встречах целленляйтеров либо за полночь, изрядно нагрузившись, беседовал
громко и доверительно с изображениями Гитлера и Бетховена в черных рамках,
что висели у нас в гостиной, дабы гений открыл ему дальнейшую его судьбу, а
фюрер -- пути провидения, в трезвом же виде принимал сбор зимней помощи за
единственно уготованную ему судьбу.
из таких дней я предпринял попытку разжиться новым барабаном. Мацерат,
собиравший по утрам на Главной улице перед кинотеатром, а также перед
торговым домом Штернфельда, к обеду вернулся домой и разогрел для себя и для
меня кенигсбергские тефтели. После этого, как я до сих пор помню, вкусного
обеда -- даже овдовев, Мацерат стряпал с превеликой охотой и очень хорошо --
усталый сборщик лег на кушетку, чтобы малость вздремнуть. Но едва его
дыхание стало дыханием спящего, я снял с пианино наполовину заполненную
кружку для сборов, после чего вместе с ней, имевшей форму консервной банки,
исчез в магазине, под прилавком, где и на чал глумиться над самой забавной
из всех жестянок. Вовсе не потому, что хотел разжиться парой грошей, нет,
нет, просто какой-то дурацкий искус заставил меня попробовать ее на роль
барабана. Но как я ни колотил по ней, как ни перекладывал палочки из одной
руки в другую, ответ всегда звучал одинаково: "Жертвуйте на зимнюю помощь!
Никто не должен голодать, никто не должен мерзнуть! Жертвуйте на зимнюю
помощь!"
пожертвовал их на зимнюю помощь и унес обогащенную таким образом жестянку на
пианино, чтобы Мацерат мог ее там увидеть и затем убить остаток воскресенья,
бренча в пользу зимней помощи.
не пробовал всерьез использовать как барабан консервную банку, опрокинутое
ведро или дно корыта. А если даже и пробовал, то прилагаю теперь все усилия,
чтобы выкинуть из головы эти бесславные эпизоды и отвожу им в своих записках
либо очень мало места, либо вовсе не отвожу. Ибо кон сервная банка -- это не
барабан, ведро -- это ведро, а в корыте можно помыться самому либо выстирать
носки. Как нет никакой замены сегодня, так не было ее и тогда, жестяной
барабан в бело-красных языках лакового пламени говорит сам за себя, и ему не
надо, чтобы за него говорили другие.
сохранять лицо трехлетнего младенца, коль скоро у него нет самого
необходимого, нет барабана? Все эти многолетние уловки, ну, например, время
от времени напрудить в постель, каждый вечер по-детски лепетать вечернюю
молитву, испугаться при виде Деда Мороза, которого, вообще-то, звали
типа: "А почему у автомобилей есть колеса?" -- словом, все эти судорожные
потуги, которых ждали от меня взрослые, я должен был предпринимать без
барабана, я уже готов был сдаться и отчаянно, из последних сил разыскивал
того, кто хоть и не был моим отцом, однако же, очень может быть, произ вел
меня на свет. Неподалеку от Польской слободы на Рингштрассе Оскар ждал Яна
Бронски.
воспоминаний, пусть даже и не вдруг и не сразу, но мало-помалу, а с
обострением политической ситуации тем бесповоротное прекратила порой даже,
можно сказать, дружеские отношения, сложившиеся между Мацератом и дядей,
которого, кстати, за это время успели произвести в секретари почтамта. С
распадом стройной души и пышного тела моей матуш ки распалась и дружба между
двумя мужчинами, которые оба отражались в зеркале этой души, которые оба
пожирали ее плоть и которые теперь, лишась этой пищи и этого кривого
зеркала, не могли найти сколько-нибудь существенной замены, кроме своих
мужских посиделок, в обществе мужчин хоть и противоположных по взглядам, но
курящих одинаковый табак. Однако ни Польская почта, ни встречи
целленляйтеров с засученными рукавами оказались не способны заменить
красивую и -- несмотря на супружескую неверность -- чувствительную женщину.
При всей осторожности -- Мацерат должен был считаться со своими покупателями
и своей партией, а Ян с почтовым начальством -- в короткий период, прошедший
между смертью бедной матушки и концом Сигизмунда Маркуса, мои
предположительные отцы все же встречались.
костяшками пальцев в окно нашей гостиной. После того как Мацерат сдвигал в
сторону гардину и чуть приоткрывал окно, оба приходили в неописуемое
смущение, покуда один либо другой не отыскивал спасительное слово, предложив
в столь поздний час партию в скат. Из овощной лавки они извлекали Греффа, а
коли Грефф не желал, не желал из-за Яна, не желал, потому что как бывший
предводитель скаутов -- группу свою он за это время успел распустить --
должен был вести себя осмотрительно, вдобавок плохо и без особой охоты играл
в скат, тогда третьим садился пекарь Александр Шефлер. Правда, Шефлер тоже
без всякой охоты сидел за столом напротив моего дяди Яна, но известная
приязнь к моей бедной матушке, которая как бы по наследству была перенесена
на Мацерата, и вдобавок тезис Шефлера о том, что розничные торговцы должны
держаться заодно, заставляли коротконогого пекаря по призыву Мацерата
спешить с Кляйнхаммервег, занимать место за столом у нас в гостиной,
тасовать карты бледными, будто изъеденными червоточиной мучнистыми пальцами
и раздавать их словно булочки голодному народу.
а в три, когда Шефлеру надо было спешить в пекарню, прекращались, мне лишь
редко удавалось в ночной рубашке, и по возможности бесшумно, выскользнуть из
постельки и незаметно, к тому же без барабана, пробраться в темный уголок
под столом.
столом располагался наиболее удобный наблюдательный пункт; там я и делал
сравнения. До чего ж все изменилось после кончины моей бедной матушки!
Никакой Ян Бронски, осторожный поверх стола и, однако же, проигрывающий
партию за партией, не пытался больше под столом разутой ногой произвести
героические завоевания у нее между ногами. Под столом тех лет больше не было
эротики, а о любви и говорить нечего. Шесть штанин, демонстрируя различной
интенсивности рисунок в елочку, обтягивали шесть либо голых, либо
предпочитающих кальсоны в большей или меньшей степени волосатых ног, которые
под столом шестикратно силились избегнуть какого бы то ни было, даже
мимолетного, соприкосновения, а поверх стола превращались самым примитивным
образом в туловища, головы и плечи и предавались игре, которая из
политических соображений вообще подлежала запрету, но отнюдь не исключала
после каждой выигранной или проигранной партии слов сожаления либо
торжества: Польша продула гранд, Вольный город Данциг лихо отхватил для
Великого немецкого рейха бланковую бубешку.
маневры подойдут к концу -- как рано или поздно подходят к концу любые
маневры, дабы в так называемом случае реальной опасности обратиться в
конкретные факты уже на расширенном уровне.
посиделках целленляйтеров Маце-рат подыскал партнеров по скату более
нейтральных, чем служащие Польской почты и бывшие предводители скаутов. Яну
Бронски пришлось хочешь не хочешь вспомнить, где его шесток, теперь он водил
дружбу преимущественно с почтовиками, например с комендантом здания
инвалидом Кобиеллой, который, послужив свое время в легендарном легионе
маршала Пилсудско-го, хоть и сохранил обе ноги, но одна из них стала на
несколько сантиметров короче другой. Несмотря на эту укороченную ногу,
Кобиелла был вполне исправный комендант, вдобавок с золотыми руками
ремесленника, на чье предполагаемое добросердечие я и возлагал надежды в
деле реставрации моего недужного барабана. И лишь потому, что путь к
Кобиелле пролегал через Яна Бронски, я почти каждый день часов около шести
(даже в самую невыносимую жару) занимал наблюдательный пост неподалеку от
Польской слободы и дожидался Яна, который имел обыкновение возвращаться с
работы минута в минуту. Но Ян все не появлялся. Вместо того чтобы задаться
вопросом: а что это делает твой предполагаемый отец после работы? -- я
частенько ждал до семи, до половины восьмого. Но он все не шел. Я мог бы
сходить к тете Хедвиг: а вдруг Ян заболел, а вдруг у него температура, а
вдруг он лежит с закованной в гипс ногой? Но Оскар стоял, не двигаясь с
места, и довольствовался тем, что время от времени оглядывал гардины на
окнах секретаря Польской почты. Непонятная робость мешала Оскару наведаться
к тете Хедвиг, чьи коровьи глаза своей материнской теплотой настраивали его
на грустный лад. Вдобавок он не слишком жаловал детей семейства Бронски, то
есть своих предположительно сводных брата и сестру. Они обращались с ним
будто с куклой. Они желали с ним играть, желали использовать его как
игрушку. Кто дал пятнадцатилетнему Стефану, ровеснику Оскара, право
обращаться с ним по-отцовски, наставительно, свысока? А их десятилетняя
Марга, с косичками и с лицом похожим на круглый и жирный месяц, она что,
видела в Оскаре безвольную куклу для одевания-раздевания, куклу, которую
можно часами причесывать, приглаживать, одергивать и воспитывать? Ну конечно
же, оба видели во мне достойного сожаления аномального ребенка- карлика,
себе же казались вполне здоровыми и подающими надежды, недаром они ходили в
любимчиках у моей бабушки Коляйчек, которой я, к сожалению, не давал ни
малейшего повода произвести в любимчики и меня. Со мной нельзя было поладить
при помощи сказок и книжек с картинками. А я ждал от своей бабушки -- и даже
сегодня подробно и с наслаждением это расписываю -- чего-то вполне
однозначного и поэтому едва достижимого: едва завидев бабку, Оскар
непременно хотел, идя по стопам своего деда Коляйчека, найти у нее прибежище
и, если повезет, никогда больше не дышать иначе как под ее сенью.
бабушкины юбки. Не могу сказать, чтобы ей так уж не нравилось, когда Оскар
сидит у нее под юбкой. Но она была в нерешительности, по большей части
отвергала меня, хотя любому другому, вероятно, без колебаний предоставила бы
это убежище, любому, хоть отдаленно смахивающему на Коляйчека, только мне,
не наделенному ни статью, ни всегда лежащими наготове спичками поджигателя,
приходилось изобретать троянского коня, чтобы проникнуть в эту крепость.
Черепнин Владимир
Сертаков Виталий
Белов Вольф
Лукин Евгений
Каргалов Вадим
Шилова Юлия