мучило сердцебиение, большое лицо выражало брезгливость. Он щелкнул
прутиком по начищенному голенищу - и с придыханием:
раздражали Градусова. Майор тяжело повернулся, шея врезалась в
габардиновый воротник плаща, на свежевыбритых мясистых щеках проступили
лиловые пятна.
вам разумно осознанное, дисциплинированное выполнение приказа. Я отлично
помню, дорогой капитан, ваши слова прошлой зимой. Говорили громкие фразы,
а сами дешевого авторитета среди курсантов искали, мягонько этак
требовали, с опасочкой, как бы курсанты о вас плохого не подумали! Какая,
простите, к лешему, это дисциплина? Пансион благородных девиц, а не
офицерское училище! Позвольте вам прямо сказать, как офицер офицеру, этого
без последствий я не оставлю! - Градусов так сильно щелкнул прутиком по
голенищу, что осталась влажная полоса на нем. - О ваших так называемых
методах я рапортом буду докладывать начальнику училища! Нам вдвоем трудно
работать, невозможно работать!..
стараясь говорить по-прежнему спокойно, ответил капитан Мельниченко, и
Чернецов заметил в его прозрачно-синих глазах зимний холодок. - Но пока мы
работаем вместе, разрешите вас спросить, товарищ майор, что же такое
дисциплина, в конце концов?
офицеру, старшему по званию, позвольте уж...
Мельниченко. - Но я хочу вам сказать одно: училище - это не средневековый
монастырь. В этих монастырях, знаете, висела плетка на стене. Ею
наказывали провинившихся монахов. Вот эту плетку называли "дисциплиной".
Но сейчас двадцатый век. Мы воспитываем не монахов, а советских офицеров,
и мы с вами не настоятели монастыря. Кстати, почему вы сняли со старшин
Брянцева?
прекратить этот разговор! Мы его продолжим в другом месте. Что касается
Брянцева, то позвольте уж не отдавать вам отчет за свои поступки. Я
отвечаю за них, как командир дивизиона, не забывайтесь!
людей.
угрюмо, по-стариковски кутался в плащ - с утра чувствовал себя не совсем
здоровым. Во время "танковой атаки" стоял на НП, следя в бинокль за
стрельбой; ни выражения радости, ни оживления не было на его лице, хотя он
испытывал и то, и другое; сдавливало, покалывало сердце, он каждую минуту
ощущал его. Но после того как ему доложили, что первый взвод не в
состоянии открыть огонь и, таким образом, срывает начатые боевые учения,
приступ острого раздражения охватил его, и первым решением было немедленно
вызвать на НП Дмитриева, но это ничего уже не могло изменить.
несколько раз обращались к нему, Градусов будто не слышал.
там, где все время не проходила боль. - Разговаривают, улыбаются...
Плакать надо! А этот мальчишка Чернецов каждое слово капитана ловит..."
его. И быть может, потому, что он определял взаимоотношения количеством
звездочек на погонах, иди потому, что офицеры не знали, о чем говорить с
ним в свободное от дела время, он постоянно держал подчиненных ему
командиров на расстоянии, давая этим себе право не разрешать в общении
ничего лишнего, чего не касалась служба. Даже с заместителем по политчасти
Шишмаревым он избегал бесед на общие темы, говоря со смешком: "Я солдат,
батенька, солдат старой закалки".
сумрачно насупясь, грузно ступал; был он весь в жаркой испарине. Офицеры
легко шли за ним, и, чувствуя это, он испытал вдруг впервые за много лет
горькую, глухую зависть к молодости и здоровью, этого так недоставало ему,
ревность к тому, что он во многом не понимает этой их близости друг к
другу.
ведь осталось не так долго жить. И на какую-то минуту страстно захотелось
ему общего понимания и согласия, тихой умиротворенности, любви к себе в
его дивизионе. Это было, видимо, желание старости, и жесткое выражение
даже немного сошло с его потного лица. Оно смягчилось, как смягчалось
всегда, когда он каждый вечер переступал порог своего тихого дома в
обжитой уют и видел свою жену Дарью Георгиевну и взрослую дочь Лидию,
ожидавших его за столом к ужину.
искривилось. Да, молодость ушла, а это была старость: кровь стучала в
ушах, и горячая пустота возле сердца сбивала дыхание.
потом впереди, из-за кустов, явственно долетели команды - и снова
сверлящий шелест возник над головой, толкнул воздух грохот разрывов.
тень, здесь не стало прохладнее; жилы вздулись на его висках, из-под
фуражки сбегали струйки пота.
телефона, сидел на корточках Степанов, выкрикивая, передавая угломер и
прицел в трубку. Метрах в восьмидесяти от него, неподалеку от вершины
холма, стоял в рост Беленевский и, изо всей силы напрягая голос, передавал
оттуда команды:
дважды тряхнуло землю. Затрудненно отпыхиваясь, Градусов подошел к
Степанову, не успел сказать ни слова - Степанов вскочил, глаза уставились
сквозь очки, проговорил взволнованно:
гасстоянии. Дмитгиев на высоте.
Градусову; капитан Мельниченко нес в руках катушку связи, с удивлением
рассматривая ее. Подойдя, бросил катушку на землю, под ноги Степанову,
спросил:
катушка...
Чернецов, измеряя быстрым взглядом расстояние до вершины холма. - Так,
Степанов?
сделав еще несколько шагов к вершине холма, опустился на валун, справляясь
с одышкой.
командир дивизиона, обмякнув всем своим крупным телом, изгибал в руках
прутик, будто не знал, что ему делать, и, показалось всем, вздрогнул,
когда раздался голос над его головой:
вас спрашиваю? Отвечайте, курсант Дмитриев!
ответил Алексей; щеки его начади гореть, и, почти теряя над собой власть,
он добавил вызывающе: - Не знаю, товарищ майор! Вы спрашиваете меня так,
словно я лгу!
им лоб, подбородок, влажную шею.
неопределенной интонацией в голосе:
стрельбу. - И после того как Алексей побежал к вершине холма, к своему НП,
Мельниченко обратился к Градусову: - Думаю, товарищ майор, что положение
исправилось больше чем наполовину. И думается, вы многое преувеличивали,
товарищ майор.
еще сидел, весь выпрямившись, заглатывая, как в удушье, воздух, а правая
рука его судорожно задвигалась, потянулась к вороту, слабеющие пальцы
скользили, искали пуговицу и не могли найти ее никак.
увидел это его бескровное лицо, эти его беспомощные старческие пальцы,
шарящие по груди, тогда понял все. В ту же минуту он успел поддержать
Сертаков Виталий
Березин Федор
Орловский Гай Юлий
Конан-Дойль Артур
Жюль Верн
Муркок Майкл