не колдун! И как ни стерегись, как ни открещивайся, -- проникает ведь,
затешется в игру нечистая сила! Микешкины рюхи с кона долой, сам колдун
получил поджопника и с позором изгнан подальше от платоновского заплота --
не озевывай!
продолжал злодействовать, накликал, чтоб не только у Кеши, но и у всех у нас
панок летел бы за заплот, в огород, в баню на полок, в печку на шесток и еще
куда-то... За Микешкой бросались вдогон, чтоб еще суровей наказать, и мигом
настигали злодея, потому как он кривоног, да и шубейка, с которой он не
расставался ни зимой, ни летом, путала ноги, убавляла резвости. Учинялся
самосуд: бабки вытряхивались из-под завшивленной шубейки наземь, колдун
получал добавку и запевал на всю улицу. На голос сына, сшибив с петли
створку ворот, взбивая грязный, мокрый снег, в кожаных опорках, выскакивала
Тришиха. Сама она била Микешку зверским боем, но стоило кому его тронуть,
воспламенялась истовой материнской любовью и защищала его так рьяно, ровно
хотела искупить свою вину перед сыном, враз, и уж никакой меры не знало
тогда ее сердце -- Микешка под такой момент выманивал у матери деньги,
сладости, хотелось -- так и самогонки, да еще и куражился над родительницей
, капризы строил. И ныне вот ткнулся в брюхо матери лицом, голосу прибавил.
Тришиха, голопятая, с цигаркой в зубах, сердобольно утешая сына, гладила его
по голове, просила о чем-то, а он вихлялся задом, лягался ногой и блеял:
"Не-е-е, пушшай бабки отдаду-утНе-е-е, пушшай не дражнютца! Не-е-е-э-э-э,
играть хочу-у... Не-е-е-э-э, пушшай лучче мимо не ходят... не-е-е-эээ...
не-е-э-э-э... не-е-е-э-э-э..."
и нечистую жуткую силу. И поднял! Тришиха выплюнула цигарку, наступила на
нее так, что опорок вдавился и остался в снегу, но, не замечая холода и
мокроти, колдунья двигалась уже в одном опорке и, грозя кулаком, черной
дырою рта изрыгала проклятья, пушила нас гнусаво, сулясь обучить Микешку
такому наговору, что он всех нас обчистит или еще хуже устроит -- напустит
мор на скот, тогда бабок вовсе не будет, а если еще хоть раз Микешку тронут,
хоть один-разъединственный волос с его головы падет и ее выведут из
терпенья, она на все село черную немочь накличет...
дерануть в случае чего. Поживи вот в таком селе! Поиграй в бабки! Попади в
кон! Тришиха -- она ботало, спьяну чего не намелет. Но душе неспокойно,
хочется Микешку вернуть, умаслить, задобрить Тришиху. Но у Тришихи нога
замерзла, она вернулась за опорком, и более сил у нее, видать, не осталось
на громоверженье, она увела своего сыночка в избушку, правда, до самого лаза
вскидываясь и грозя кулаком, но все же ушла с глаз долой.
но уже нет в нем прежней уверенности, сбили его с линии. Целился, целился --
я аж весь извелся -- братан как-никак, хоть и двоюродный.
уж его не слышал и не замечал. Новый паночек, легонький, без свинца, свалил
две пары лохматых, неряшливых бабок. Санькины. Домнинский Гришка бил. Этот
по зернышку клюет да сыт бывает! Он почти никогда не вышибал кона, даже
среднего, но на чердаке у него корзина бабок. Накопит и продает по копейке
пару.
шесть передних пар подчистую, в седьмой паре рюшка стояла-стояла, взяла и
тоже упала. Если в паре падает одна бабка, забираются обе. Отыграл я
несколько Кешиных бабок, закатывался счастливо, возвращая их братану:
забыв мудрое правило: первому кону не верь, первому выигрышу не радуйся,
перестал отдавать Кеше его бабки. За то он не давал мне больше бить своим
панком. Я дерзко и опрометчиво послал его вместе с панком подальше, и со
своим, мол, не пропаду, и своим уж вон сколько выбил народу из игры,
подчистую вытряс Саньку. Да и чего вытрясать-то? У него и бабок-то велось
четыре пары. Игроки, которые еще живы, осатанели, готовы перекусить меня
пополам, некоторые подхалимничают, бабки подбирают и хранят, чтоб потом я
уделил им пару-другую либо милостиво дал ударить по кону. А бабок, бабок у
меня! Карманы трещат, под рубахой грохочет, будто на мельнице! Хоть и
говорят, что в игре, как в бане, все равны, да все это ерунда на постном
масле. Хитрован -- домнинский Гришка, и тот, выиграв десяток бабок, домой
подался, заявивши, что у них гости приехали, пироги пекли и велено ему быть
дома.
стоит и глаза на меня лупит, не понимая, что произошло, как и когда это
дорогой его братец -- сиротинка горемычная -- в этакую беспощадную зверину
успел обратиться?
до конца -- без ужина дюжить стану, и пусть мне бабушка наподдает -- до ночи
рубиться буду, да хоть и до утра! Всех в прах поразнесу! Нет мне пределу!
Круши гробовозов! У-ух, какой я человек!
поредевший отряд игроков с содроганием в сердце лепил парочку-другую рюшек.
Считай -- дело безнадежное. У меня десяток ударов. Я хлещу, хлещу да
загребаю бабки. Меня посещает удаль, а вместе с нею небрежность, зазнайство
-- вечные спутники слепой удачи. И, не понимая еще, какая темная сила
подкарауливает меня, хряпнул по кону почти наудалую, не целясь -- и
промазал. Кто-то из игроков снял кон -- экая беда. Я их, этих конов, сколько
могу выставить?! Не перечесть!
груди: в первый и последний раз посетила горячую мою голову мысль:
отколоться от игры. уйти, ибо опять же есть заповедь: люби -- не влюбляйся,
пей -- не напивайся, играй -- не отыгрывайся. Да где там?! Занесло игрока,
заело: что я, домнинский крохобор? Пеночник? Трус? Умру, но отыграюсь!
Отчаяние, злость слепят человека, трясут, лихорадят руки, даже глаз
дергается. Изредка я еще попадал в кон, отыгрывал пяток-другой бабок, но
раздражение уже делало свое дело -- все неуверенней рука, все легче у меня в
карманах. Я начал ругаться, спорить, толкнул кого-то из малых, будто он
мешал бить, будто бы шептал мне под руку. Малый оказался из задиристого
верехтинского рода, и Илюха Сохатый, мой одногодок, крупный, носатый парень,
заступаясь за племяша, посулился созвать старшего братана Ваньку и дать мне
"пару".
бите почтительность должна быть. Продуйся дотла, но главный "струмент"
береги! Проиграть его -- все равно что последнюю рубаху с тела пропить...
нечего. Поставил бы, да не берут -- цены душа никакой не имеет. Бросился к
Кеше, просить взаймы бабок, десять штук. Шесть! Хоть пару!
ронимец хватит...
погоди, попросишь чего-нибудь...
ничего не приходилось, потому как живет он при родителях и все у него есть.
Но сколько раз вступался я за братана, когда его били или пытались бить.
Шишек сколь из-за него наполучал! Дрова пилить помогал, на сплавном пикете
ночами с ним дежурил, чтоб одному ему не страшно было; снег во дворе
разгребал, назем из стайки вычищал. Сегодня вот, сейчас, сколько я ему бабок
отыграл!.. пока не раздухарился, пока в горячку не вошел?
поплелся от кона в сторону. Стоял на земле, холодной, сырой, неприютной,
легкий, опростанный, будто сердце из меня вынули и вместе с ним все
остальное, что было в середке. Хотелось зареветь или подраться. Я уж
помаленьку натыриваться стал на ребятню, но Санька левонтьевский, не умеющий
помнить зла, Санька, которого я выбил из игры. всегда ревниво относившийся к
нашим с Кешей отношениям, чутко в них улавливал разлад, прислонился ко мне,
сыро выдохнул в ухо:
игру, ставят бабки на кон, старательно бьют, переживают, изнашивают сердца,
все идет хоть и в горячке, в спорах, порой с потасовками, но удача зависит
от меткости, уменья, сноровки -- за каждый промах выставляй пару бабок --
кон иной раз солдатской колонной марширует от стены до дороги,
перехлестывает ее, выпрыгивает на бугорок, шатнется по склону, отодвинет
место, с которого били, притиснет битоков к огородам. Случалось, едет мужик
на телеге и, если мужик он путевый, не шарпачня, никогда кона не переедет,
обогнет его, лошадь в прошлогоднюю дурнину загонит, изматерится весь, но --
таков древний закон -- игры не нарушит. Часто случалось: натянет вожжи, коня
остановит, глазеть начнет, а там и в игру встрянет, советом пособляет,
показывать возьмется, какие он в ранешное время коны вышибал! -- увлечется,
забудет, куда и ехал. Застигнутый в игре женой либо тещей, спохватится
мужик, утрет фуражкой пот со лба, нахлобучит ее на глаза и, ругнувшись безо
всякого зла, погонит лошадь за речку, все оглядываясь, все вытягивая шею,
все еще пребывая неостывшим сердцем в игре и в той счастливой поре, которую
возможно достать близкой памятью, ведь не запекло еще и выбоины, сделанные
его битой на платоновском заплоте.
какая игра! И вот жук какой-нибудь, вроде Саньки, дождавшись несогласья
средь игроков, шумной перебранки, вдруг бросал разбойный клич:
народ подхватывала жажда хапнуть чужое, получалась куча мала, раздавались
вопли: "Я те дам! Я те дам! А-пусти-и-и-и-и-и-и!", "Не тронь!", "Зубы
Посняков Андрей
Курылев Олег
Афанасьев Роман
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Зыков Виталий