Чтение 45–й страницы книги ~Призвание варяга~

писать в самые романтические, в самые плодотворные годы...

Да, я фактически приказал "убрать" Пушкина. Я дозволил уничтожение
моего племяша -- Миши Лермонтова. Но если -- ТАМ меня спросят, каюсь ли я, я
отвечу:

"Я грешен пред русской словесностью только в том, что не дал писать
Федору Тютчеву. Сей Грех на мне и за сие -- нет мне прощения. Но в том году
у меня не было иных резидентов, а Федя спас Империю от войны на три
фронта..."

Я об(r)яснил главную проблему нашей методики. Мы выпускаем лучших
разведчиков, но с самого первого дня принуждены отсеивать много лишних.
Иезуитская же метода тем и удобна, что позволяет работать на "любом
матерьяле". С тою поправкой, что если мы пытаемся говорить с ребятами на
языке "высших материй", иезуиты используют для себя самые простые и часто --
низменные стороны нашего естества.

В итоге, - мои ученики всегда выходят победителями в споре с
иезуитскими выкормышами, но... Пока я готовлю одного Федора Тютчева, мои
противники выпускают полтысячи негодяев, с коими... сложно бороться. Но
можно и ДОЛЖНО.

Чтобы не быть голословным, опишу -- как нас воспитывали иезуитскими
методами.

Как я уже говорил, прибывшие ребята не отличались сообразительностью, а
за неисполнение простейших заданий нас пороли Наставники. Вернее не нас, -
их.

Меня нельзя было трогать, - я мог нажаловаться и за меня спрашивала
сама Государыня. Но наши мучители никогда не делали тайны, что порют моих
друзей не за их проступки и глупость, но -- мое своеволие и то, что я --
зарезал католика.

Сперва это просто. Когда весь класс выводят на порку за какой-то
проступок, а тебя на глазах всех оставляют, это -- такое счастье... В первый
раз. Потом ты лучше других чувствуешь каждый удар розог и сдавленное мычанье
товарищей по ночам, когда они не могут лежать на спине.

Пару раз я вставал и пытался пройти порку со всеми, но меня выводили из
строя и говорили:

- "Вас, милорд, - не положено!" -- это было хуже самого наказания.

Первое время я не знал, что мне делать... Потом же мы обнаружили, что у
Наставников все меньше поводов пороть нас. (Разве что за драки с католиками,
но тут уж - вопрос принципа и мы били славян -- всласть. Авансом за те
мучения, что придется нам выдержать в экзекуции за сию драку.)

Единственное, за что они могли нас пороть были -- уроки. И тогда мне
порой приходилось не спать, решая три-четыре варианта контрольных на всю
"немецкую" братию.

Вскоре, как нам показалось, Наставники стали что-то подозревать и
однажды ребят поймали с моими решениями. Была грандиозная порка, но "крепкие
на голову" латыши, да бароны оказались настолько же "крепки на задницу" и
"решальщик" остался не названным. (Меня бы не выпороли, но возник бы ущерб
для моей Чести, а стало быть и -- для Чести любого лифляндца.)

В ночь после сей экзекуции мы обсудили дела и уговорились о тайных
знаках и потаенных местах, где будут мои варианты.

Пару недель все шло хорошо, а потом нас опять сцапали. Опять были
розги, опять все молчали и нам пришлось менять код, приметы и места
"сбросок". Ровно через неделю мы снова попались -- словно на пустяке. А
дальше и мы, и Наставники шли на принцип...

Ровно в день раскола Колледжа на столичную часть и "Эзельс абвершуле"
мучители показали нам свои тайные кондуиты. И выяснилось, что те давно
плюнули на наши познания в истории с географией, зато мы, не зная того,
штудировали полный курс "тайных сношений, переписки и обмена сигналами на
вражеской территории"!

Я, кроме того, проходил курс "повышения работоспособности в
экстремальных условиях", а тупоголовые братья мои -- "поведению при допросах
с пристрастием".

В этом и есть вся суть иезуитства -- мы верили, что создаем что-то
новое, боремся против Системы, а Она в это время, строго придерживаясь
учебного плана, учила нас грязному ремеслу: умного заставляла еще сильней
напрягать извилины, а явным "бойцам" показывала на страшном примере -- где
человеку больно. Как делать -- больно. Как самому терпеть нестерпимую боль.
Как развязывать языки при помощи боли. Без помощи боли. Как пытать. Как
терпеть пытку. Как ненавидеть мучителей и весь мир, а особенно -- ближнего
своего.

Сплошь и рядом, когда мы ловим вражьих агентов, выясняется -- насколько
они ненавидят друг друга и работают зачастую лишь за страх, иль - в надеждах
занять высший пост в иерархии и самому "пороть низших", иль "избавить себя
от всяких порок". Успехи моего Управления, Абвера и "Интеллидженс Сервис"
лежат именно в том, что мы боремся за Идею (каждый -- свою), а наши враги -
в страхе "порки". Мы, конечно же, - лучше. Но их -- в сотни раз больше.

Когда мы плыли в то Рождество (в декабре 1795 года) из Санкт-Петербурга
на Эзель, настроение у ребят было жуткое. Нас унизили, оплевали, заставили
сомневаться в товарищах...

Ребята боялись и не хотели между собой разговаривать -- все думали, -
кого из друзей пороли чуть меньше и -- что за этим скрывается. Если бы мы
оставили это, как -- есть, эти мысли раз(r)ели бы нас изнутри, как ржа
раз(r)едает самый лучший клинок.

Но все эти порки научили меня чуять боль, настроения и сомнения моих
родных и товарищей. Поэтому я собрал их в трюме нашего корабля и сказал так:

- "Нас обидели потому, что мы -- лютеране не дали спуску юным
католикам. За это нас обижали и мучили. Но если бы мы не были вместе и
гнулись перед католиками, нас бы не только мучили, но и обратили бы в
"ночные горшки", иль посмешища -- даже для русских. Ибо сии негодяи
ненавидят всех нас за то, как родители наши режутся с мировым католичеством!

То, что нам стало известно, случилось намеренно и для того, чтобы
раз(r)единить нас. Господа, я верю в невиновность всех нас и любого в
отдельности, ибо в ином случае -- это стало б огромным пятном на Чести всех
нас. И об этом бы -- нам доложили. Враги не упустили бы случая обидеть нас
побольней!

Раз этого не случилось, все мы -- чисты и сегодня нас волнует иная
проблема. Два года сии нелюди пороли и мучили нас. Они многократно пролили
нашу Кровь. Если мы не ответим -- пятно на нашей Чести.

Я предлагаю -- убить их. Всех до единого. Без из(r)ятья. Всех, кто хоть
раз -- когда-то коснулся нас розгами".

Парни мои зашумели и сразу обрадовались, но мудрый Андрис, который был
смышленей всех прочих, засомневался:

- "Самому старшему среди нас нет девятнадцати. Как же мы убьем сих
взрослых людей, - опытных разведчиков и жандармов?"

Я сразу призвал всех ко вниманию и пояснил:

- "Конечно, мне только -- двенадцать. Я пока не имею ни сил, ни умений
на такой шаг. И враг наш ждет сегодня чего-то подобного. Поэтому я прошу от
вас Клятвы -- в принципе.

Пока же мы должны сделать все, чтобы наши Наставники ничего не
пронюхали. Каждый из нас должен выучиться от них всему лучшему, принять все
хорошее, что бывает в сем ремесле. Никаких кислых рож, иль чего-то
подобного. Орден должен считать, что недовольство всех нас было вызвано тем,
что мы учились в России.

Пусть Орден думает, что мы -- его скрытый резерв в лютеранской части
Империи. Пусть он доверится нам. Пусть он выдаст нам списки своих тайных
агентов в Прибалтике и России (а они -- существуют, - вне всяких сомнений!).
Пусть Орден доверится нам настолько, что поможет нам оружием и деньгами на
Восстание против России. И тогда...

Нас слишком мало, чтоб перебить католиков один на один. Но когда
русские осознают, что сии медоточивые люди толкают нас на мятеж, у нас будут
силы и средства совершить наше мщение!"

Ребята затихли, а потом хором крикнули: "Хох!" Так началась наша тайная
борьба против Ордена.

Многие русские не могут поверить, что такую "людоедскую" Клятву --
"вырезать всех своих Учителей и Наставников" мог потребовать
двенадцатилетний мальчик. Но сие подтверждается рассказами всех основателей
Третьего Управления и Корпуса Жандармерии, а также - личными письменными
воспоминаниями графа Дубельта. А еще -- сие подтверждается кровавыми
событьями "католической Пасхи" 1812 года. (Шестнадцать лет мы ждали удобного
случая и, наконец, добились того, чтоб русские убедились в Измене католиков,
а видные Иезуиты собрались на свой ежегодный шабаш...)

Но о сем позже, когда до того дойдет речь.

Много позже -- после Войны, ко мне возникли вопросы, - как мои
тогдашние действия сообразуются с Честью и Совестью.

Я не привык прятаться от сих обвинений и на очередном заседаньи Сената
просил слова по этому поводу. Я сказал так:

- "Я наполовину немецкий латыш, а на другую -- немецкий еврей. Род отца
моего -- яростно лютеранский. Род моей матери -- ревностно иудейский.
Посему, - где нужно я -- лютеранин, а где возможно я -- иудей. Я никогда не
делал секрета из этого и род моего отца и моей матери верит мне и уважает
верованья рода супруга своего. В этом я чист пред моими Отцом и Матушкой, а
также моими Честью и Совестью. Немецкий латыш обязан быть лютеранином, а
немецкий еврей -- иудеем.

Вы спрашиваете, - за что я возвысил немецких воспитанников Колледжа
Иезуитов?! За то, что мы вместе потребовали от этих католиков поставить нам
кирху, - в противном случае мы отказывались заниматься. Иезуиты давили на
нас. Обещали льготы, чины и награды. Потом они поместили нас в настоящее
гетто -- подобье тюрьмы без света, тепла и положенной пищи. Мы могли
получить это все, выйди мы из темницы. Но путь наш лежал через католическую