Чтение 45–й страницы книги ~Прокляты и убиты~

атеисты-активисты.

-- Где они?

-- Да х... их знает. Все по стране мотались, по стройкам. Все лозунги
орали, песенки попевали. А я у бабушки рос -- тоже каторжница и
матершинница. Лупила меня, когда и поленом.

-- Да-а, живем!

-- Ты не переживай, Аким Агафонович. И не молись. Нету Бога. Иль не
слышит Он нас. Отвернулся. -- Яшкин притих за печкой, ровно бы для себя
начал рассказывать про фронт, про отступление и в заключение молвил: -- Был
бы Бог, разве допустил бы такое?

Выползши из-за печки, Яшкин подбросил дров в железку и, забывшись,
стоял на коленях перед дверцей. Какие видения, какие воспоминания томили и
мучили его душу?

"Хоть бы никто не пришел. Мельникова бы черти не принесли", -- вздохнул
Шпатор и пошарил щепотью сложенными пальцами по груди. И только подумал он
так, дверь в каптерку распахнулась и, захлопываясь, ударила в зад вошедшего
комиссара, неусыпно трудящегося на ниве воспитания и поддержания боевого
духа в подразделениях двадцать первого стрелкового полка. "Накликал,
накликал окаянство", -- загоревал старшина Шпатор.

-- Что у вас здесь творится? -- щупая зад, зашипел капитан.

-- Солдаты об убиенных молятся. Верующие которые.

-- И вы... И вы... позволили?

-- А на веру позволения не спрашивают... даже у старшины. Дело это
Богово.

-- Н-ну знаете! Н-ну знаете!

-- Ничего я не знаю, не дано. Пусть молятся. Не мешайте им.

-- Я немедленно прекращу это безобразие.

-- И сделаешь еще одну глупость. Десяток солдат молятся. Батальон их
слышит. Вас вот не слышат. Спят на политзанятиях. А тут вон молитвы какие
долгие помнят, оттого помнят, что к добру, к милости молитвы взывают, а у
вас -- борьба... Вечная борьба. С кем, с чем борьба-то?

Капитан Мельников начал оплывать, на нем, как на взъерошенном петухе,
стали оседать и укладываться перья.

-- Но в нашей армии нельзя, недопустимо!

-- Кто вам это сказал? Где это записано? -- подал голос из-за печки
Володя Яшкин. Он сидел там как за бровкой окопа в засаде, трофейным
складничком перевертывал на печке пластинки картошки.

-- Они что, и на фронте будут молиться? -- будто не слыша Яшкина, пошел
в наступление комиссар.

-- Если успеют, -- валяя горячую картошку во рту, не унимался Володя
Яшкин, -- непременно взмолятся. Там раненые Боженьку да маменьку кличут. Но
не политрука. И мертвенькие сплошь с крестиками лежат. Перед сражением в
партию запишутся, в сраженье же крестик надевают...

-- Интересно, где это они их берут? -- усмехнулся капитан Мельников.

-- Научились в котелках из пуль отливать, из консервных банок вырезать.
Коли уж русский солдат умел суп из топора варить...

-- То-то воюют с Богом и крестом так здорово, аж до Волги.

-- Еще и с непобедимым знаменем красным, со звездой и...

-- Неприятностей-то не боитесь? -- все строжась, предосте- рег
Мельников, не желая больше слушать этих двоих из ума выживших тыловиков.
Заменить бы их надо, а некем. Совсем редко в полку появляются люди из
кадровой армии -- полегли, видно, да в плен угодили.

-- Чего их бояться? На передовой, товарищ капитан, одни только
неприятности и происходят. -- Яшкин поскоблил ножом по печке и снес в рот
рыжую картофельную скорлупу, захрустел ею.

-- Я не про те неприятности.

-- А-а, вон вы на что намекиваете. -- Яшкин приподнял кончиком ножа
задымившийся пластик картошки. -- Есть, есть. И там. На каждого воюющего по
два-три воспитателя, так у нас вежливо стукачей называют. В атаку идти
некому. Все воспитывают, бдят, судят и как можно дальше от окопов это
полезное дело производят.

-- Как вы можете? Бывший фронтовик!

-- Потому и могу, что уже ничего не страшно после того, что там
повидал. Да и под пули опять мне же, потому как вояки вроде вас уже
выпрямили линию фронта, дальше некуда выпрямлять.

-- Яшкин, прекрати! -- зыкнул старшина Шпатор и обратился к Мельникову:
-- Идите, товарищ капитан. Ступайте любить Родину и народ в своем кабинете.
Здесь вы сегодня не к месту... Идите, идите. Мы вас не видели, вы нас не
слышали. С Богом, с Богом!..

"Ему бы на фронт, к людям, пообтесался бы, щей окопных похлебать, землю
помесить да покопать. Сколько же он голов позамутит, сколько слов попусту
изведет", -- думали старшина Шпатор и старший сержант Яшкин. И маялись они
душевно, не себя, не ребят в казарме жалеючи, а капитана Мельникова, который
столько еще пустопорожней работы сделает, веря, может, и не веря в слово
свое, в передовое учение, зовущее в борьбу, в сражение, считая слово важнее
любого сражения.

В дежурке все рокотал, все жаловался голос Коли Рындина, и единым
вздохом, нараспев повторяли и повторяли за ним складные молитвы единоверцы:

-- Боже милостивый! Боже правый! Научи нас страдать, надеяться и
прощать врагам нашим...

"Да-а, эти, пожалуй, устоят. При всех невзгодах и напастях устоят", --
подумал старшина Шпатор и плотно закрыл глаза. Володя Яшкин, напившись из
бутылки лекарственного настоя, все ждал, когда пройдет нытье в боку и скулеж
в сердце -- разбередил его, разбередил этот тупой, глупый иль очень ловкий и
хитрый обормот, спасающийся в тылу посредством передового идейного слова.

Глава двенадцатая

Землянку Щуся снова посетил Скорик. Поздоровался, разделся, подошел к
столу, выставил из портфеля две бутылки водки, булку хлеба, достал селедки,
завернутые в пергамент, и половину вареной рыбины.

-- Вот, -- сказал он, оглядывая стол. -- Не люблю оставаться должником.
Нож, газету, вилки давай.

-- Газеты и вилок нету. Нож на. -- откликнулся Щусь, наблюдая за гостем
отстраненно и встревоженно.

-- Садись, Алексей, садись. Я на весь вечер затесался. И прогнать ты
меня не посмеешь, ибо имею новости. Важнецкие. Терпи и жди. -- Скорик налил
в кружку водки, посидел и спросил вдруг: -- Ты креститься умеешь? Не
разучился?

-- Если поднатужиться... У меня тетка была...

-- Из монашек, -- подхватил гость, -- давай креститься вместе. --
Скорик сложил в щепоть пальцы и медленно, ученически аккуратно приложил
пальцы ко лбу, к животу, плечам. Щусь, смущаясь и кривя недоуменно губы,
сделал то же самое. -- Царство Небесное невинным душам братьям Снегиревым,
не успевшим пожить на этом свете, твоей тетушке, отцу и матери. Царство
Небесное.

Как бы не обращая более внимания на озадаченного хозяина землянки,
Скорик трудно выпил водку, всю, до капли, сделал громкий выдох, посидел с
закрытыми глазами, подняв лицо к потолку.

-- Ах ты, разахты! -- встряхнулся он и отщипнул вареной рыбы. Пожевал
без всякой охоты. -- А помогли нам несчастные Снегири, помогли! И тебе, и
мне.

-- Как?.. Чего городишь?

-- Все, Алексей Донатович, все! Мой рапорт удовлетворен, в округ
вызывают, замена движется, более качественная. Особняк как особняк, а что я?
Сын гнилого интеллигента, пауков любившего... Н-на фронт, на фронт. В любом
качестве. А ты, дважды однополчанин мой, судя по всему, со своей ротой...

-- Быть не может! А Геворк? Азатьян?

-- Про него не знаю. Но командир первого батальона, первой и второй
рот, как не оправдавший доверия...

-- Какого доверия? Ты че?

-- Родной партии, родного народа.

-- А, оправдаем еще, оправдаем.

-- Знаю я, знаю все, даже про тетку твою.

-- Этого хотя бы не трогай. Но раз все знаешь, жива она или нет?

-- Вот этого как раз не знаю, но думаю, не жива. Из тех краев не
возвращаются.

-- Но она -- святая.

-- Места-то окаянные. Ну, если тебе так хочется думать, думай, что
жива. Я ж думаю про маму... -- Скорик потер обеими руками лоб, словно омыл
его. -- Ладно, на минор не сворачивай, не за тем я пришел. Налей-ка вина
хмельного. Разговор будет долгий...

Поздней ночью, обнявшись, шли они по расположению двадцать первого
полка, на окрик часовых и патрулей в два горла откликались:

-- Свои! Че те вылезло?!

Они уже ничего не боялись.

Прощаясь возле штабного дома, Щусь долго тряс руку Скорика, растроганно
бормотал:

-- Ну, спасибо, Лева! Вот спасибо! Вот ребята-то... Вот обрадуются. А
им нужно, нужно перед фронтом подкрепиться, в себя прийти. Вот спасибо,
вот...

Скорик сообщил "тайну": сразу после Нового года в советской армии
введут погоны и реабилитируют народных и царских времен полководцев. Первый
же батальон по распоряжению свыше будет брошен на хлебоуборку и останется в
совхозах и колхозах до отправления на фронт. Там, на этих небывалых работах
-- на зимнем обмолоте хлеба, -- уже находится вторая, проштрафившаяся рота.
В управлении военного округа боятся, что представители действующих армий не
примут истощенных, полубольных бойцов из резерва, а это трибунал, стенка --
Верховный же сказал на торжественном собрании в Кремле: "У нас еще никогда
не было такого надежного и крепкого тыла" -- и не потерпит, чтобы его слова