Чтение 45–й страницы книги ~Красные щиты~

Генрих даже близко не подпускал к Сандомиру.
Так оно шло себе помаленьку. Болек женился на Марин, признал ее сына
своим все осуждали его, а ему и горя мало. Приезжал он однажды в Сандомир
поглядеть, как братья хозяйничают, и сообщил, что Владислав как будто
опять просит кесаря пойти на Польшу. Но кесарь сейчас в Риме, коронованием
занят - бояться, мол, нечего. У Генриха при этих словах екнуло сердце,
однако виду он не подал. Только сказал брату - пусть не надеется на него и
на его дружину, ежели кесарь вступит в Польшу. А на тамплиеров тем паче.
Болеслав заинтересовался тамплиерами, их храмом, усадьбами, но
ненадолго. Вскоре Казимир увез его в Вислицу, там он охотился, бражничал и
слушал русский хор. Говорили, будто Казимир завел себе каких-то девок, но
об этом Генрих не желал знать - сразу оборвал Тэли, который начал ему
что-то такое рассказывать. Он охотно отдал Болеславу своих искусных
трубачей, чтобы краковскому князю, totiu olo iae duci [всея Польши
владыке (лат.)], оказывали еще больший почет.
Когда в сандомирском замке не было Казимира, жизнь замирала,
становилось пусто и скучно. Генрих чувствовал, что от него словно бы веет
холодом на окружающих: видно, их смущал его высокий, почти священнический
сан тамплиера, усвоенные в западных краях привычки и непонятная
молчаливость. Горько было Генриху сознавать, что даже самые близкие люди
недолюбливают его. Они повиновались, и только. Все, что он говорил, что
приказывал, было разумно и имело целью умножение княжеской славы. Но он
упорно избегал ввязываться в распри, которые, по его мнению, могли бросить
тень на его имя и рыцарское достоинство, а порой бывал даже слишком
уступчив. Например, в отношении к Яксе из Мехова и к Святополку, которые
не только в сандомирских землях своевольничали, но и Краков держали в
страхе, пока Болеслав веселился в своем пышном вроцлавском замке.
Одно время Генрих намеревался посвятить Яксу в свои замыслы и посулить
ему сан канцлера при дворе будущего totiu regi olo iae [короля всея
Польши (лат.)]. Для начала он решил осторожно прощупать Яксу. И вот
однажды, когда они вместе охотились, уж который раз, в окрестностях
Пшисухи, Якса между делом обмолвился, что нисколько не обрадуется, если
епископа Станислава, которого убил Щедрый, причислят к лику святых. Но не
потому, что епископ был грабителем и бунтовщиком, а потому, что люди
говорят, будто после того, как четвертовали епископа, Польша распалась на
части и, мол, точно так же части эти чудесным образом воссоединятся, если
Станислава объявят святым и тем загладят вину короля (*113). Пораженный
Генрих спросил Яксу, почему он не желает, чтобы Польша стала единой. Тот
сперва отделывался грубоватыми шуточками - дескать, лучше, если князей
много, тогда от каждого можно чем-либо поживиться. Но под конец, припертый
к стенке, стал разглагольствовать о том, что власть верховного правителя
надо ограничить, это и подданным пойдет на благо, и у всех помощников
князя будут равные права. Речи его были довольно туманны, и, возможно, в
первоначальном объяснении содержалось больше правды. Из этой беседы Генрих
сделал один вывод: с Яксой об объединении Польши говорить не следует.
После долгих размышлений - а времени для них было у Генриха достаточно
и в свентокжиском монастыре, и при объезде крепостей, и в бессонные ночи
на охотничьих привалах - он решил, что покамест надо молчать и ждать.
На охоту он выезжал не потому, что уж очень ее любил, а чтобы побыть в
одиночестве. Обычно князя сопровождал только Герхо с соколами, почти
всякий раз новыми - он покупал их в Таржеке у разбойников, которые были
мастера добывать соколов из гнезд и вынашивать. Герхо относился к своему
господину с неизменной преданностью и, как всегда, был неразговорчив.
Однако князь вскоре убедился, что сокольничий читает в его сердце, как в
раскрытой книге, и что этот верный друг мог бы, пожалуй, стать самым
надежным его помощником. Герхо грамоты не знал, наукам не обучался, зато
здраво судил о людях, причем люто ненавидел Дунинов, к которым причислял и
Яксу не слишком высокого мнения был он и о сандомирском ксендзе и, как
заметил Генрих, вполне ясно представлял себе, о чем мечтает князь
сандомирский. Вскоре Герхо, которого никто об этом не просил, завел
множество приятелей среди сокольничих, служивших у братьев князя. Он
всегда знал самые свежие и достоверные новости о том, что делается в
Кракове, в Плоцке и даже в Познани, не говоря уж о Вислице, к которой
относился пренебрежительно. Казимира сокольничий, судя по всему, считал
добродушным простачком, а его страсть окружать себя русскими -
недостойной. Свои новости Герхо сообщал свойственным ему угрюмым тоном и в
самые неподходящие минуты. Подойдет, бывало, утром к князю, чтобы
разбудить его на утреннюю молитву, и пробурчит:
- А князь-то Болек опять уехал во Вроцлав, и в Кракове пусто.
Или:
- Якса из Мехова опять в Познань подался. Верно, завелись у него дела с
князем Мешко...
Ответа не требовалось, и Генрих был за это благодарен Герхо. Правда,
князя немного смущало, что он нуждается в таких сведениях, что на них
строится его "политика". Ему хотелось бы строить ее на чем-то более
определенном, но надо было ждать, и он благоразумно ждал, предоставляя
Герхо действовать на свой страх и риск.
Дружил Герхо только с Лестко. Но Лестко успел за это время жениться на
девушке, от которой привез когда-то в Бамберг голубую ленту, и встречался
с сокольничим не часто. Лестко, очевидно, знал, о чем хлопочет
сокольничий, и Генрих чувствовал в нем своего союзника. Не уговариваясь с
князем, Лестко взял на себя обязанность наблюдать за складами оружия и
оружейной мастерской, за конюшнями, за огромными табунами. Он следил,
чтобы лошади содержались в порядке, чтобы конюшие не ленились, деятельно и
неустанно готовил все необходимое для будущей войны. Генрих, заглядывая в
кладовые, всякий раз удивлялся - число зарубок на шестах изо дня в день
росло, указывая количество припасенного снаряжения.
Казимир, тот был слишком занят своим наделом - и, как предполагал
Генрих, любовными шашнями, - чтобы оказывать брату существенную помощь. Но
само сознание, что этот трезвый, рассудительный человек находится
поблизости, наполняло Генриха спокойствием.
"Вот послать бы его на год-другой в западные края! То-то было бы ему
полезно", - думал Генрих, глядя на ладную фигуру Казимира Вислицкого и
слушая его рассказы о Руси. Он убеждал брата отправиться в путешествие, но
Казимир с этим не спешил, ему пока и в Польше было хорошо, - либо он на
коне, либо за столом перед полной миской и полным жбаном. И всегда при нем
были молодые веселые парни вроде Влодека и Говорека. А как он жил вне
сандомирского замка, на это Генрих закрывал глаза.
В основном Генрих был собой доволен и считал, что князь он неплохой.
Жизнь текла спокойно, кладовые и погреба наполнялись, денег в бочонках и в
мешках прибавлялось. Генрих много строил, сооружение костелов в Загостье
и, главное, в Опатове подвигалось хоть и небыстро, зато уже было ясно, что
по красоте им не будет равных ни в Кракове, ни даже во Вроцлаве. Словом,
он был убежден, что с его приходом в Сандомире наступило благоденствие.
Поэтому Генрих очень удивился, когда до него дошли слухи о том, что
народ относится к нему неприязненно. Если в замке он ощущал в окружающих
некий холодок, это было ему понятно, однако он полагал, что народ в
городе, в селах, в лесах, в монастырях более привержен ему. Оказалось,
люди осуждают его за то, что он не женится, за образ жизни,
приличествующий лишь духовной особе, за необычную одежду, за нелюбовь к
пирам и роскоши. Им не нравилось, что князь часто уезжает из замка и
где-то пропадает по два, по три дня с Герхо или с Тэли, что нет у него
любовницы.
Генриха самого тяготила одинокая жизнь. И не столько он тосковал по
женщине, как по детям. У Лестко уже была дочурка, славная такая кроха.
Генрих иногда забавлялся с ней, обходя замковые покои или проверяя стражу.
Образ Верхославы постепенно меркнул, становился смутным, темным, как
фигуры, которые он видел на стенных росписях в Палермо. Но на ее детей ему
хотелось взглянуть. Он съездил в Плоцк, где они воспитывались -
некрасивые, хилые, неухоженные малыши. Взять бы их к себе, но Болек не
разрешит, побоится, как бы в случае чего они не оказались заложниками. И
Генрих возвратился в Сандомир к своему одиночеству и невеселым мыслям.
Как-то раз они с Герхо охотились в лесу (было это уже на третью осень
после вступления Генриха на сандомирский престол), и вдруг в одной из
лесных деревушек целая толпа мужиков, узнав князя по белому плащу с
красным крестом, бросилась перед ним на колени, прямо под копыта коню.
Когда Генрих спросил, чего им надо, мужики стали перешептываться, а потом
что-то завопили во весь голос. Князь не мог ничего понять, но Герхо ему
объяснил, что мужики слезно жалуются на княжеского подскарбия. Он-де уже
давно не берет у них куньих шкурок, плати ему дань серебром сам, что ни
год, все худшую монету чеканит, а от них требует полновесной теперь же им
и вовсе житья не стало, грозится подскарбий, что отнимет у них все до
нитки, ежели в самом скором времени не выплатят наложенную на них дань
полновесной монетой.
Генрих обещал разобрать жалобу и, поручившись своим княжьим словом,
простил мужикам недоимки. Сразу же поворотив коня, он во весь опор
помчался в Сандомир, чтобы, пока не остыл гнев, хорошенько отругать Виппо.
Хотя был уже поздний час, он послал за подскарбием. Тот явился пред
светлые княжеские очи, и Генрих потребовал у него ответа. Виппо был
озадачен, даже рассердился - ведь князь отлично знает о махинациях с
монетой, о том, что теперь стали бить монету похуже и что в княжескую
казну благодаря этому поступают небывалые доходы. Простолюдины, конечно,
нищают, но тем легче будет взять их в кабалу, сделать холопами и поселить
на княжеской земле, которой вон сколько пустует, а ежели ее обработать, то
князю будет выгода преогромная. И напрасно князь упрекает его в
легкомыслии, он поступает как умный и здравомыслящий хозяин. Вот и панам
тоже кошельки порастрясли, спеси им поубавили. Словом, Виппо прочитал
князю краткое поучение о разумном управлении хозяйством, - правда,
несколько раздраженным тоном, ибо знал, что Генриху и так это известно.
Князь в волнении шагал по горнице и только махал рукой на обстоятельные