"Голубой свиньи".
въездом в село делала крутую петлю. Гезелер легко взял крутой поворот, и
они медленно проехали по улицам местечка.
режиссирует заведующий отделом рекламы в бюро путешествий - сам был
актером в молодости. А она? О, она - кинозвезда, которой хорошо заплатили
за участие в съемках. Фильму нужна приманка! Мирный сельский пейзаж - как
бесплатное приложение. За кинокамерой - оператор-дилетант, на
краткосрочных любительских курсах его считали способным малым. Ей никак не
удается оборвать назойливо мелькающие кадры этого рекламного фильма и
оживить в памяти другие кадры: ни фильм, полный воспоминаний, ни его
вторую серию - непрожитую жизнь. Жизнь без балласта, дети, своя редакция,
бутылка с яркими этикетками в холодильнике, Альберт - верный друг дома.
Глума и Больды не было в этом фильме, зато появились приготовишки 1950 и
1958 года, незачатые и нерожденные дети. Она мучительно старается оживить
в памяти облик Рая и вновь разжечь свою ненависть. Но память подсовывает
лишь бесцветные кадры, тусклые, неподвижные клише: итальянские деревушки
из рекламных проспектов, и на этом фоне Рай, словно турист, сбившийся с
дороги. Вдруг действительность вторгается в мечты: она почувствовала на
своем плече руку Гезелера и спокойно сказала: "Уберите руку!" Он убрал
руку, и она тщетно ждала, что в душе вспыхнет прежняя ненависть.
полу. Рай, который никогда не вернется, его убили, пристрелили во имя
подчинения приказу, принесли в жертву принципу, авторитету командира. Но
Рай не приходит - память молчит. Былая ненависть не возвращается, и лишь
зевота сводит рот. Снова легла на ее плечо рука Гезелера, опять она
сказала так же спокойно: "Уберите руку!" - и он опять убрал руку. И это он
называл "жить по-человечески"? Потискать женщину в машине, потом
поцеловать ее на лесной опушке... А из ветвей смотрит на влюбленную
парочку пугливая лань, смотрит и словно посмеивается. Смеющаяся лань -
находка оператора!
Расскажите лучше, на каких фронтах вы воевали?
было, то прошло.
Северном не довелось побывать. Под конец войны я был в армии Эрвина.
подает тете ручку - в угол ее! Впрочем, вы, может быть, не знаете, что мой
муж погиб на фронте?
не знает. Простите меня.
Перерезали ленту кинофильма, которому суждено было воплотиться в жизнь, он
остался несбыточной мечтой, обрывки ленты валяются где-то в архиве.
Попробуй-ка склей их! После всего этого не так уж важно помнить имена
генералов.
поняла, что он думает о войне: вспоминает суровые годы лишений, фронтовое
товарищество, Эрвина.
говоря о вашем муже!
удивлением и разочарованием, обнаружила, что не испытывает ни малейшего
волнения. Ни один мускул не дрогнул и в его лице.
Летом тысяча девятьсот сорок второго года я воевал на Украине! Странно, не
правда ли?
Гезелера.
Войну надо забыть!
грязь, заботы - и прокладывать путь в светлое будущее. Уверенности не
хватит - возьмем ссуду в Кредитном банке. Забудем войну, но обязательно
запомним имена генералов!
слово на жаргоне тех лет.
яблоки из чужого сада. Но для меня это похуже, чем "скверно", когда я
слушаю ваш "жаргон того времени". Мой муж ненавидел войну, и я не дам ни
одного стихотворения для вашей антологии, если вы не возьмете в придачу
одно из его писем, то, которое выберу я сама. Он ненавидел войну,
ненавидел генералов и военщину, и я должна бы ненавидеть вас. Но, странное
дело, вы лишь нагоняете на меня скуку.
выражение, которое вполне удовлетворило бы постановщика любительского
спектакля.
жизнь. Я хочу одного - воскресить его ненависть, жить его ненавистью. Ведь
если бы он знал вас в те годы или теперь, все равно, он просто дал бы вам
пощечину. Я должна была продолжить его дело, поступать и думать так, как
он учил меня, - хлестать по щекам людей, которые забыли войну, но как
слюнявые гимназисты с трепетом произносят имена генералов.
таясь играли бы свою роль озлобленных горе-завоевателей. Но становится
просто жутко, когда вы, именно вы, читаете доклады "о перспективах
развития современной лирики".
барочный павильон. Над ним всегда кружились голуби, жирные, откормленные
бутербродами экскурсантов.
никуда не годится, и даже "хэппи-энд" не получился. Традиционный "поцелуй
в диафрагму" на фоне Брернихского замка не состоится. Ей захотелось скорей
вернуться домой, зайти в кафе к мороженщику Генелю, увидеть улыбающегося
Луиджи, услышать пластинку, которую он всегда ставит, как только она
входит в кафе, и ждать мгновения, когда отзвучат последние такты мелодии.
Ее потянуло к Альберту, к Мартину, и она пожалела, что навсегда исчез тот
воображаемый Гезелер, которого можно было ненавидеть.
Разве это тот черный человек, мрачный злодей, образ которого мать ее
пыталась поселить в воображении ребенка? Тщеславный, мелкий, совсем не
глупый. Такой сделает карьеру.
шевельнется жалость к нему, так же тщетно, как только что ждала вспышки
прежней ненависти.
этот раз для семинара, не правда ли?
нетерпением ждут Гезелера. Это его дебют в нашем кругу.
чемоданом в руках. Но когда она с патером Виллибрордом подошла к дверям,
Гезелера уже не было, а чемодан ее стоял у каморки швейцара.
15
подгоревшим маргарином. Генрих всегда жарил картошку на маргарине. На
верхнем этаже фрау Борусяк пела "Зеленый холмик на родной могилке". Голос
у нее был чистый, красивый, он лился сверху, словно ласковый летний дождь.
Мартин посмотрел на выщербленную стену - неизвестный писал на ней то самое
слово по меньшей мере раз тридцать. Свежая царапина под газовым счетчиком
свидетельствовала о том, что совсем недавно здесь вновь разыгралось немое