внезапно из узкой щели в стене выметнулось серое, шершавое. Олег судорожно
выхватил нож. Веревка, задев его петлей, мигом обвилась вокруг блестящего
туловища рыцаря, намоталась в три ряда. На конце был камень с кулак
размером, он напоследок трахнул по железному животу. Томас смотрел
ошеломленно, не сразу сообразил, что его дергают, куда-то пытаются тянуть,
как бычка на веревочке. Он ухватил за веревку обеими руками, дернул к
себе.
сухой глины. В облаке желтой удушливой пыли под ноги Томасу и Олегу
выкатились трое обнаженных до поясов монахов -- жилистых, смуглых, в
странных женских юбках. На плоских решительных лицах горели черные, как
терн, глаза, все трое были поджарые, без капли жира. Они крепко вцепились
в веревку, один даже намотал ее на кулак -- огромный, как у новорожденного
англа или славянина.
ритуалов, осторожно уронил веревку на пол, где лежали оглушенные монахи,
обошел их по дуге, с Олегом ушли в отведенную им комнату.
затуманенными глазами смотрели вслед.
Рыцарь постанывал, ворочался, жутко скрипел зубами. Хрупкие ложа стонали
под не по-монашески крупными телами. Ночь стояла душная, Олег обливался
потом. Хотел встать, помыться холодной водой, но побоялся влезть в
какую-нибудь халепу, нарушить табу или наступить на местную святыню. Все
племена пристрастны к ритуалам, а уж в монастырях в особенности. Лишь на
горьком опыте могло родиться мудрое правило: "В чужой монастырь со своим
уставом не лезь"...
подхватился как ошпаренный, едва солнце самым кончиком высунулось из-за
горизонта. Томас, уже в доспехах, сидел у двери, бледный и осунувшийся,
смотрел на калику с завистью.
Но для тех двух бойцов, с которыми сейчас надо драться, все равно, что у
тебя на душе. Чтобы выстоять, нам надо иметь что-то кроме чистой совести!
профессиональный, изучающий, который сразу отмечает, какие мышцы развиты
поднятием камней, какие упражнениями с мечом, какие бросанием копья, а
какие работой с боевым топором. В глазах Томаса было сомнение, и Олег
хмуро улыбнулся -- не один знаток приходил в недоумение, видя его мышцы.
по выпуклости, следуя изгибам, суровое лицо смягчилось.
Олег со швыряльным ножом в руке, пересек комнату, отодвинул засов. В
коридоре стоял пышно одетый монах. Лицо его было непроницаемым, в глазах
светилось злое торжество. Он низко поклонился, молча сделал широкий жест.
Сбоку выдвинулся стол на колесиках, кишки в животе Олега невольно громко
квакнули. Расселись, распуская ремни, потирая ладони, переглядываясь и
подмигивая друг другу.
гору блюд на их массивный стол, второй монах, пышный, кланялся Олегу и
застывшему Томасу, стараясь не поворачиваться широким задом, наконец
сказал высоким женским голосом:
хорошо ли почивали и просит отведать нашу скромную монастырскую пищу, что
нам боги послали!
стол, слышал как Томас пробормотал:
лестнице вниз, ополоснулся у колодца. Томас едва кончил разрезать
молочного поросенка, зажаренного в ароматных листьях, как дверь
распахнулась и свежий Олег с умытыми блестящими глазами бросился через всю
комнату за стол. Томас сглотнул слюну, сказал скептически:
только в озере, что прямо под окнами моего замка...
остались несколько раздробленных косточек не крупнее обрезков ногтей,
обомлевший пышный монах слабым жестом велел нести перемену, успев
сообразить, что, пока ее поднимут из кухни, остальные двенадцать блюд с
жареными лебедями, молодыми гусями, лопающимися от набитых под кожу орехов
и прочей всячины останутся пустые -- хорошо, если не изгрызенные. В
северных краях, говорят, даже щиты грызут...
лютыми воинами кусок в горло не полезет, но, чудные дела ваши, боги, -- ел
в три глотки, чувствуя, как свирепая сила растекается по телу, наполняет
мышцы, заставляет сердце стучать сильнее, а кровь живее прыскать по жилам.
руками самые крупные куски, опережая Олега, выплевывал кости на середину
стола, хотя под столом места было еще вдоволь -- к тому же можно было
бросать в углы комнаты: целых четыре, его губы и пальцы блестели от жира,
слышен был неумолчный хруст костей на крепких зубах, словно работала
камнедробилка средних размеров в ущелье барона Оцета.
трудно, но Томас обреченно хлопал по плечу, мол, умирать, так
повеселившись напоследок, а лучшее веселье -- накрытый стол!
пышному монаху твердо:
дверь и скрылся в коридоре. Томас вздохнул, начал вылезать из-за стола.
Дышал он тяжело, с натугой, бледное лицо раскраснелось.
распускать, верно?.. За столом меры не знаешь, а панцирь норму блюдет,
угадал?
перевязь. Олег тоже перепоясался мечом, подтянул веревочки, закрепляющие
на спине лук и колчан со стрелами, вышел следом.
поддерживаемый под руки старший настоятель монастыря. Завидев две
гигантские фигуры, он остановился, передохнул, низко поклонился. Томас
глухо заворчал, словно за обедом глотал одни булыжники, теперь
перекатываются внутри стального панциря. Олег поклонился в ответ -- спина
не переломится, -- сказал быстро:
ловя каждое слово. На худощавом лице рыцаря вспыхнула отчаянная надежда.
Настоятель снова поклонился, еще ниже и почтительнее, сложил руки
ладошками и ответил дребезжаще-тонким голосом:
время видели только синие, как небо, глаза в прорезь стального шлема.
Затем Томас все же поднял забрало, глухо сказал без всякого выражения:
изъяснить здешние правила и обычаи.
глаза. Настоятель сложил ладони у груди, низко поклонился:
лучший овес, ароматные и лечебные травы, родниковая вода...
вздохнув сказал все тем же тонким дребезжащим голосом, словно звенела
посуда на тряской телеге горшечника:
стойла, сломали ясли, начали обижать других коней и... трогать молодых
кобылиц. Потом черный жеребец решил почесаться о главный столб, на котором
держалась крыша конюшни, но столб почему-то переломился. Крыша рухнула...
Оба жеребца испугались...
который не страшился дикого завывания сарацинских труб и жуткого
барабанного боя персов, испугается упавшей крыши! Клевета!
Олег, -- побежали, ударились о стену...
уцелели. Монахи всю ночь ловили ваших коней, но те перепортили священный
сад, который выращиваем три тысячи лет, сожрали небесные розы -- их
принесла от Владыки Небес его прекрасноликая дочь отважному сыну