- Город кишит всевозможными слухами, - все более гневался шеф.
- Это естественно, господин министр, ведь дело это совершенно не
ординарное...
- Только благодаря вашей крайней беспомощности, оно стало таковым! -
почти кричал министр.
- Мы делаем все возможное, господин Когаркин...
- Повторяю - сделать надо невозможное.
- Вас понял, господин министр! - почти перестав дышать, отрапортовал
комиссар полиции, - о результатах специального расследования я доложу вам
в ближайшие часы, а может быть минуты...
- Это в ваших интересах, Вольф, если вы не возьмете сегодня герцога,
завтра я найду вам достойную замену.
- Я возьму его, черт побери! - молодечески воскликнул Вольф, превозмогая
саднящую боль в скуле.
- Придется, если вам не улыбается перспектива переквалифицироваться в
старьевщика...
- Можете быть спокойны, - сказал комиссар, словно не замечая едкой иронии
министра.
Эммануил Когаркин, также как и Иуда Вольф, обожал наносить удары ниже
пояса. Неожиданные откровения Ахмада о прошлой жизни комиссара, послужили
удачным поводом для его тонких и прозрачных намеков. Над откровениями
мертвого араба потешались уже не только в Главном управлении полиции, но
даже в парламенте и правительственной канцелярии. Кстати, сам глава
кабинета как бы невзначай попросил Когаркина выяснить у мертвеца, кем он -
Натан Ягов, был в своей прошлой жизни.
- Ради Бога, сделайте это без шума, - шепотом сказал премьер, чтобы не
узнали эти подонки из оппозиции. Для этих зубоскалов ведь нет ничего
святого, такой хай поднимут, почище академика Ашкенази!
Когаркину, который давно уже находился под пятой у своей некрасивой
супруги, хотя был не прочь флиртануть на стороне подобно другим своим
коллегам, доставляло большое удовольствие лишний раз напомнить этому
жеребцу (понуждавшего свою секретаршу к интимной близости), кем тот был в
своей прошлой жизни.
- Вы допустили много ошибок, Вольф, - строго сказал он комиссару, - но
если вам удастся обезвредить герцога и очистить город от призраков, я
подумаю о вашем назначении на место генерального инспектора полиции.
Несмотря на отработанный имидж демократа и участившиеся в последнее
время горестные размышления о недостойном (в час горьких испытаний)
поведении иных соратников на политическом поприще, министр любил Власть,
предпочитая проводить в своем ведомстве политику кнута и пряника. Но
выдающегося вождя с железной волей он разыгрывал из себя только в стенах
своего учреждения, где его слово значило абсолютно все. Дома же он сам
становился послушной и забавной игрушкой в руках своей дородной и глупой
супруги, которая ела его поедом по самым незначительным и не имевшим
никакого отношения к внутренней безопасности страны поводам.
Глава 46
Город, который Кадишман принял за населенный пункт, оказался
Тель-Авивом. Радости лейтенанта не было предела; быть заживо погребенным в
"братской" могиле и вдруг снова очутиться дома, о такой удаче он не смел и
мечтать. Кадишман старался не думать о мертвой тишине, угнетавшей его в
этом странном оазисе, и вспомнил, что, очнувшись на зеленой лужайке, он
увидел за темнеющей вдали рощей остроконечные вершины каменистых гор.
Теперь они куда-то подевались, хотя раньше он ясно различал их на
горизонте. Он не позволил себе расслабиться и занимать голову никчемной
мистикой. "Очевидно, облака я принял за горы" - решил он для себя, и
вскоре все его сомнения вытеснила переполнявшая грудь дикая радость от
предстоящей встречи с родным городом. Слава Богу, он уже дома и скоро
увидит Берту. Он безумно соскучился по ней и отдал бы теперь миллион
долларов только за то, чтобы в уютной домашней обстановке выпить с ней
чашечку крепкого черного кофе. Оптимизм, овладевший им, пробудил в нем
простую и банальную мысль о том, что все в этом мире кончается, хорошо, и
может быть, он вовсе не умер еще, как это показалось ему там, в могиле, а
только теперь по-настоящему начинает жить. "Нет, определенно, я не умер!"
- упорно убеждал он себя, и эта шальная, ставшая почти реальной, надежда
все более укреплялась в его сознании, возрождая сладостные планы: он
чувствовал уже вкус черного кофе, приготовленный Бертой по особому и
только ей ведомому рецепту. Никто не умел ублажить его этим чудным
напитком так, как это могла делать она. Она умела делать еще много вещей,
но сейчас ему непременно хотелось кофе в ее исполнении. Положительные
эмоции, которые исподволь наслаивались в его сознании на протяжении всего
этого утомительного и тревожного дня, так же, впрочем, как и не сбывшиеся
надежды прошедшей ночи оказались преждевременными. Вопреки его радужным
ожиданиям город был непривычно пуст, безлюден и неприветлив, словно
обжитый и уютный некогда дом, из которого разом унесло все живое ужасным
разрушительным ураганом. В самых худших снах своих, Кадишман не мог
вообразить себе эти тихие улочки, по которым он брел теперь одиноко, не
зная верить ему или нет в то, что это именно те самые места, которые он
знал и любил столь предано и нежно. Он не мог справиться с обрушившимся на
него щемящим чувством горя, и дал волю эмоциям, захлестнувшим его больное
сердце. Да, несомненно, это был милый его сердцу Тель-Авив, он не только
видел, но чувствовал и даже осязал запахи свойственные южной части города;
повсюду не ухоженность, грязь и полуразрушенные строения. Кадишман жил в
этих трущобах с детства и знал здесь каждый камень и каждую помойку. Он
увидел и припоминал вокруг множество важных деталей, на которые прежде в
суете повседневных дел не обращал внимания. На всем лежал отпечаток
непонятного пугающего отчуждения; знакомые некогда мостовые, деревья и
тротуары отдавали странным холодом, убеждая его в том, что узнаваемые им
картины выглядят сегодня чуточку иначе, не так, как он привык видеть их
раньше. Он не мог понять, в чем заключается эта неуловимая несхожесть,
которая безжалостно обесцвечивает до боли знакомые черты родного города.
А вот и улица Аленби. В этом модном магазине он был недавно с женой, и
они купили здесь роскошное белье для Берты.
- Зачем ты посвящаешь меня в интимные детали своего туалета? - подивился
тогда Кадишман ее попыткам вовлечь его в горячо любимый ею процесс
приобретения нижнего белья.
- Ты весь в работе, милый, - с упреком сказала ему жена, - а мне так
хочется, чтобы мои проблемы стали твоими.
Он не чаял души в своей второй жене и никогда не противоречил ей. С
первой все было иначе; постоянные раздоры по пустячным поводам привели к
окончательному разрыву их безнадежный брак. Споры и разногласия с Розой
отравляли ему существование и мешали делать карьеру. Он тяжело переживал
ее уход к другому мужчине и, женившись вторично на более покладистой
женщине, старался не повторять ошибок молодости, которые принесли ему
столько душевных страданий в прошлом. Он знал, что и Берта любит его, но
иногда на нее находила какая-то странная и непонятная блажь, подобно тому
памятному визиту в отдел дамского белья, где, не обращая внимания на
молоденьких продавщиц, которых забавляла эта смешная провинциальная пара,
она громко спрашивала мужа, как будет смотреться на ней этот ансамбль
воздушных трусиков. А он - красный и готовый провалиться от стыда сквозь
землю, тихо поддакивал ей. "Да, милая, это как раз по тебе"
У них не было детей по вине Кадишмана. Официальной версией (для других)
считалось, что разбежался он с первой женой именно по этой причине. Хотя,
если честно, дело тут было не в детях, а в психологической
несовместимости: непонятной раздражительности с его стороны и неумению
уступать первой с ее. Теперь, повзрослев, и обжегшись на первом браке, он
не хотел, чтобы глупая случайность (пусть даже такая трагическая, как
бесплодие) послужила причиной его разрыва с Бертой. Он боялся проснуться
однажды утром и не застать ее рядом, как это было с Розой, которая ушла к
другому, оставив ему большое и обидное письмо, в котором подробно
написала, что он не способен сделать счастливым близкого человека. Он
хотел, чтобы с Бертой у него было иначе. Прежде всего, не она, а он должен
быть готов и уже давно уступал ей во всем. Это было не трудно, надо было
только смолчать, если ей вдруг пришла идея слегка пожурить его за то, что
он неряшлив дома и слишком уж отдается служебным обязанностям. Впрочем,
она никогда не злоупотребляла этим, а он иногда слабо и беззлобно
отбивался: женщины ведь впадают в меланхолию и нездоровую депрессию, когда
им совсем не противоречишь.
Да, это была прекрасная идея во всем уступать ей, и он знал, что она ему
только на пользу. Он очень хотел, чтобы жена посвятила себя семье и
воспитанию детей; но их все не было и не было, и это обстоятельство
особенно тяготило его. Свою неспособность оплодотворить женщину, он
воспринимал болезненно и, пытаясь загладить свою вину, старался угадать
каждое желание Берты. Месяц назад, после долгих и мучительных раздумий,
они решили, наконец, усыновить ребенка. В Израиле для этого нужно было
преодолеть множество бюрократических проволочек и, чтобы упростить
процедуру, супруги задумали купить малыша в Бразилии. Разумеется, это
требовало немалых финансовых затрат, но зато освобождало от необходимости
биться о неприступную стену чиновничьего равнодушия и погружаться в
унизительную бумажную волокиту многочисленных социальных служб. Так
поступали иные состоятельные семьи, лишенные по воле рока детей и желавшие
испытать родительские чувства. Была лишь одна неувязка, которая
впоследствии могла осложнить дело - привезенного из-за границы ребенка
следовало обратить в еврейство, а духовные власти не очень охотно шли на
это. Но Кадишманы пока не думали об этом, главное, чтобы дит" в их жизни
появилось, все остальное можно решить, поставив раввинат перед фактом. "В
самом деле, не станут же власти выселять обратно малютку в Бразилию".
Бажанов Олег
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Плотников Александр