. Взять хотя бы ту машину, которую я обстрелял
на дороге, - ее единственная фара находилась в центре ветрового стекла. Но
та машина была, конечно, сляпана наспех. Они могли работать гораздо лучше
и, видимо, отдавали себе в этом отчет, но тем не менее, наверно, не были
до конца уверены в своей компетентности или боялись, что существуют
какие-нибудь неизвестные им способы, с помощью которых можно распознать
подделку.

Поэтому они действовали наверняка. И их осторожность окупилась
сполна. Теперь я был в их власти.

Я сидел беспомощный, объятый страхом перед этой своей беспомощностью,
прекратив всякое сопротивление, потому что был убежден, что никакие
физические усилия не освободят меня от этой машины. Для этого могли
существовать иные пути, без применения силы, и я мысленно прикинул, что
тут можно сделать. Я, скажем, мог бы попытаться завязать с машиной
разговор - на первый взгляд это, конечно, бред, но все же не лишенный
определенного смысла, поскольку это была не машина, а враг, который,
несомненно, сознавал мое присутствие. Но я эту идею отверг, так как не был
уверен в том, что машина, которая, возможно, услышит меня, снабжена
говорящим устройством и сумеет мне ответить. А подобный односторонний
разговор смахивал бы на мольбу; мне показалось бы, что мои слова с
презрением игнорируются, и я почувствовал бы себя униженным. А я, невзирая
на свое незавидное положение, был далек от того, чтобы о чем-то умолять
или унижаться.

Я, конечно, испытывал сожаление, но не по отношению к себе. Я жалел о
том, что мой план провалился, что теперь все пойдет прахом и что мой выход
из игры лишает меня единственного слабого шанса на победу над пришельцами.

Нам встречались другие машины, и я криками пытался привлечь их
внимание, но окна моей машины были закрыты, так же, видимо, как и окна
тех, других, и меня никто не услышал.

Так мы проехали несколько миль, потом машина снизила скорость и
свернула на другую дорогу. Я попытался определить, где мы находимся, но я
давно уже не следил за путевыми знаками и не смог сориентироваться.
Дорога, узкая и извилистая, петляла в густом лесу, порой огибая огромные
скалистые бугры, которые выпячивались из плоской равнины.

Глядя на придорожный пейзаж, я не то чтобы понял - скорее догадался,
куда мы держим путь. Я присмотрелся повнимательней и пришел к убеждению,
что моя догадка правильна. Мы ехали к усадьбе "Белмонт", возвращались
туда, где все это началось, где они поджидают меня, - наверное,
разгневанные, со зловеще поджатыми губами, если подобные существа способны
испытывать гнев и зловеще поджимать губы.

Естественно, что это был конец всему. На этом можно было поставить
точку. Если, конечно, где-то в другом месте над этой проблемой не бьется
кто-нибудь еще - и бьется один на один, потому что этому человеку никто не
верит. А ведь такое вполне возможно, сказал я себе. И ему может подвезти в
том, в чем я окончательно потерпел неудачу.

В глубине души я сознавал, как мало на это шансов, но то была моя
единственная надежда, и в полете фантазии я ухватился за нее и попытался
внушить себе, что это правда.

Машина свернула за поворот, но недостаточно круто, и перед нами вдруг
возник густой частокол деревьев.

Колеса сошли с дороги, и мы устремились прямо на деревья. Передок
машины ушел вниз, и она, задрав бампер, нырнула со склона.

Внезапно она исчезла, и я оказался в воздухе один, без машины,
окруженный тьмой с летящими навстречу мне деревьями.

Я успел издать один-единственный вопль ужаса, прежде чем вмазался в
дерево, которое, казалось, стремительно налетело на меня из мрака.

Я окоченел от холода. Мне в спину дул ледяной ветер, и кругом была
непроглядная тьма, хоть глаз выколи. Я лежал на чем-то сыром и холодном,
все тело у меня разрывалось от боли, а откуда-то из темноты неслись
странные тоскливые звуки, похожие на плач.

Я попытался шевельнуться, но от движения боль усилилась, и я больше
не двигался - так и остался лежать в холоде и сырости. Меня не
интересовало, кто я и где я нахожусь - не все ли равно. Я слишком устал и
слишком страдал от боли, чтобы беспокоиться об этом.

Немного погодя плач и сырость куда-то исчезли, и мое сознание
заволокло тьмой, а потом спустя долгий период времени я вновь стал самим
собой, вокруг по-прежнему было темно, а холод даже усилился.

Я снова шевельнулся и снова ощутил боль, но я все-таки протянул руку
с растопыренными пальцами, пытаясь до чего-то дотянуться, что-то отыскать,
схватить.

И когда пальцы сомкнулись, я зажал в кулаке что-то знакомое на ощупь,
что-то мягкое и бесформенное.

Мох и опавшие листья, подумал я. Я протянул руку, она выхватила из
мрака мох и опавшие листья. Какое-то время я лежал, не двигаясь,
проникаясь сознанием того, где я, ибо теперь я понял, что нахожусь в лесу.
Заунывный плач был шумом ветра в верхушках деревьев, сырость подо мной -
сыростью лесного мха, а запах - запахом осеннего леса.

Если б не холод и боль, подумал я, было бы не так уж плохо. Место
здесь приятное. А боль я чувствовал только при движении.

Я начал припоминать машину, которая сошла у поворота с узкой дороги,
и то, как она исчезла и оставила меня одного, летящего сквозь мрак.

Я ведь жив, подумал я, и поразился этой мысли, вспомнив дерево,
которое тогда увидел - или интуитивно почувствовал его присутствие - и
которое, как мне показалось, мчалось на меня из тьмы.

Я разжал пальцы, сжимавшие мох и листья, и потряс кистью, чтобы
очистить от них руку. Потом вытянул обе руки и попробовал приподняться.
Подтянул под себя ноги. И руки и ноги действовали, значит, обошлось без
переломов, но к животу нельзя было притронуться, и острая боль
расплескалась в грудной клетке.

Значит, они все-таки просчитались, подумал я, эти Этвуды, кегельные
шары или как их там зовут. Я еще был жив, я освободился от них, и, если б
мне удалось добраться до телефона, я бы еще успел осуществить свой
замысел.

Я попробовал подняться, но не смог. Наконец я заставил себя встать на
ноги и с минуту простоял так, захлестываемый волнами боли. Нервы мои не
выдержали, колени подогнулись, и я мягко осел на землю, обхватив себя
обеими руками, чтобы не выпустить боль, которая рвалась наружу.

Я долго сидел так, и постепенно боль притупилась. Мучительным
свинцовым комом она залегла где-то в глубине тела.

Очевидно, я находился на крутом склоне какого-то холма, а дорога,
должно быть, проходила выше, надо мной. Я понял, что мне необходимо
выбраться на дорогу, потому что, если мне это удастся, появится шанс, что
меня там кто-нибудь найдет. Я понятия не имел, какое расстояние отделяет
меня от дороги, как далеко меня зашвырнуло, прежде чем я ударился о
дерево, и далеко ли я откатился после падения на землю.

Я должен был добраться до дороги - хоть на четвереньках, хоть
ползком, если я не смогу идти. Дорогу я не видел; я вообще ничего не
видел. Я существовал в мире абсолютной тьмы. Ни звезд. Ни огонька.
Сплошной, беспросветный мрак.

Я встал на четвереньки и пополз вверх по склону. Мне приходилось
поминутно останавливаться. Казалось, у меня иссякли все силы. Боль вроде
бы мучила меня меньше, но я ослабел до предела.

Я продвигался медленно и с великим трудом. На пути мне попалось
дерево, и пришлось ползком огибать его. Я запутался в кустарнике, который
принял за заросли куманики, и вынужден был изменить направление и ползти
вдоль этих зарослей, пока они не остались в стороне. Потом дорогу мне
преградил полусгнивший ствол упавшего дерева, ценой невероятных усилий я
перевалился через него и продолжал свой путь наверх.

Мне захотелось узнать, который час, и я провел рукой по запястью,
чтобы проверить, сохранились ли часы. Часы были на месте. Я порезал себе
разбитым стеклом пальцы. Я поднес их к уху - они не тикали. Впрочем, что
толку, если б они и шли, - я ведь все равно их не видел.

Издалека до меня донеслось какое-то бормотание, не похожее на стон
ветра в верхушках деревьев. Я замер и прислушался, пытаясь определить, что
это за звук. Внезапно он стал громче, и я безошибочно узнал в нем рокот
мотора.

Этот звук подстегнул меня, и я как сумасшедший стал судорожно
карабкаться вверх по склону, но это отчаянное карабканье в основном
состояло из бесполезных телодвижений. Оно немногим ускорило мой подъем.

Звук усилился, и налево от себя я увидел расплывчатое пятно света,
отбрасываемого фарами приближавшейся машины. Свет куда-то нырнул и исчез,
потом появился снова, теперь уже ближе.

Я закричал - без слов, только чтобы привлечь внимание, - но машина
как раз надо мной быстро свернула за поворот, и, судя по тому, что она
даже не замедлила хода, меня никто не услышал. На секунду свет и корпус
мчавшейся машины возникли на вершине холма, заполнив собой горизонт, и она