на земле одеяле, - мы просто теряем время. Я уже давным-давно не нахожу
здесь ничего стоящего.
своим наметанным глазом антиквара высматривал среди кучи мусора,
составляющей старый рынок, среди этого огромного кладбища иллюзий,
выброшенных на улицу волнами безымянных кораблекрушений, какую-нибудь
забытую жемчужину, какое-нибудь маленькое сокровище, которое судьбе было
угодно скрывать от других глаз: хрустальный бокал восемнадцатого века,
старинную раму, крошечную фарфоровую пиалу. А однажды в паршивой лавчонке,
набитой книгами и старыми журналами, он нашел две титульные страницы,
изящно расписанные вручную каким-то канувшим в неизвестность монахом
тринадцатого века Хулия отреставрировала находку, и Сесар продал ее за
сумму, которую вполне можно было назвать небольшим состоянием.
двух-трех длинных зданий с облупившимися стенами и в мрачных внутренних
двориках, соединенных между собой коридорами с железной оградой,
размещалась большая часть антикварных магазинчиков, которые можно было
считать достаточно серьезными, хотя даже к ним Сесар относился со
скептической осторожностью.
великолепной точеной серебряной ручкой, - Сесар отодвинул манжет рукава,
чтобы взглянуть на свои золотые часы. Он выглядел очень элегантно в
широкополой фетровой шляпе табачного цвета, с шелковой лентой вокруг
тульи, и накинутом на плечи пальто из верблюжьей шерсти. Под расстегнутым
воротом шелковой рубашки виднелся, как всегда, дивной красоты шейный
платок. Словом, Сесар был верен себе: во всем доходя до грани, он, однако
же, никогда не переступал ее.
Хулия выбрала себе деревянную расписную тарелку, украшенную грубовато
намалеванным, пожелтевшим от времени сельским пейзажем: телега,
запряженная волами, на окаймленной деревьями дороге.
слогам выговорил антиквар, тщательно модулируя неодобрительную интонацию.
- Это недостойно тебя... Что? Ты даже не торгуешься?
внимания на протесты Сесара.
покупку в страницы какого-то иллюстрированного журнала. - Ты же всегда
говорил, что люди comme il faut [букв.: такие, как надо, то есть приличные
(фр.)] никогда не торгуются: или платят сразу же, или удаляются с гордо
поднятой головой.
с выражением профессионального пренебрежения и поморщился, сочтя чересчур
уж плебейским вид всех этих дешевых лавчонок. - Здесь, с такими людьми -
нет.
Когда я была маленькой, ты покупал мне все, что мне хотелось.
собираюсь платить за столь вульгарные вещи.
голову, чтобы закурить, у витрины магазинчика, где были выставлены пыльные
куклы разных эпох. - Ни слова больше, или я вычеркну тебя из моего
завещания.
исполненный достоинства, чуть приподняв левую руку, держащую мундштук
слоновой кости, с тем томным, презрительно-скучающим видом, какой он
частенько напускал на себя, - видом человека, не ожидающего ничего
особенного в конце своего пути, однако из чисто эстетических соображений
считающего себя обязанным пройти этот путь по-королевски. Как Карл Стюарт
[Карл I Стюарт (1600-1649) - король Англии, казненный во время революции],
всходящий на эшафот так, словно он оказывает великую милость палачу, уже
приготовившийся произнести Remember [помните (англ.)] и опустить голову
под топор таким образом, чтобы зрители увидели его в профиль, как на
монетах с его изображением.
- Хулия бродила среди магазинчиков и прилавков. В этой части рынка было
слишком много народу, поэтому она решила вернуться назад, к лестнице,
выходившей одной стороной на площадь и главную улицу рынка. Сверху они
казались густой россыпью брезентовых крыш и полотняных навесов, между
которыми, как муравьи, двигались и копошились люди. Хулия собиралась снова
встретиться с Сесаром через час, в маленьком кафе на площади, зажатом
между лавкой, торговавшей разными морскими приборами, и будкой
старьевщика, специализировавшегося на военной одежде и регалиях.
Облокотившись о перила, она зажгла сигарету "Честерфилд" и долго курила,
не меняя позы, разглядывала людей внизу. Под самой лестницей, устроившись
на краю каменного фонтана, в котором плавали бумажки, огрызки яблок и
пустые жестянки из-под пива, парень в пончо, с длинными светлыми волосами,
наигрывал на примитивной тростниковой флейте мелодии индейцев Южной
Америки. Хулия несколько секунд прислушивалась к музыке, затем снова
начала бесцельно водить глазами по рынку, шум которого смутно доносился до
нее, приглушенный расстоянием, на котором она находилась. Стояла так, пока
не докурила сигарету, а потом спустилась по лестнице и остановилась перед
витриной с куклами. Там были куклы голые и одетые в живописные
крестьянские костюмы и в изысканно-романтические туалеты, включавшие в
себя перчатки, шляпки и зонтики. Некоторые из них изображали девочек,
другие - женщин. У них были лица детские, грубые, наивные, лукавые... Их
руки и ноги, приподнятые под разными углами, застыли в неподвижности,
словно застигнутые ледяным дыханием времени, прошедшего с того дня, когда
их выбрасывали, или продавали, или когда умирали сами их владелицы.
Девочки, которые в конце концов стали женщинами, подумала Хулия, красивыми
и некрасивыми, которые потом, может быть, любили или были любимы. Они
ласкали эти тряпичные, картонные или фарфоровые тельца руками, сейчас
превращавшимися или уже превратившимися в кладбищенскую
свидетельницы, они хранят в сетчатке своих нарисованных глаз интимные
домашние сценки, давно стершиеся во времени и в памяти ныне живущих людей.
Выцветшие картины, еле различимые сквозь печальную мглу забвения, минуты
семейного тепла, детские песенки, объятия, исполненные любви. А еще слезы
и разочарования, мечты, разбившиеся в прах, упадок и тоску. А может быть,
в них таится зло? Было нечто путающее в этом множестве стеклянных и
фарфоровых глаз, смотревших на нее не мигая, с выражением той священной
мудрости, что является привилегией одного лишь времени; неподвижных глаз,
глядевших с бледных восковых или картонных лиц поверх одеяний, которые
годы осыпали своей пылью, приглушив цвета тканей и белизну кружев. И еще
пугали шевелюры, причесанные или растрепанные, сделанные из настоящих
волос - от этой мысли Хулия содрогнулась, - когда-то принадлежавших живым
женщинам. По грустной ассоциации она вспомнила кусочек стихотворения,
которое много лет назад слышала от Сесара:
головой, отражались надвигающиеся на город тучи. А повернувшись, чтобы
продолжить свой путь, она увидела Макса. Она почти столкнулась с ним на
середине лестницы. На нем была толстая матросская куртка с поднятым
воротником, подпиравшим косичку, в которую он собирал свои длинные волосы,
глаза опущены, как у человека, пытающегося избежать нежелательной встречи.
хищноватой улыбкой, сводившей с ума Менчу, после чего произнес пару
банальностей насчет переменчивой погоды и количества народа на рынке.
Вначале он ничего не говорил относительно причины своего прихода сюда, но
Хулия заметила в нем некоторую настороженность: он словно опасался чего-то
или кого-то. Возможно, Менчу, поскольку, как он пояснил позже, они
договорились встретиться поблизости от этого места. Кажется, речь шла о
покупке по случаю каких-то рам, которые после надлежащей реставрации
(Хулия сама неоднократно занималась подобной работой) могли быть с успехом
использованы в галерее Роч.
которое всегда испытывала в его присутствии. Даже если отвлечься от
отношений, соединявших его с ее подругой, в нем было нечто неприятное; она
почувствовала это с первого момента их знакомства. Сесар, наделенный
тонкой, безошибочной, почти женской интуицией, говорил, что в Максе на
фоне прекрасно скроенного тела есть что-то неопределенное, низкое,
проглядывающее в неискренней манере улыбаться и в дерзости, с какой он
смотрел на Хулию. Встречаться глазами с Максом было не слишком приятно,
но, когда Хулия, отведя глаза, уже забывала о его взгляде, она вдруг снова
чувствовала его на себе: хитрый, подстерегающий, уклончивый и одновременно
неотрывный. Это был не взгляд "вообще", который, поблуждав без
определенной цели по окружающей обстановке, спокойно возвращается к тому
же человеку или предмету (так смотрел Пако Монтегрифо), а один из тех,
которые ощущаешь на себе почти физически - так он пристален, когда
смотрящий думает, что его никто не замечает, но который скользит прочь при
малейшем признаке внимания к нему. "Взгляд человека, собирающегося, как
минимум, украсть у тебя кошелек", - сказал однажды Сесар, имея в виду
любовника Менчу. И Хулия, которая, услышав эти слова, изобразила на лице
Лукьяненко Сергей
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Майер Стефани