Чтение 45–й страницы книги ~Тишина~

ладони по листу бумаги на столе. - Вот они. "А там, в Кремле, в пучине
славы, хотел познать двадцатый век великий, но и полуслабый, сухой и
черствый человек!" Понимаешь, что мог... мог написать этот... этот гад,
который учился с нами!

- Я бы и не читал эту подлость вслух, - заметил Уваров. - Противно...

- При чем здесь я? - спросил Сергей с сопротивлением. - Знать не знаю
никакого Холмина! Какое это имеет отношение ко мне?

- Отношение? Нужно отношение? Хорошо! - Свиридов съежил плечи,
стискивая палочку, и плечи его превратились в острые углы. - Ты врешь нам,
врешь недостойно коммуниста!

- Прошу поосторожней со словами...

- Брось! Ты не женщина! Слушай правду. Она без дипломатии! Ты врешь
нам, трем членам партийного бюро, коммунистам, врешь! Не так? Твой отец
арестован органами МГБ! И ты приходишь сюда и начинаешь врать,
выкручиваться, загибать салазки! Как ты дошел до жизни такой, фронтовик,
орденоносец! Кому ты врешь? Партии врешь! Партию не обманешь! Не-ет! - Он
затряс пальцем перед подбородком. - Не обманешь!

Морозов перебил его:

- Павел Михайлович! - И добавил несколько тише: - Прошу, не горячитесь.

- Я говорю правду, Игорь Витальевич! Я не перестану бороться с гнилым
либерализмом, который развели в институте! Мы коммунисты и должны говорить
правду в глаза! - не так накаленно, но жестко выговорил Свиридов и
заковылял к Сергею. - Ты знал, что, как коммунист, обязан был написать в
партбюро о том, что отец арестован? Или ты первый день в партии?

- Мой отец невиновен. Произошла ошибка.

- Ты что - гарантируешь? Подумай трезво - органы ошибочно не
арестовывают. Может быть, гарантируешь невиновность Холмина, а? Давай не
будем разговаривать по-детски. Факты - упрямая вещь. Ты что же - органам
МГБ не доверяешь?

Сергей встал, и что-то горячо повернулось в нем, как в самые
ожесточенные минуты боя, он уже не хотел оценивать отдельные слова
Свиридова, бьющие в лицо сухой пылью, он улавливал и понимал лишь общий
смысл близкой опасности. Он еще ждал, что Морозов вступит в разговор, но
тот, прикрыв лоб козырьком руки, молча глядел в окно.

- Может быть, ты скажешь, что Холмина арестовали по ошибке? - цепко и
зло спросил Свиридов. - Вот наш коммунист, твой товарищ Аркадий Уваров,
сам нашел эти поганые стишки в его столе. Ты понял, чем пахнут эти стишки?

- Нехорошо, Сережа, нехорошо, - мягким голосом заговорил Уваров. - Сын
за отца, конечно, не отвечает. Но ведь были у тебя, Сережа, личные
контакты с отцом, разговоры откровенные были. Чего уж скрывать. И если ты
замечал что-либо - надо быть бдительным... И тем более ты обязан был
сообщить об аресте отца в партбюро.

Все время, когда Свиридов говорил, он сидел, опустив веки, но при
словах его о найденных в столе стихах он из-под век глянул на Свиридова с
короткой ненавистью и, заговорив, сейчас же перевел взгляд на Сергея -
голубизна глаз была непроницаемо улыбчивой.

- В этом случае коммунист должен быть выше личного, Сережа. Отец это
или жена... Знаешь, наверно: в гражданскую войну бывало - сын против отца
воевал. Классовая борьба не кончена еще. Наоборот, она обостряется. Если
поколебался - моральная гибель, конец...

И Сергей понял: это была тихая, но беспощадная атака на уничтожение -
Свиридов верил каждому слову Уварова. Было четыре года затишья, звучали
случайные редкие выстрелы - устойчивая оборона, белый флаг висел над
окопами - расчетливый Уваров выждал удобные обстоятельства, и силы,
которым Сергей теперь не мог сопротивляться, окружали его, охватывали
тисками, как бывало только во сне, когда один, без оружия попадешь в плен
- немцы тенями касок вырастают на бруствере, врываются в блиндаж,
связывают, и нет возможности даже пошевелить рукой...

В эту секунду он осознал все - в бессилии он отступал. И вдруг его
недавняя унизительная улыбка, фальшивое, непроизвольное рукопожатие
показались ему взяткой, которую он, растерянный, впервые за все эти годы
дал Уварову за лживый между ними мир.

- Не знал, - проговорил Сергей хрипло. - Не знал... Почему я не знал? А
что я должен говорить об отце? Подозревать отца? За что? В чем? Отец делал
революцию... Он старый коммунист... Подозревать отца? Ты что говоришь? Что
ты мне советуешь? Так только фашистские молодчики могли...

Он взглянул на Уварова, на его мужественный, сильный подбородок - стол
разделял их. Уваров сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, и
утомленно-сожалеющим было его лицо.

- Вохминцев! - крикнул Свиридов, хромая к столу. - Молчи! За эти слова
- знаешь? Гонят из партии! Ты... коммунист коммуниста! Как смеешь?

- Он уже не коммунист, - печальным голосом произнес Уваров. - Жаль, но
он в душе уже не коммунист. Разложился... Очень жаль! Хороший был парень.

- Я плевать хотел на то, что ты думаешь обо мне. И не вам, Свиридов,
судить. Потому что вы верите не себе, а ему, вот этому "принципиальному"
парню... с душой предателя! - проговорил Сергей, как в холодном тумане. -
Вы верите ему, я буду верить себе!

- Достаточно! Прекратите! Можете идти, Вохминцев. Когда будет нужно,
вам сообщат. Идите, идите...

Был это голос Морозова, и Сергей, все время ожидавший вмешательства,
искоса посмотрел на него: то, что Морозов в течение этих минут как бы не
участвовал и не замечал боя, который шел рядом, и то, что он сейчас
неуклюже и не вовремя оборвал этот бой, уже ничего не решало.

- Вам, Вохминцев, необходимо в партбюро заявление... в связи с отцом.
Все, что нужно. Можете завтра принести. Это вам ясно?

И Сергей нехотя и упрямо ответил:

- Заявление, Игорь Витальевич, я писать не буду. Отец не осужден. А то,
что он арестован, знаете сами.

- Идите! - Морозов полоснул глазами в сторону двери. - Слышите вы?
Идите! Немедленно!

- Жаль. Очень жаль, - сказал Уваров задумчиво.

Он вышел из кабинета, в горле жгла металлическая сухость, ломило в
висках - головные боли в последние дни стали повторяться, - и все
туманилось в сером песочном свете: приемная, солнце на паркете, кожаный
диван, столик с телефоном; и голос Иннесы тоже был вроде бы соткан из
серого цвета:

- Как, Сергей?..

Он машинально посмотрел на ручные часы, хотя безразлично было, сколько
прошло времени, и странно улыбнулся Иннесе.

- Вам не хочется холодного пива или мороженого? В жару это идея,
правда?

Не разобрал, что ответила она, помешал звук открываемой двери - Уваров
со Свиридовым выходили из кабинета Морозова, - и, повернувшись спиной к
ним, Сергей договорил нарочито спокойно:

- Вам не хочется выпить, Иннеса? Закатиться куда-нибудь в ресторан -
великолепная идея! Разлагаться так разлагаться.

Он затылком почувствовал: замедлив шаги, они проследовали в коридор. Он
был рад, что они услышали его. В конце концов было ему все равно.

- Серьезно, Иннеса, - сказал он иным тоном, через силу, естественно. -
Не хотите ли вы куда-нибудь пойти со мной? Ну в ресторан, в кафе, в бар -
куда хотите. Мне хотелось бы...

- Я не могу. На работе, Сережа.

- Какие формальности, Иннеса! Институт пуст, никого нет, одни уже на
практике, другие на каникулах, черт бы их драл. Морозов сейчас уйдет. Что
ему тут делать? Идемте, Иннеса! Вы ведь говорили, мужчина должен все время
улыбаться.

- Потом. Ладно? Завтра. Ладно? Но завтра ты не захочешь. - И,
заглядывая ему в глаза, спросила: - Замучился... Плохо тебе?

Она сильно, по-мужски взяла его за руку и слегка прикоснулась губами к
щеке - это был какой-то дружественный знак понимания, - спросила снова:

- Замучился, Сережа?

Она больше ни о чем не спрашивала.

- Нет, - сказал он и зачем-то тронул щеку, где коснулись ее губы,
усмехнулся: - Нет. Счастливо, Иннеса.

- Сч-частливо-о! - ответила она. - Завтра ты не придешь, нет?

- Я не знаю, что будет завтра.

12

Вернулся домой поздно.

Он долго не попадал ключом в отверстие замка, а когда открыл дверь, в
первой комнате - полумрак; светил в углу на диване зеленый ночник, и прямо
перед порогом стоял Константин, покусывая усики.

- Ты? - спросил Сергей, пошатываясь.

- Я.

- Как Ася?

- Ты готов? - спросил Константин серьезно.

- Я спрашиваю, как Ася? Какого... ты еще?

- Все так же. Был профессор и врач из районной. У нее что-то нервное.
Нужен покой. Ты где надрался? И в честь какого торжества?

- Ася, Ася... - сказал Сергей, нетвердыми шагами подошел к дивану, сел,
сутуло наклонился, расшнуровывая полуботинки. - Пьют от слабости, -
заговорил он шепотом. - Я понимаю. Я не от слабости... Я никогда ничего не
боялся... даже смерти... Ни-че-го...

Сергей ниже склонился к ботинкам, дергая шнурки, и вдруг согнутая,
обтянутая рубашкой спина его затряслась, и неожиданно было слышать