Чтение 45–й страницы книги ~Норвежский лес~

расстреляют за то, что я в горсть риса кроме маринованой сливы ничего не
положила. И тебя точно расстреляют. За то что правильно понимаешь
сослагательные наклонения.
- И такое может быть, - сказал я.
- Я знаю, Ватанабэ. Я ведь простой человек. Будет революция или не будет,
простым людям ничего не остается, кроме как продолжать существовать в
какой-нибудь дыре. Что такое революция? Самое большое, названия учреждений
поменяются. Но они этого вообще не понимают. Те, кто говорит эту ерунду.
Ты видел когда-нибудь работника налоговой службы?
- Нет.
- Я видела несколько раз. Они в дом заходят без приглашения и ведут себя
по-хамски. "Что у вас в расходной книге творится? Да вы тут не понять чем
занимаетесь, а не торгуете. Это что, расходы? Квитанции показывай,
квитанции!" Мы в угол забъемся и сидим тихонько, а как обед наступает, мы
им суси подаем по особому заказу. Но папа мой никогда с налогами не
жульничал и все платил, честное слово. Мой папа такой человек. Воспитание
у него старое. А эти из налоговой все время наезжают. Доходы у нас,
говорят, маленькие что-то. Серьезно. Продажи плохие, вот и доходы
маленькие, что тут непонятного? Я такую ерунду как слышу, так злюсь, что
хочется заорать на них, чтобы шли и так наезжали на кого-нибудь побогаче.
Если будет революция, эти люди из налоговой себя по-другому станут вести,
как ты думаешь?
- Весьма сомнительно.
- Тогда я в революции не верю. Я только в любовь верю.
- Peace, - сказал я.
- Peace, - сказала она.
- А мы сейчас куда идем? - спросил я.
- В больницу. Папа в больницу лег, сегодня мне с ним сидеть надо. Моя
очередь.
- Папа? - пораженно сказал я. - Твой папа разве в Уругвай не улетел?
- Да это я сочинила, - сказала Мидори с невинным лицом. - Он давно уже
говорил, что поедет в Уругвай, но он не может никуда ехать. Он даже за
пределы Токио выехать так просто не может.
- А состояние как?
- Сказать прямо, дело времени.
Какое-то время мы шли молча.
- Этой болезнью мама болела, так что я все знаю. Опухоль мозга. Ты веришь?
Каких-то два года назад от этой болезни мама умерла, а теперь и у папы
опухоль мозга.
Внутри университетской больницы , видно, из-за того, что было воскресенье,
толпились лишь посетители, пришедшие навестить больных, да пациенты с
легкими диагнозами. А еще там витал особый больничный запах.
Запахи, издаваемые дезинфекционными средствами и цветами для больных,
мочой, одеялами, смешивались и целиком окутывали больницу, а посреди всего
этого носилась, стуча каблуками туфель, медсестра.
Отец Мидори лежал в двухместной палате на койке со стороны двери. Облик
его, лежащего там, напоминал маленькое животное, получившее глубокую рану.
Он безвольно лежал на боку, вытянув левую руку с воткнутой в нее иглой, по
которой поступал раствор Рингера, и не шевелился. Это был худой мужчина
мелкого телосложения, и впечатление создавалось такое, будто впредь он
будет еще больше худеть и становиться еще меньше.
На голове была белая повязка, бледная рука была в следах от уколов.
Наполовину прикрыв глаза, он смотрел куда-то в одну точку в пространстве,
а когда Мидори и я вошли, он посмотрел на нас, и глаза его были
воспаленные и красные. Посмотрев на нас секунд десять, он опять перевел
свой изможденный взгляд куда-то в пространство.
Глядя на эти глаза, можно было понять, что этот человек вот-вот умрет.
Никакой жизненной энергии в его теле почти не было заметно. Все, что в нем
было, это лишь слабый неясный след былой жизни. Такое же впечатление мог
произвести старый обветшавший дом, дожидавшийся, когда всю мебель вывезут,
и его снесут.
Вокруг его иссохшихся губ тем не менее пробивалась, точно молодая трава,
щетина. Надо же, человек настолько утерял жизненную энергию, а усы все
растут, подумал я.
- Здравствуйте, - поздоровалась Наоко с тучным мужчиной средних лет,
лежавшим на койке у окна. Тот лишь улыбнулся, точно не мог как следует
говорить.
Он пару раз кашлянул, выпил воды, стоящей у изголовья, кое-как повернулся
на бок и перевел взгляд за окно. За окном виднелись столбы и линии
электропередачи. Больше ничего видно не было. На небе не было ни облачка.
- Как себя чувствуете, папа? - сказала Наоко, наклонившись к уху отца.
Говорила она так, будто проверяла работу микрофона.
- Как вы сегодня?
Отец, еле шевеля губами, сказал : "Плохо". Казалось, что он не столько
говорит, сколько пытается извлечь звуки из сухого воздуха во рту.
"Голова", сказал он.
- Голова болит? - спросила Наоко.
- Да, - сказал отец.
Похоже было, что сказать больше одного слова за раз у него не получалось.
- Ну что поделаешь? Сразу после операции, вот и болит. Тяжело, конечно, но
потерпи, - сказала Мидори. - А это мой друг Ватанабэ.
- Здравствуйте, - сказал я. Ее отец слегка приоткрыл рот и тут же опять
закрыл.
- Садись, - сказала Мидори, указывая на обтянутый винилом круглый стул,
стоящий около койки.
Я повиновался и сел. Она набрала из чайника воды, напоила отца и спросила,
не хочет ли он фруктов или фруктового желе. Отец сказал, что не хочет.
Мидори сказала, что хоть немножко надо поесть, он ответил, что поел.
У изголовья койки имелась подставка в виде маленького столика, на которой
стояли чайник со стаканом, поднос, маленькие часы и другие предметы быта.
Из мешка под подставкой Мидори вынула чистую пижаму и нижнее белье,
сложила их и убрала в тумбочку у двери. На дне мешка были продукты для
больного. Там были два грейпфрута, фруктовое желе и три огурца.
- Огурцы? - недоуменно сказала Мидори. - А огурцы-то зачем? И о чем сестра
только думает? Не представляю. Я же ей по телефону объясняла: купи то,
купи это. Не просила я ее никаких огурцов покупать.
- Может ты просила киви, а она не расслышала? - подсказал я. (по-японски
"огурец" звучит как "кюри")
Мидори щелкнула пальцами.
- Точно, я киви просила! Но все равно, логически если подумать, неужели
непонятно? С какой стати больной человек будет сырые огурцы есть? Будешь
огурец, папа?
- Не хочу, - сказал отец.
Мидори села у изголовья и стала рассказывать отцу о всякой всячине. Что
телевизор не показывает, и они вызвали мастера, что женщина из Такайдо
через пару дней обещала прийти его проведать, что Миява из аптеки
перевернулся на велосипеде. Отец слушал ее рассказы и только поддакивал.
- Ты правда ничего есть не хочешь, папа?
- Не хочу, - ответил отец.
- Ватанабэ, грейпфрут будешь?
- Не-а, - ответил я.
Немного погодя Мидори отвела меня в комнату отдыха, села на диван и
закурила. В комнате отдыха курили еще трое пациентов, смотрящих какую-то
политическую дискуссию по телевизору.
- Вон тот мужик с костылем так мои ноги разглядывает! Вон тот, в очках, в
голубой пижаме, - довольно сказала она.
- А что еще делать? Когда в такой юбке, каждый глядеть будет.
- Ну и ладно. Все равно тут всем скучно, полезно иногда и ноги у молодой
девушки поразглядывать. Может они поправляться быстрее будут от
возбуждения?
- Да хорошо если наоборот не получится, - сказал я.
Она какое-то время смотрела на поднимающийся прямо вверх дым сигареты.
- Папа мой, - сказала Мидори, - он человек неплохой. Иногда загибает
что-то такое, что аж злость берет, но в основе он, по крайней мере,
человек честный, и маму любил искренне. И жил он по-своему правильно.
Пусть и характер у него где-то слабый, и торговать он толком не умеет и
сильно подняться не смог, но он был в сто раз лучше тех типов, что вокруг
шныряют, всех обманывают и только под себя гребут. У меня тоже характер
такой, что я уступать не люблю, так что мы с папой вечно ругались, но
человек он неплохой.
Мидори взяла мою руку так, точно подобрала что-то с земли, и положила себе
на колени. Половина моей ладони легла на ее юбку, остальная половина на ее
бедро. Она какое-то время смотрела мне в лицо.
- Ватанабэ, неудобно, конечно, больница все-таки, но ты бы не мог еще со
мной побыть?
- До пяти побуду без проблем, - сказал я. - Мне с тобой хорошо, да и
заняться больше нечем.
- А ты по воскресеньям что в основном делаешь?
- Стираю. Глажу.
- Ватанабэ, ты мне про ту девушку не хочешь, наверное, рассказывать? Про
твоя девушку?
- Ну да. Не хочу. Сложно очень, да и не получится, наверное, объяснить
нормально.
- Ладно, можешь не объяснять, - сказала она. - А можно я тебе расскажу,
как я ее себе представляю?
- Давай. Интересно, как же это ты ее преставляешь. Я весь внимание.
- Я думаю, что женщина, с которой ты встречаешься, замужем.
- Во как?
- Красивая женщина лет тридцати двух или трех из богатого дома. Меховые
шубы, туфли от Чарльза Джордана (Charles Jourdan), шелковое нижнее белье и