мне, Антону-лекарю, по прозванию Эренштейну, просто - без баронства. Да еще
кстати передай дураку, бывшему книгопечатнику Бартоломею, что если он
осмелится заглянуть ко мне хоть одним глазом, так я ему обрублю его длинные
уши. Слышишь ли? (Здесь он могучей рукой заставил переводчика сделать
искусный пируэт, отворил дверь и толкнул за нее презренное существо, так что
ножки его залепетали по полу, будто считали ступени.)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
между ними то рощи, то поля, то луговины. Самые обширные из полей были
Воронцово и Кучково. На первом стоял терем великокняжеский с садами -
любимое летнее жилище московских венценосцев: здесь тешились они соколиною
охотой; отсюда выезжали на ловлю диких зверей в дремучие леса, облегавшие
Яузу с востока; отсюда могли любоваться на Кремль свой, и Замоскворечье с
Даниловским монастырем, и городище за Яузою. Прямо через эту реку, шумную,
пересекаемую многими мельницами, глядела очи в очи на терем великокняжеский
святыня Андроньевской обители. Васильев луг (там, где ныне воспитательный
дом), большею частью болотистый, отсекал Великую улицу и выше Варьскую.
Кучково поле начиналось от Сретенской церкви, с именем которой пробуждается
воспоминание об освобождении нашем от ига татарского {Прим. стр. 191}.
Высокий вал провожал его по кузницы Занеглинья и тут, расставаясь с ним,
служил оградою этому посаду с прудом его и кидался в Москву-реку. Путается
воображение в преследовании других границ Кучкова поля, ежегодно стесняемого
новыми нитями улиц, которыми сновал умножавшийся люд московский. География
того времени так неотчетлива, так неясна, что терпение самого Бальби {Прим.
стр. 191} нашло бы в ней камень преткновения.
и дымящиеся болота. Там, между улицами, паслись стада, блистали подчас ряды
косцов, мелькали жницы в волнах жатвы, кричали перепел и коростель, соловей
заливался в пламенных песнях, и стон зарезанного умирал, неуслышанный. В тот
день, в который хотим посетить Кучково поле - день весенний, озаряемый
играющим солнышком, - на лугу, раскинувшемся от Сретенской церкви до болота
(где ныне Чистые пруды), народ пестрел многочисленными толпами и ожидал
чего-то с радостным нетерпением. Сам великий князь с сыном своим и дворскими
людьми (к которым успел присоединиться Андрюша) стояли верхами подле рощи,
осенявшей стены монастыря, и, казалось, разделяли это нетерпение. В виду их,
у болота, построен был деревянный городок, в который хотели шибать из
огромной пушки, вылитой Аристотелем [Самая огромная пушка того времени,
Царь-пушка, была вылита Дебосисом. (Прим. автора) {Прим. стр. 192}].
Несколько смельчаков очертя голову забрались чем свет в эту крепостцу и там
притаились, боясь, чтобы недельщики не выгнали их оттуда, то есть чтоб не
спасли их от смертной опасности. В роще стоял пешком и лицарь Поплев,
закрываясь приставами и Варфоломеем от взоров великого князя, которому еще
не представлялся. Он спросил переводчика, не видать ли где лекаря Антона,
успевшего так досадить ему своим непослушанием. И что же с ним сделалось,
когда переводчик показал ему на статного, пригожего немца, в бархатной
епанечке, обложенной золотом, ловко управлявшего рьяным конем! Великий князь
нередко обращался к своему лекарю и, по-видимому, очень милостиво с ним
разговаривал. Горько же ошибся Поппель, составив себе заранее в воображении
портрет Антона, которого намалевал маленьким, тощим, неуклюжим, с рыжею
бородкой. По лицу его выступили багровые пятна, глаза налились завистью и
злобою; он искусал себе губы. Ему казалось, что он видит в молодом немце
своего соперника и при повелителе Руси, и в соискании фамильных прав. Лекарь
помрачил его пригожеством, статною осанкой, одет не беднее посла
императорского, и даже с большим вкусом. Только острогов у него недостает (и
это заметил Поппель!..), чтобы походить совершенно на знатного рыцаря; но и
остроги может пожаловать ему великий князь. С этого времени Антон обречен на
унижение. Втоптать его в грязь, уничтожить - вот обет, который дает себе
благороднейший из благороднейших рыцарей!.. Бедный Антон, и тут опять
виноват ты, зачем родился так благовиден.
кузниц, черневших на обоих берегах Неглинной речки, потянулась пестрая
толпа, и над ней зевнула огромная медная пасть. Это была пушка
необыкновенной величины и толщины. Она, казалось, возлегла на плеча народа,
который ее тянул, и тяжело переваливалась с боку на бок. Радостные крики
сопровождали и встречали ее. За нею Аристотель следовал верхом; те из
народа, которые были поближе к нему, превозносили его могущество, целовали
даже его ноги.
силы, которую он отлил. - Попытайте так успешно тронуть толпу идеей
изящного!
затинщику-немцу {Прим. стр. 193} (обыкновенно немцы исправляли должность
артиллеристов) снять ее с передков; потом, прицелясь в городок, установил ее
на колоде (станке, или лафете) и велел затинщику всыпать в нее ватин и
вкатить ядро едва ли не с человечью голову. Народу сказано отойти подалее.
Пальник {Прим. стр. 193} горел уж в руке самого Аристотеля; он готовился
положить его на затравку и - остановился. Мрачная дума пробежала по лицу,
рука дрогнула. Что, если пушку разорвет?.. Не за себя боится он, нет, а за
свое создание, за храм, который с ним погибнет! Он поднял глаза к небу,
перекрестился, приложил пальник к пушке - медная пасть послала от себя
вспышку дыма, грянул удар. Окрестность повторила его в многочисленных
перекатах. Казалось, основания земли поколебались. Часть народа пала ниц,
думая, что по полю катится огромная железная колесница. Еще удар сильнее,
еще, и народ, попривыкший к этому грому, начал вставать и осеняться крестом
от напасти молниеносной. Смотрит - городок уж весь в огне. Лишь только
Аристотель объявил, что шибить более не будет, громкие восклицания огласили
воздух, и художник очутился на руках радостной толпы. В таком торжестве
отнесли его к великому князю. Иван Васильевич был вне себя от радости, надел
мастеру на шею золотую цепь, поцеловал его в макушку головы и назвал
золотоносцем. Народ радовался таковому благоволенью к человеку, который
отливал колокола для призыва к молитве, лил пушки на голову ворогов и
собирался строить дом Пречистой.
отпахнул дымную занавесь, и показались, одна за другою, две головы отчаянных
молодцов, засевших в крепостце. Провидение хранило их. Кроме незначительного
повреждения рук и ног, с ними не случилось никаких бед.
человек.
ее при осаде Твери, простился с Аристотелем и поскакал в город; за ним
последовал весь поезд дворчан его, в том числе и лекарь Антон. От лошадей их
поднялось облако пыли и, несясь на рощу, окутало посла императорского. Чернь
едва заметила его и оставила без внимания: одно зрелище по превосходству
отвлекло от другого. Угрюмый Поппель, нахлобучив на глаза берет и вонзив
остроги в коня, отплатил на бедном животном свою досаду. Приехав домой, он
заперся с своими мрачными думами.
князь особенно благоволил к нему. Были на то две причины: он знал, что
Аристотель, слуга ему столь полезный, столь необходимый, любил Антона как
сына, и старался в этом случае показать свое доброе расположение художнику
на близких ему; Иоанн слышал уже об оскорбительном отзыве посла насчет его
придворного лекаря и хотел милостивым своим обращением к обиженному
отплатить заносчивому рыцарю. Подъезжая вместе с Андрюшей к своему жилищу,
Антон не думал более о невзгоде, набежавшей на него с немецкого подворья.
Он, однако ж, не столько радовался милостям великого князя, как тайному
голосу сердца, сулившего ему что-то особенно приятное. Предчувствие это
подтверждали загадочные слова Андрюши, который обещал, как скоро они домой
приедут, сделать ему такой дорогой, бесценный подарок, какого он себе и
вообразить не может. "Анастасия в доле этой тайны", - думал молодой человек
и стремил вперед коня своего. Когда ворота на его половине отворились, он не
дождясь, чтобы приняли высокую подворотню, отважно перескочил через нее.
спрашивал Антон, лишь только вошли они в горницу.
голосом и слегка вздрагивая, - говорят, в этом деле спасение твоей души.
это неправда, это клевета глупых и злых людей. Ты просто латынской веры, как
отец мой, как и я был, все христианин же. Однако, видно, вера русская
почему-нибудь лучше вашей: без того б не заставили меня переменить на нее
прежнюю. Ты говоришь, у тебя крест в сердце. Мы с Настей этого не понимаем и
очень огорчаемся нашим неведением. Хочешь утешить нас?.. (Андрюша вынул
тяжелый серебряный тельник из-за пазухи и снял его с шеи.) Возьми вот этот
крест, на котором изображение спасителя, надень его и носи. Это крест
Анастасии, благословение ее матери. Она сняла его для тебя, для спасения
твоей души и во здравие тебе. Пускай охраняет он тебя на всех путях твоих и
Шилова Юлия
Земляной Андрей
Березин Федор
Василенко Иван
Грабб Джеф
Шилова Юлия