ничего не видя, ослепшая от слез, поднялась и она, словно инстинкт
подсказывал ей бежать. Мы столкнулись. Какое-то время она стояла, прильнув
ко мне, рыдая так, что, казалось, у нее сейчас разорвется сердце, тогда
как мое сердце замирало от безумного упоения и восторга. Но, когда я
крепче прижал ее к себе, она вдруг словно собралась с силами и порывисто и
нетерпеливо оттолкнула меня.
тела, пригвоздила меня к месту.
душу, мне хотелось броситься к ней, прижать ее к груди. Но взгляд ее
блестящих глаз, такой страдальческий, но исполненный железной решимости,
поднимавшейся откуда-то из самых глубин ее существа, постепенно лишил меня
всякой надежды. Жгучие слова любви, которые я собирался сказать, замерли у
меня на губах. И я бессильно опустил руки, которые было простер к ней. В
висках у меня мучительно и тяжело пульсировала кровь.
застывшим лицом я подал ей пальто.
по обеим сторонам аллеи, напоминали о жизни, тогда как звук наших шагов
умирал, заглушенный промокшей землей. Мы остановились у ворот. Я взял ее
пальчики, мокрые от дождя и слез, но она поспешно высвободила их.
машина.
прочь, хмурясь, чтобы сдержать слезы, и не оглядываясь назад. Через минуту
тяжелые ворота со звоном захлопнулись: она ушла.
Спускались сумерки, и дождь наконец перестал. На западе, у самого
горизонта, небо было синевато-багровое, точно заходящее солнце совершило
кровавое убийство среди облаков. Внезапно над затихшей больницей прозвучал
вечерний горн, и с высокого флагштока на холме медленно, медленно пополз
вниз флаг - на самой вершине, рядом с ним, отчетливо выделялась застывшая
в позе "салюта" одинокая фигура больного, специально выделенного для
выполнения этой обязанности.
долго смотрел на потускневший серый пепел.
5
из увитой плющом церквушки. Словно по контрасту с мраком, царившим у меня
в душе, утро снова было солнечное и теплое. В фруктовом саду плоды
оттягивали к земле отяжелевшие ветви деревьев, а в каменных вазах на
балюстраде террасы пестрели яркие цветы герани и бегонии.
откуда видно было, как больные стекаются к храму - довольно большому
строению готической архитектуры, сложенному из красного кирпича приятного
оттенка и затененному купами высоких вязов.
предводительством Брогана и еще трех помощников Скеммона - все в серых,
похожих на рабочие робы костюмах, ботинках на толстой подошве и добротных
кепках, так как большинство работало в полях или в мастерских. Одни были
веселы и улыбались, другие молчали, несколько человек были сумрачны, ибо
среди "хороших" сумасшедших встречались и "плохие", которые частенько
выходили из повиновения.
державшихся с известным высокомерием; они были в темных костюмах и белых
крахмальных воротничках - завоевав доверие начальства, они выполняли
особые поручения: взвешивали тележки с углем или дровами на мостовых весах
или переписывали чернилами белье, сдаваемое в прачечную. Полфри, уже
стоявший на паперти, приветливо кивал розовой лысиной и с добрейшей
улыбкой препровождал своих подопечных и церковь.
платьях; среди них я признал несколько здешних официанток и горничных. Это
были такие же труженики, как и только что прошедшие мужчины.
вырядившегося в парадную форму и тем самым задававшего тон всем остальным.
По крайней мере человек двенадцать из этой группы щеголяли в смокингах и
цилиндрах. Это, если угодно, были "сливки" "Истершоуза".
что без них шествие будет незавершенным, появились дамы из западного крыла
- не группой, как всякая мелкота, а поодиночке и парами, под
предводительством сестры Шэдд. Они шли не торопясь, в своих лучших
нарядах, заботливо следя за тем, чтобы юбки не волочились по пыли. В самом
центре группы, окруженная обожательницами и льстецами, с необычайным
достоинством выступала дама. Маленькая, седая и худенькая, в
бледно-лиловом шелковом платье, отделанном на груди кружевами, и большой
шляпе со страусовым пером, она шествовала, задрав кверху небольшой
остренький носик и поблескивая острыми глазками на высохшем, как у мумии,
лице.
своем обычном костюме показался Гудолл - ждали только его, чтобы начать
богослужение. Когда он скрылся в церкви, мне стало почему-то очень горько;
насупившись, я отвернулся от окна, пристегнул к поясу ключ и спустился
вниз.
предстояло весь день дежурить - во всяком случае, до шести вечера, и
все-таки я сначала зашел в лабораторию, которую покинул всего шесть часов
тому назад, чтобы проверить коллоидный мешочек, служивший мне диализующей
мембраной. Да, все было в порядке. Такая уж в моей жизни наступила пора.
Работа шла как по маслу. Я взял штатив с двадцатью стерильными,
наполненными парафином пробирками и ввел в каждую по одному кубическому
сантиметру диализованной жидкости, затем тщательно закупорил пробирки,
пронумеровал их и поместил в термостат.
мучительную боль, которая обычно появляется при переутомлении. Мне
хотелось выпить кофе, но я никак не мог заставить себя пойти за ним. Да,
теперь уже ошибки быть не могло. Скоро я получу зародышевый белок в чистом
виде, что, безусловно, будет куда действеннее, чем первоначально
приготовленная мною вакцина. И работа будет закончена. Все. При этой мысли
нервы мои сжались в комок. Однако никакого восторга я не почувствовал.
Лишь мрачное, горькое удовлетворение.
я съел кусочек поджаренного хлеба и выпил три чашки черного кофе. Так
приятно было побыть одному - не потому, что меня тяготило общество Полфри:
он был добродушным, безобидным существом. Недаром сестра Стенуэй сочинила
про него стишки:
сжимавшую мне сердце. С Джин все было кончено, и все же в самые
неожиданные минуты она вдруг возникала рядом со мной, и я, мучительно
содрогаясь, беспощадно отталкивал ее. Сначала, загрустив, я принялся
жалеть себя. А теперь к боли постепенно примешалась жгучая обида и
затвердела, как сталь. Где-то глубоко во мне бушевала едкая злоба на
жизнь.
хлористых микстур для больных. В аптеке, отделанной темно-красным деревом,
было тихо и сумрачно, приятно пахло лекарствами, старым деревом и воском,
каким запечатывают бутыли с раствором, - все это действовало в известной
степени успокаивающе на мои взбунтовавшиеся нервы. Последнее время мне
вообще стало даже нравиться в больнице. Первоначальная настороженность
прошла, и я уже без всякого предубеждения относился к ключу, пестрым
галереям в стиле "рококо", социальным градациям, существовавшим в этом
своеобразном маленьком мирке.
показались голова и плечи сестры Стенуэй.
западного крыла.
не дрогнул на ее бесстрастном лице. Блестящая черная челка, отливавшая
синевой, спускалась из-под форменного чепца, перерезая прямой резкой
линией ее белый лоб. Теперь я уже знал, что во время войны она была
замужем за офицером-летчиком, который потом разошелся с ней. По-видимому,
Орловский Гай Юлий
Роллинс Джеймс
Бажанов Олег
Плотников Александр
Распопов Дмитрий
Каменистый Артем