его-то чувства совсем не обязательно связаны с политикой... Не думаю, чтобы
кто-нибудь из этих двоих мог толково объяснить, почему они полезли в драку,
но мне хотелось бы думать, что по крайней мере один из них был движим не
политикой, а чем-то более высоким.
глотнула пива, чтобы за кружкой не видно было, какое у нее довольное лицо.)
По-вашему, это возвышенно, если религия дурачит несчастных бедняков и они
воюют друг с другом вместо того, чтобы вместе сражаться против общего врага?
слушателей понять не мог, откуда это у него, - и никто ему не ответил.
Только казначей, с сожалением прищелкнув языком, погрозил Хансену пальцем и
отечески-укоризненно покачал крупной головой. Хансен и бровью не повел.
Баумгартнер:
могущество истинной веры. Это духовный источник нашей цивилизации,
единственная наша надежда на бессмертие. Как ни жалки мы сейчас, что бы мы
были без веры?
Баумгартнера.
Сперва солдат, потом торгаш, потом поп, потом стряпчий. Торгаш нанимает
солдата и попа, чтоб они завоевали для него страну. Сперва приходит солдат,
то есть Убийца; потом поп, то есть враль; потом торгаш, то есть вор; а потом
все они призывают стряпчего, чтоб он состряпал для них законы и защищал
каждый их шаг - вот это и есть ваша цивилизация!
жена, поджав губы, толкнула его под столом ногой, и он промолчал.
на самом деле, он - обманщик, - просто ответил Хансен, но на Дженни и не
взглянул.
"Большевик! Большевик!" Рядом с Левенталем молча, чернее тучи, сидел Дэнни.
Теперь он вдруг разразился хохотом. Никто больше не засмеялся, и Дэнни
побагровел от смущения.
Дженни Фрейтагу, который уже несколько минут не сводил с нее глаз, -
Пожалуй, если того толстяка посадили под арест, нам надо выставить пикеты у
капитанского мостика и пройти с флагами, в общем, как следует отметить это
событие...
нижней палубе, но ничего необычного не увидели. Под жарким солнцем мужчины
бездельничали, играли в карты, женщины нянчили младенцев или стирали белье,
все выглядело очень тихо и мирно.
Лутц, кубинских студентов и Глокена - вся эта компания стояла в ряд у перил,
заглядывая в зарешеченный люк: прежде решетку покрывал тент, но его сняли,
чтобы дать доступ свету и воздуху в помещение, где устроена была столовая
для пассажиров нижней палубы. Первый стол был уже накрыт - вполне
успокоительное зрелище. Люди, как мухи, облепили приготовленные для них
блюда с большими кусками вареной говяжьей грудинки, с клецками, миски с
вареными абрикосами, кучки зеленого лука. Ели в благоговейном молчании,
протягивая руки за толстыми ломтями хлеба, сваленными там и сям на белой
клеенке. Ели, облокотясь на стол, и чувствовали, как возвращаются силы,
обновляется самая их плоть, оживают надежды, как возвращается к ним желание
жить. Шестеро студентов, стоя бок о бок, закричали на своем невообразимом
жаргоне что-то грубовато-дружелюбное; кое-кто из мужчин поднял голову и, не
переставая жевать, с набитым ртом, добродушно помахал рукой в ответ. Лица у
них были суровые, осунувшиеся, но смотрели они, как смотрят усталые люди,
которым наконец удалось поспать и поесть.
их улеглась, и от этого в лицах появилось что-то даже тупое. Лутцы, Гуттены
и Глокен переговаривались, бормотали вполголоса, будто голуби ворковали, и
сошлись вроде бы на том, что не следует плохо обращаться с бедняками -
да-да, они всегда готовы сказать об этом прямо. И они очень рады, что
избавлены от этой неприятной обязанности, что опасения их оказались
напрасными и добрые чувства удовлетворены. В непонятных иностранцах на
нижней палубе, по-видимому, нет ничего угрожающего, и с ними явно обращаются
совсем неплохо, напротив, кормят превосходным обедом; а если и найдутся
среди них смутьяны, это не страшно - капитан наверняка сумеет их угомонить.
к другу и теперь стояли рядом, руки их на перилах почти соприкасались.
Вчерашняя нелепая сцена еще не забылась, того и гляди между ними опять
возникнет Дэвид Скотт, словно призрак, который вернется, чтобы убедиться,
что недаром подозревал их если не в прямом грехе, то в грешных намерениях. А
Фрейтаг вовсе не считал себя в чем-либо виноватым и смутно досадовал на
Дженни: с какой стати она позволяет этому типу хамить? Ведь у него явно нет
на нее никаких прав, кроме тех, какие она дает ему сама? В глубине души
Фрейтаг признавал только права узаконенные: брак подразумевает, что у
человека есть законное право до некоторой степени подавлять жену; вот и его
жена, выходя за него, уж конечно, соглашалась на такое подчиненное
положение. Мысли эти беспорядочно бродили у него в голове, но одно ему было
совершенно ясно: женщина, которая позволяет мужчине плохо с ней обращаться,
если у него нет на то законного права, просто дура, а может, и похуже.
Каковы бы ни были его чувства к Дженни, они в те считанные секунды сильно
остыли. Неужели она влюблена в такого хама? Быть этого не может!
глубине, в полусвете.
теперь не в красной, а в светло-зеленой рубашке. - И совсем он не арестован.
Итак, наша манифестация отменяется, очень жаль! Никакой несправедливости не
совершилось, стыд и срам, правда?
лежит на поверхности, она коренится далеко в прошлом и глубоко в нашей
природе, это непоправимо... Послушайте, - горячо продолжал он, - не будь на
свете несправедливости, откуда бы у нас взялось самое понятие
справедливости? Один старый учитель, я его знал, когда был совсем
мальчишкой, всегда говорил: "Мы исправляем зло и обращаем во зло дело
правое". Если б мы устроили капитану демонстрацию, ничего хорошего из этого
бы не вышло.
идет. Нет, неправда, все на свете можно исправить, даже человеческую
природу. А если ждать и докапываться до корня, тогда, конечно, ничего не
добьешься. На поверхности тоже дела больше чем достаточно! Если хочешь,
чтобы жизнь менялась - ну, понятно, к лучшему! - надо просто опрокидывать
первые попавшиеся правила, все подряд переворачивать вверх дном. Дженни
горячо, всей душой верила в пользу забастовок, она участвовала во множестве,
и от них всегда был толк; это прекрасно, это такая радость - ощущать, что
участвуешь в общем деле, помогаешь сделать что-то в жизни лучше: добиться
для людей большего заработка, приличных условий работы, более короткого
рабочего дня - не важно, чего именно. Десятки раз она бывала пикетчицей при
любых забастовках, где не хватало добровольцев в пикеты, несколько раз
попадала в тюрьму - и, право слово, это было даже весело! Впрочем, ее ни
разу не засадили надолго. Из таинственного Штаба всегда являлся кто-то с
большими деньгами, вносил за всех залог - и можно было опять идти в пикет.
Она никогда не соглашалась с теми, кто уговаривал кусаться и лягаться, если
тебя задержит полицейский. Она наслушалась ужасающих рассказов о том, как
жестоко расправляется полиция с женщинами-работницами во время забастовок, и
в пикетах, и в тюрьмах, и вполне этому верит, она ведь достаточно знает
людей. Но будьте спокойны, она-то прекрасно умеет поладить с любым
полицейским. Она всегда заговаривала с ними, пока ее везли в участок, и
пыталась обратить их в свою веру, и они всегда держались вежливо или по
крайней мере прилично и пропускали ее речи мимо ушей. У них ведь тоже свои
взгляды и убеждения - мол, если по закону эти ваши пикеты и не запрещаются,
так надо бы запретить.
Дженни. Она говорила обо всем этом, точно молоденькая девчонка о первом
бале. Фрейтаг просто не мог относиться к ней серьезно. Она не упомянула, где
и когда бывали все эти забастовки, пикеты и аресты и каким, собственно,
образом она оказывалась в них замешанной (как могла девушка, получившая,
по-видимому, вполне приличное воспитание, затесаться в такое неподходящее
общество?), не упомянула и о том, какие взгляды и убеждения ее на это
толкнули. Рассказывала легко, небрежно, опять и опять что-то пропускала и
замолкала, будто ждала, что и он вставит рассказ-другой о своих приключениях
в том же роде. Но у него не было опыта в подобных делах, он знал о них лишь
как сторонний наблюдатель; к примеру, видел однажды, как полиция разгоняла
пикетчиков, оцепивших табачные фабрики в Мехико, и, дожидаясь, пока улицу
очистят и можно будет пойти своей дорогой, с полным одобрением смотрел на
полицейских.
Афанасьев Роман
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Сертаков Виталий