меня, и я поспешил к вам...
замечал.
подлостью. Комедия, которую вы затеяли, позорна.
вами! Какая еще комедия?
случись у него пистолета, - отрезал Заикин и шагнул к ротмистру. - Вы
поступили низко, и я очень сожалею, что обстоятельства мешают мне
посчитаться с вами.
господа, сядем за стол и забудем об этом? А? Выспимся в дороге. Давайте,
господа? И Дуняшу попросим спеть. Вам же нравится Дуняша, господин
Авросимов. Вот у вас будет еще возможность полюбоваться ею... [353]
рук. Курок действительно был свернут в сторону. Он заглянул в ствол -
сладкий аромат выстрела распространился из темной таинственной его глубины.
стремление к правде мне очень по сердцу. Я помню ваше любезное предложение и
надеюсь, что вы не откажете в просьбе человеку, попавшему в беду...
доверительный шепот подпоручика и ветер, рвущийся в разбитое окно, уже
делали свое дело.
передать ей сию небольшую записку, в которой (можете не сомневаться) нет
ничего, что могло бы вас скомпрометировать, - тут голос у подпоручика
дрогнул. Он махнул рукой.
заслонив минувшие несчастья.
Дуняшино лицо [354] маячило в окне. Наконец унтер появился из дверей и,
прихрамывая, сошел с крыльца. Он прошествовал мимо нашего героя, не глянув в
его сторону.
разбойника.
напоминали ему о печальной судьбе мятежного полковника, как он всякий раз
будто вздрагивал и синие его глаза наполнялись как бы дымкою? Не
обольщайтесь относительно жалостливости в нем и движений доброго сердца.
Тут, милостивый государь, все обстоит посложнее, чем вам могло бы
показаться, ведь Павел Иванович Авросимову мил не стал, да и как мог стать,
коли гнев к возмутителю спокойствия продолжал мучить нашего героя
беспрестанно. Хотя, ежели говорить начистоту, этот самый гнев ощущался
как-то по-новому, и все, представьте себе, из-за прусачков.
от [355] которого невозможно избавиться, а единственное, что следует делать,
чтобы вконец не потерять своего достоинства, гоняясь за ним, так это не
обращать на него внимания. Да, все это так, а вот подите же, стоило нашему
герою с гневом подумать о полковнике, как он тотчас вспоминал этих самых
прусачков, бесчисленные стада которых пасутся в казематах, и, странное дело,
гнев укрощался, ровно пламя, добравшееся в своем азарте до мокрых досок. И
как только он укрощался и затихал и тлел, тут вспоминалась растерянная
улыбка Павла Ивановича, и как он говорит: "А я думал, вы меня ненавидите..."
- и вот так это все одно к одному, и от гнева почти ничего не осталось, а
вместо него загоралось что-то такое, отчего у нашего героя начинались всякие
страдания, будто это его самого содержат в каземате и ведут допрашивать. И
он тогда разглядывал пристально своих судей: вот граф Татищев, военный
министр, словно невыспавшаяся птица с малиновым от водки клювом; вот генерал
Чернышев, у которого под мохнатыми бровями - два презрительных отравленных
зрачка, и улыбка у него, от которой не жди пощады, и крик, ровно он не
просто генерал-адъютант, а сам великий князь Михаил Павлович; вот Михаил
Павлович с благообразным юношеским лицом, да ему все некогда, он брезглив,
тороплив и насмешлив. А над чем насмехаться, господа, ежели сие - ужасная
катастро[356] фа? Однако, ежели не катастрофа, чего же мы, господа, время
теряем, распутывая узел, которого не существует?
верных друзей, которые, конечно, у него остались на этом свете, бежать даже
отсюда, из этой страшной крепости, и тогда страху меж судей не было бы
конца, тем более что кто-то, а кто - наш герой уже не помнил - высказывал
предположение, что полковнику грозит смерть: не случайно, мол, все сошлись
на нем в этом торжище. Уж не Павел ли Бутурлин был сей грозный оракул? Или
что ужасное прочли они в найденных листах?
но со злостью:
что до меня, так я за все ассигнациями привык платить.
сидел над своими бумагами в ожидании, когда наконец введут полковника, как
вдруг, глянув в окно, увидел на заснеженном крепостном плацу зна[357] комую
печальную фигурку, которая изменила своему обычному месту у ограды собора, и
потому, наверное, теперь ее было видно. Это его крайне обрадовало, ибо с
момента возвращения из поездки прошло пять дней, а Настенька будто нарочно
перестала появляться на привычном месте. Он сгорал от нетерпенья, пытался в
городе ее разыскать, да закружился в хлопотах.
сутулясь, словно тяжкий недуг преследовал его многие дни. Теперь, после
обнаружения страшной рукописи, все должно было бы совершаться быстрее, но,
странное дело, лица судей были спокойны, даже скучны, огонь злорадства не
сверкал в их глазах, они тихо переговаривались, приуготовляясь к привычному
бою.
тучность его производила грустное впечатление, да и в лице была грусть, а
может, даже потерянность, лишь маленькие глаза были холодны по-прежнему и,
только когда он обратил их в сторону нашего героя, подернулись легким
теплом.
Богу..."
разгля[358] дывали друг друга, словно вели беззвучный разговор.
полковник, пожимая плечами, - сие не мое изобретение, а стало быть, и не моя
вина... Просто я по складу своей души, по направлению своих интересов увидел
это и воспринял. Деятельность моя была следствием исторической неизбежности,
а не злого умысла".
- словно твердили судьи с упрямством. - В вашей Русской Правде этого нет, но
об этом вы не могли не мечтать. Не отпирайтесь".
меня в попытке цареубийства - это ширма. Не это вам страшно, а свержение
монархии и установление республики, которой до вас нет дела. Не царя вы
жалеете, но себя".
поколение".
Петровича... А что до меня, можете считать, что я сам предал себя в ваши
руки, хотя у меня были многие возможности избежать ареста. Но я совершил сие
под давлением печальной мысли о несовершенстве революционного пламени в
Рос[359] сии. Пожалуй, это и объясняет мою с вами откровенность".
тиранством?"
несколько поторопился. Уравнение с многими неизвестными требует, очевидно,
большей усидчивости".
которые теперь расплачиваются за ваш холодный умысел".
примеров..."
различил наяву сказанное генералом Чернышевым:
холодных глазах, и ответил, пожимая плечами: