Чтение 45–й страницы книги ~Всадники ниоткуда~

условились.

32. НА ВЕКА!

Никто долго не решался заговорить после его ухода. Дыхание смерти,
где-то поджидавшей на ледяной дороге, казалось, проникло и к нам. Что ни
говори о моделировании и синтезации, а он все-таки был человеком!

- Жалко, - вздохнул наконец Толька, - наверно, они уже летят...

- Брось, - остановила его Ирина, - не надо.

Но молчать уже не хотелось.

- Случится такое, опять запсихуешь, - скривился Вано, должно быть
вспомнив свое приключение в Антарктике, и прибавил смущенно: - А я тебя
поначалу и не узнал, Юрка. Мне тот посмышленее показался.

- Всем показался, - ввернул Дьячук не то иронически, не то восхищенно.
- Память как у библиотеки. С такой памятью жить да жить!

"А ему, наверно, очень хотелось жить".

Я подумал, он ответил:

- А я полено, по-твоему? "Хотелось"! Мне и сейчас очень хочется жить.

Все прозвучало у меня где-то в сознании. Я не сочинял, не придумывал,
не воображал. Я слышал.

- А где ты сейчас? - так же мысленно спросил я его.

- На ледяном шоссе. Кругом белым-бело. А снега нет. А впрочем, какая
разница? До фонаря, правда?

- Страшно?

- Немножко. И все-таки не из пластмассы. Только ты меня не жалей и не
думай высокопарно: ледяное дыхание смерти! Во-первых, штамп, а во-вторых,
неправда.

- Ты же исчезнешь.

- Это не смерть, а переход в другое состояние.

- В котором тебя уже нет.

- Почему - нет? Просто не ощущаешь себя, как и во сне.

- Сон проходит. А у тебя?

- И у меня.

- Думаешь, вернешься?

- Когда-нибудь - да.

- А если не уходить?

- Не могу.

- А ты взбунтуйся.

- Это сильнее меня, старик.

- Какой же ты человек после этого? Нет свободы воли? Нет?

- Пока нет.

- Что значит "пока"?

- Ты что шепчешь, Юрка, - стихи?

Я, должно быть, пошевелил губами, потому Ирина и спросила.

- Молитву он шепчет, - сказал Толька. - Да воскреснет Бог, и да
расточатся врази его. У нас дьякон в коммуналке жил. Как напьется, всегда
так.

- "Врази"! - передразнила Ирина. - Пусть адмирал молится. А Юра поэт.
Чьи стихи - твои?

Пришлось соврать.

- Блока. "Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!"

- Чью жизнь?

- А не все ли равно? Даже синтезированную.

- Неточная формулировочка, - тотчас же вмешался он, - ортодоксы
придраться могут. Живая, мол, собака лучше мертвого льва. Девиз
коллаборационизма. Призываешь к сотрудничеству с враждебной цивилизацией.

- Опять Томпсон. Надоело.

- Им тоже. Разобрались.

- Предполагаешь?

- Знаю.

- А что ты хотел мне сказать?

- То, что мы еще встретимся.

- Почему же об этом наедине?

- Потому что так запрограммировано. Помозгуй. Нет нужды пока уточнять
подробности.

- А хочешь честно?

- Что?

- Не восторгает меня сие. Отнюдь не восторгает.

- Ну, старик, это невежливо.

- А надоели мне все эти чудеса и фокусы! До зла горя надоели.

- Ты опять шепчешь что-то?

Это - вслух. Это опять Ирина.

- Пришибло его. Доведись до меня, я бы орал.

А это Толька. Почему-то Зернов молчит. И никто не замечает. Нет,
заметили.

- Почему вы молчите, Борис Аркадьевич? Наш треп надоел?

- Просто задумался. - Зернов, как всегда, тактичен. - А интересный
эксперимент! Поразительный по замыслу: получить всю нужную им информацию
через Анохина. Создать некий дубль памяти. Видимо, они пока еще не
воспринимают языковую, смысловую информацию непосредственно - ни
акустически, ни оптически. Слово не доходит до них, ни произнесенное, ни
начертанное. Доходит только переработанная человеком информация - мысль,
образ.

- Но почему Анохин? Могли взять любого ученого.

Спросил, конечно, Толька.

- Неужели только потому, что его синтезировали первым? Какое значение
может иметь порядковый номер?

- Порядковый номер, бесспорно, не имеет значения. Но первый опыт - да!
И возможно, еще потому, что образное восприятие у Анохина особенно ярко. У
каждого оно есть, лишь выражено по-разному. Математик видит мир иначе, чем
художник или музыкант, у поэта тоже свое поэтическое видение мира. Когда я
говорю, допустим, "палка", у разных людей сознательно или подсознательно
возникает свой образ. У одного - смутное воспоминание о боли, когда-то
испытанной, у другого - о тросточке, увиденной где-нибудь на витрине
универмага, у третьего - о суковатой дубинке грибника. А у тебя что
мелькнуло, Анохин?

- Шест, - сказал я, - фибергласовый. Прыгал на занятиях по легкой
атлетике.

Все засмеялись.

Он тоже. Я тотчас же услыхал его смех. Не самый звук смеха, а то
состояние нервных клеток мозга, которое этот смех порождает.

- Ты смеешься? - спросил я.

- Конечно. Шест! - Он опять засмеялся. - Сколько я намучился с этой
палкой.

- Почему ты?

- Не задавай глупых вопросов. Кстати, Зернов верно подметил
необходимость образного восприятия информации.

- Ты что, весь наш разговор слышал?

- Сквозь тебя. Я же воспринимаю всю переработанную тобой информацию.
Незримо присутствую при всех твоих разговорах.

- Так я сам сейчас не все слушаю.

- Не слушаешь, но слышишь. А я накапливаю все это в своей копилке
памяти. Кстати, прислушайся. Наш Борис Аркадьевич о ней и вещает.

- ...в такой копилке многое накапливается. А тренированная память сразу
извлекает необходимое. Вообще "сверхпамять" - не чудо. Вспомните Араго -
феномен! А шахматисты? Поразительная профессиональная память. Если б мы
только знали ее код и механизм запоминания...

- А они знают?

Это - снова Ирина. Почему-то недоверчиво, даже с иронией. Но Зернов не
замечает иронии, он серьезен.

- Не убежден. Может быть, Анохин только удачный эксперимент. Но узнают
обязательно. Где-нибудь у себя.

- И вы поверили в эту гипотезу?

- А почему бы нет? Чем она хуже других? Столько же доводов "за",
сколько и "против". И потом, она не обидна для человечества, даже
импонирует ему. Последнее звено контакта, взаимоизучения и, как следствие,
обмена информацией между двумя космическими цивилизациями.

- Слыхал? Умница наш Борис Аркадьевич. Последнее звено. Верно.
Недостающее звено.

- Ты тоже веришь в эту гипотезу?

- Я молчу.

- Почему?

- Пока еще рано. У меня еще нет свободы воли. Но придет время...

Мне смешно.